Джинни решила, что она хочет начать работать, когда Лили исполнилось то ли шесть, то ли семь. Она не могла вернуться в квиддич, конечно, потому что она не практиковалась уже десять лет и была не в форме. Не говоря уже о том, что теперь она была старше и не могла таскать с собой троих детей на тренировки. Так что она начала писать статьи для спортивного раздела Ежедневного Пророка, и казалось, что ее это устраивало. Некоторое время. Она никогда не работала полный день, и казалось, ей довольно быстро это наскучило. Но Гарри ничего не сказал. Он решил, что, если она хочет писать, пусть пишет, не хочет – не надо. Им не нужны деньги.
Когда дети были маленькими, он любил с ними возиться. Он научил мальчиков летать чуть ли не прежде, чем они начали ходить, но Лили ему никогда этим заинтересовать не удавалось. Она была слишком жеманной, чтобы пачкаться, и она больше предпочитала сидеть дома и играть с куклами и наряжаться. Джинни тоже любила с ними играть, и было забавно смотреть, как она пытается противостоять промывке мозгов с Пушками от Рона. Она пыталась сделать из своих детей фанатов Гарпий, и если с младшими детьми она добилась относительного успеха, то Джеймс был проигранной битвой. Гарри это казалось забавным, и он позволял Рону и Джинни воевать из-за квиддичных предпочтений его старшего сына.
Когда дети выросли, все стало куда сложнее.
Хогвартс изменил их всех. Сначала, конечно же, он заметил это в Джеймсе, и он был более, чем в ужасе, когда увидел, как один год вдали от дома полностью превратил Джеймса в самовлюбленного напыщенного гаденыша. Наверное, плохо так думать о своем сыне, но результат был налицо. И это уже было не изменить.
Гарри нечасто после этого говорил с Джеймсом с глазу на глаз. Поведение Джеймса нервировало его по причинам, в которых он не хотел признаваться, но он их видел, пусть и хотел притворяться, что все иначе. Его сын оказался точной копией Джеймса Поттера, которого Гарри видел в старых воспоминаниях своего учителя, когда ему было пятнадцать. Те воспоминания были одним из самых тяжелых моментов в жизни Гарри, и он знал, что не сможет забыть их никогда. Они застряли в его памяти так же, как застряли в свое время в голове Снейпа.
Это воспоминание убило каждую фантазию о его родителях, в особенности об отце. Это было воспоминание, которое подтверждало все то, что Снейп говорил ему годы и чему он не верил. Его отец был придурком. Он был самовлюбленным, самодовольным и грубым. Он был популярен, напыщен и беззаботен. Он был именно таким, каким Гарри мог бы стать, если бы ему не пришлось всю свою юность провести, сражаясь за свою жизнь и просто стараясь дожить до следующего дня рождения.
И хотя ему вовсе не казалась привлекательной ни одна черточка нового характера Джеймса, он не мог не испытывать горечи при мысли о том, что внук смог по-настоящему вырасти в деда, в честь которого его назвали, а у самого Гарри никогда и шанса на это не было.
И отсюда все только начало становиться только хуже.
Он был на работе, когда почти что в буквальном смысле чуть не столкнулся с Джинни. Она выходила из-за угла, когда он шел в противоположном направлении. И они в прямом смысле остановились буквально в сантиметрах от того, чтобы не столкнуться. Он остановился, конечно, и она остановилась, глядя куда угодно, только не в его лицо. Он не видел ее с шести часов предыдущего дня, когда проходил мимо нее дома по дороге в ванную. Он понятия не имел, что она в министерстве.
Они ничего не говорили некоторое время, но никто из них не двинулся. Они просто стояли там, ничего не говоря, посреди постоянной министерской суеты. Он шел в отдел артефактов, поговорить с кем-нибудь там о старых часах, что остались на одном из мест убийства маглов. Убийства полностью прекратились со смертью Рона; понятно, что ответственные за это люди спрятались, но это не значило, что они остановили расследование. Гарри был абсолютно нацелен на то, чтобы найти их, и если честно, немного боялся того, что сделает, когда найдет. Но он не знал, куда шла Джинни, не знал, что она вообще здесь и зачем пришла, и наконец он спросил.
– Что ты здесь делаешь?
