Он был зол.

– Я не знаю, почему я это сказала, – снова пробормотала она. – Я не знаю, почему я вообще все это сказала. Это просто… Гермиона.

Он понятия не имел, о чем она говорит, и ему не особенно хотелось тревожиться вопросом. Это была ее ответственность, в конце концов. Это она успешным образом оттолкнула от себя своего мужа, сноху, сына и новую невестку в течение одного вечера. Он осознал, что даже не понимал до этого момента, насколько же он был зол.

Казалось, она поняла, когда он не попросил ее разъяснить, и сама взяла на себя это.

– Я люблю ее, – наконец сказала она. – Правда люблю, просто… У нее есть все, понимаешь?

– Ну, у нее нет мужа, – и снова он сказал, не намереваясь этого делать, и на этот раз он действительно пожелал не говорить этого, когда Джинни стала еще печальнее, чем была. Как бы он этого ни хотел, он не мог находить радости в жестокости.

Но все же она попыталась объясниться.

– Я просто имею в виду… У нее есть все, чего я хотела.

Он не мог притворяться, что ее слова не укололи его. Он знал, что они никогда не были так счастливы, как Рон и Гермиона, но он не думал, что у них так все плохо. По крайней мере, не всегда. И все же у него было ощущение, что она говорит не только об их браке.

– Она смогла сделать все, а я… Я ничего не смогла, – тихо закончила она.

Он не знал точно, о чем она говорит, так что он наконец спросил:

– О чем ты говоришь?

– У нее была карьера. Она была успешной, очень успешной… У нее появились дети, когда она захотела, и они выросли нормальными… – ее голос затих, и она не закончила.

– Наши дети тоже нормальные, – ровно сказал он, в той же мере себе, сколько и ей.

Но она покачала головой:

– Я не знаю, что они собираются делать. Я не могу поверить, что Лили… и Ал… Что он теперь будет делать?

Но это касалось не Ала и Лили, и они оба это знали. Это было о Джеймсе и о том, что она практически швырнула свою двадцатидвухлетнюю обиду ему в лицо пару дней назад.

– Джеймс будет в порядке, – сказал Гарри, проговаривая это вслух, чтобы ей не пришлось этого делать. Он видел, как ее взгляд снова опустился на пол, а лицо потемнело.

– Он просто ребенок, – медленно, но ровно сказала она.

– Он взрослый, – запротестовал Гарри, стараясь не выглядеть грубо. – И он может принимать свои решения.

Глаза Джинни налились слезами. Его удивило, что именно упоминание Джеймса довело ее до слез, не Гермионы. Он не мог понять, что творится у нее в голове, и он даже не был уверен, что она сама понимает.

– Я не хотела, чтобы он бросал все, – тихо сказала она, и ее голос звучал немного задушено. – Я хотела, чтобы у него было больше, чем… – и снова ее голос утих, и Гарри захотел узнать, что именно она собиралась сказать.

– Больше, чем что?

– Больше, чем было у нас, – закончила она, старательно избегая его взгляда, в то время как ее взгляд опасно увлажнился.

Ее слова резанули его, как ножом. Он почувствовал боль в животе, и он спросил себя, как получилось, что он смог сделать ее настолько несчастной. У них случалось всякое, конечно, однажды дело чуть не дошло до развода. Их брак точно не был легким, но он всегда ее любил. Всегда, несмотря ни на что. И ему было ужасно плохо от того, что он не смог сделать ее счастливой. Он постоянно старался сделать ее счастливой, но, оказалось, этого было недостаточно.

– Ты действительно настолько несчастна? – тихо спросил он, и он не хотел на нее при этом смотреть. Он посмотрел на стену, ожидая ее ответа, с которым она собиралась несколько секунд. Но когда она ответила, ее голос звучал, как шепот:

– Не всегда.

И вот оно и случилось. Она наконец сказала это, и что теперь можно было сделать? Он почувствовал себя так, будто его ударили в живот. Ему внезапно захотелось просто пойти домой, собрать вещи и уйти. Он не представлял, как сможет даже смотреть на нее после того, как она призналась, что ненавидит их совместную жизнь. Но он посмотрел на нее и увидел перед собой очень растерянную, очень грустную женщину, по щекам которой текли слезы.