Наверное, его голос был немного грубее, чем он хотел, но она или не заметила, или не обратила внимания. Она все еще смотрела в точку где-то за его головой и избегала его взгляда.
– Я пришла поговорить с Гермионой, – тихо сказала она. Спустя секунду она мрачно добавила. – Она сказала, что занята.
Наверное, это было правдой. Гермиона была занята. И пусть теперь она не оставалась надолго после работы каждый день, работы меньше от этого не становилось. Иногда неделями приходилось работать, только чтобы догнать то, что было упущено, не говоря уже о том, что каждый день случалось еще и что-то новое. Но, опять же, Гермиона всегда была занята, но Гарри никогда не слышал, чтобы она отказывала хоть кому-то, в особенности своей семье. И все же, он не мог ее за это винить.
Он просто кивнул в ответ на вопрос Джинни. И потом в первый раз по-настоящему увидел выражение ее лица. Она плакала, это видно, но она заставила себя остановиться и теперь едва сдерживалась, чтобы снова не разразиться рыданиями.
– Может, хочешь… – он бесцельно махнул в направлении своего отдела. Она кивнула, отвечая на его незаконченный вопрос, и он отвел ее назад, в аврорский отдел, и провел в свой кабинет, который покинул пару минут назад.
Он закрыл за ними дверь и прошел к одному из стульев. Она с секунду постояла, а потом тоже села. Ему не нравилась эта неловкая тишина, но в то же время он не хотел быть тем, кто ее прервет. Он упрямо думал, что это должна была сделать она.
И две минуты и четырнадцать секунд спустя она наконец это сделала.
– Она ненавидит меня, так? – она имела в виду Гермиону, конечно, и он не мог правдиво ответить на этот вопрос. Он сам едва говорил с Гермионой после той среды, и он точно не хотел спрашивать, что она чувствует к Джинни. Но все же он знал, что она ее не ненавидит.
– Она очень занята, – глупо ответил он. – Ей много надо наверстать.
– Я не должна была это говорить, – пробормотала Джинни, но он отлично ее расслышал. Он посмотрел на нее, и она наконец-то смотрела на него в ответ. Она выглядела усталой, печальной и несчастной.
– Нет. Не должна была.
Ей стало стыдно, и она посмотрела вниз, на пол.
– Ты с ней говорил?
– Нет. И ты удивишься, но мы с ней и не трахались, кстати.
Этот ответ получился просто автоматически, и он пожалел об этом в ту же секунду, как сказал. Но ему не нужно было жалеть. Он был зол, и он должен был это сказать.
Джинни сразу же стала выглядеть еще хуже, чем раньше. Она смотрела на него, взглядом умоляя о передышке, которую он не собирался ей давать. Ему было плевать, что это было незрело. Она не должна была это говорить, и она это знала.
– Мне жаль, – тихо и невыразительно сказала она.
– Ты действительно в это верила?
– Конечно нет! – сказала она, и он видел, что она начинает раздражаться. – Я не… Я не знаю, почему я это сказала.
Она в это не верила. Она знала, что это неправда. Но это не отменяло того, что очень многие в это верили. Это было распространенное обвинение, и Гарри слышал о нем столько, сколько себя помнил. Было даже хуже, когда они были детьми, и весь мир, казалось, думал, что они тайно влюблены. Даже Рон так думал чаще, чем однажды. Почти каждая настоящая ссора, случавшаяся у него с Роном, была связана с чем-то хоть немногим имеющим отношение к необоснованной ревности Рона к Гермионе из-за Гарри.
Но потом они выросли. И Рон перестал в это верить. Джинни никогда даже не намекала, что она в это верила. И когда люди время от времени шептались, они просто не обращали внимания. Так что тяжело было это слышать снова, да еще и от его жены, сейчас, когда смерть Рона еще свежа. Он был зол, что она обвинила их в этом, даже пусть она и сказала это в запальчивости из-за смеси алкоголя и ярости. Это не оправдывало ситуации, и он знал, что это даже еще больше ранило Гермиону. Особенно потому, что перед этим Джинни сказала ту фразу, что теперь они станут счастливее, «теперь, когда у них наконец есть шанс», как будто они оба сидели и просто ждали ухода Рона, чтобы сойтись и жить вместе, как многие люди считали, они и должны.