– Дело не в тебе, Гарри, – беспомощно сказала она, и это напомнило ему эту совершенно жалкую отговорку, что люди используют, когда пытаются от кого-то мягко избавиться: «Дело не в тебе, дело во мне». Он осознал, как совершенно глупо это звучит. Но Джинни попыталась продолжить, пытаясь хоть немного объясниться. – Я просто никогда ничего не делала, – отчаянно добавила она. – Я никогда не делала то, что хотела.

– Ну и почему? – потребовал он ответа, и его голос был злобнее, чем он ожидал. – Ты должна была сказать хоть что-то, если уж ты была настолько, на хрен, несчастной! Ты должна была хоть что-то сделать!

Теперь она по-настоящему плакала. Слезы катились по ее лицу, и она немного икнула, когда тщетно попыталась смахнуть их.

– Я думала, что поступаю правильно… Я думала, что если я просто… – она несколько раз вздохнула. – Я думала, что если буду просто жить там с детьми и с тобой… То в конечном итоге я все-таки стану счастливой. Но я не моя мать, – последние слова были едва слышны, и Гарри не знал, следовало бы ему пожалеть ее или прийти в ярость.

– Я никогда не просил тебя этого делать! – резко сказал он, стараясь не сдаваться оглушительному желанию утешить ее.

Но Джинни попала в самую точку, когда посмотрела на него и сказала:

– А я никогда не просила тебя проводить по тринадцать часов в день на работе.

– Я думал, так будет правильно, – заспорил он, а потом осознание ситуации словно оглушило его.

Они двадцать лет провели, пытаясь сделать друг друга счастливыми, и в процессе сделали несчастными себя.

Они посмотрели друг на друга. Они оба знали это, и они оба не знали, что сказать. Они долго ничего не говорили. Джинни снова начала плакать, а он ощущал печаль, тупость и пустоту одновременно. Наконец, спустя, казалось, годы, она нарушила тишину.

– Я просто спрашиваю себя, как бы все сложилось, если бы мы просто подождали, – тихо сказала она. – Если бы мы все сделали, когда сами захотим…

– Мы сделали так, потому что у нас не было выбора. Джеймс уже был, – он сказал это прямо, и ей сразу же стало еще хуже.

– Я знаю, – тихо призналась она. – И что за мать так подумает о своем ребенке?

Он не понимал. Он не знал, что она пытается сказать, и ему не хотелось спрашивать у нее пояснений. Этот разговор выматывал его, и от него он чувствовал себя еще хуже, чем до него. Она все же продолжила, объясняясь, хотя слова казались вымученными и больными.

– Я люблю его. Я люблю их всех. Я просто… Иногда я просто спрашиваю себя, как бы все сложилось, если бы я не забеременела и мы бы так не поторопились с браком.

Он сам время от времени думал об этом, но для него это никогда не было проблемой. Он никогда не думал о беременности, как о чем-то, о чем следует жалеть. Это случилось, и им пришлось с этим разбираться. Если им и было о чем жалеть, так это о том, что было дальше – о тех годах, когда они испортили своих детей настолько ужасно, что превратили их в наглых испорченных людей. Это было то, что они как родители должны были предусмотреть и предотвратить, и не было смысла отрицать, что они провалились. Благими намерениями или нет, они все равно сделали что-то неправильно и были в чем-то виноваты в действиях своих детей.

Но все же. Они теперь взрослые. Дети выросли, и они могут принимать свои решения. У них с Джинни нет другого выбора, кроме как принимать эти решения и смиряться с этим, как могут.

– Мы не можем это изменить, Джинни, – ровно сказал он. – Мы приняли свое решение, они принимают свои.

– Но они принимают неверные решения, – сразу же заспорила она. – И Джеймс такой импульсивный! Он точно не понимает, что делает!

Гарри не мог не думать, что Джеймс отлично понимает, что он делает. Стиль жизни Джеймса не был тайной, и весь мир знал о его гламурном мире плейбоя. Если он хотел бросить все это, то значит у него были причины. Это было, наверное, немного импульсивно, но, по крайней мере, искренне.