Не знаю, откуда это взялось и как вообще поднялась эта тема. Но это неважно, потому что, как оказалось, мама неделями (а может и годами) подавляла в себе эмоции, которые теперь с ревом выплескиваются наружу.
Тетя Гермиона только моргает при этих словах. А потом закрывает глаза и медленно говорит:
– Джинни, тебе лучше остановиться, – ее слова звучат намного более вымученно и напряженно, чем я когда-либо слышал.
– Пошли, – шепчет мне на ухо Кейт. В ее голосе наполовину паника, наполовину отчаяние. Она сплетает свои пальцы с моим, но я ничего не могу делать, кроме того, чтобы обалдело смотреть на сцену передо мной.
– Простите, что я расстроилась, – злобно говорит мама. – Я знаю, это непозволительно! Это предельно ясно потому, что ни один человек не спросил меня, как я себя чувствую! Это не имело ко мне отношения! У меня нет никаких прав расстраиваться!
Тетя Гермиона сейчас заплачет. Ее глаза наливаются слезами, и очевидно, что она изо всех человеческих сил старается сдержаться. Но это явно не тот разговор, в котором она хочет сейчас участвовать, и кто бы ее винил. Я почти встреваю и что-то говорю, но папа прерывает меня до того, как я начинаю.
– Хватит, – серьезно говорит он маме. – Сейчас не время.
Мама просто пронзает его взглядом, самым злым, что я когда-либо видел. Я много раз видел, как мои родители ругаются, но это самый холодный взгляд, что я видел. Мамин голос тих и мерзок, когда она снова заговаривает, переводя ледяной взгляд с папы на тетю Гермиону.
– Вы оба можете сходить и потрахаться. Теперь у вас наконец-то есть шанс, уверена, вам от этого станет намного веселее.
Она выходит, не говоря больше ни слова. Звук захлопнувшейся двери из коридора – единственный звук за долгую, неуютную минуту. Никто ничего не говорит, и никто не смотрит на других. Наконец папа и тетя Гермиона смотрят друг на друга, и у них какой-то молчаливый разговор. Он явно словно спрашивает у нее что-то, что она может понять, и она лишь качает головой в ответ. Тогда он уходит и идет за мамой.
Потом тетя Гермиона смотрит на нас. Она все еще выглядит так, будто сейчас заплачет, но она не плачет.
– Приходите завтра, – тихо говорит она. – Я подпишу ваши бумаги.
Она дизаппарирует, не прощаясь, и тогда мы с Кейт остаемся одни в гостиной. Я потрясен, в прямом смысле потрясен. Не могу поверить в то, что сейчас случилось, и более того, я просто убит тем, что это произошло на глазах у Кейт. Наш первый официальный выход, и тут такое…
– Прости, – тихо говорю я, не смея встретиться с ней взглядом, потому что мне так стыдно.
Она все еще держит меня за руку, и она встает передо мной, чтобы второй рукой обнять меня за талию.
– Пошли домой, – мягко говорит она, не говоря о том кошмаре, что мы только что с ней увидели. В конечном итоге мы с ней об этом поговорим, но сейчас мне хочется притворяться, что этого не было. И Кейт это знает.
И вот за что я ее люблю.
========== Глава 43. Министерство магии. 22 марта ==========
Они не разговаривали два дня.
Она спала в комнате Лили, а он проводил ночи на диване. Оба избегали спальни, потому что никому из них не хотелось быть тем, кто выгнал второго. Все равно это не имело значения, понял он, когда неуютно вертелся под тонким одеялом, потому что все равно никто из них на самом деле не спал.
Джеймс не вернулся. Он не звонил и не заглядывал. Он держался в отдалении, и Гарри не думал, что может его за это винить. В конце концов последствия того вечера среды будет чувствоваться еще долго, и Джеймсу тогда действительно досталось. Гарри стало нехорошо, правда, когда он попытался поставить себя на место сына, потому что он не мог представить, чтобы родители могли вот так спорить и говорить такие вещи. Конечно, он много не мог представить, когда дело касалось родителей, и он снова понял, что то, что он вырос без примера перед глазами по-настоящему все для него расхерачило.
Иногда, когда он думал об этом, он решал, что у него никогда не было ни одного чертова шанса. Ему с самого начала было суждено стать дерьмовым отцом. Ему следовало это принять, в конце концов эта так называемая «судьба» контролировала его всю жизнь. Он не знал, с чего он вдруг решил, что в отцовстве и браке будет по-другому. Ему было предназначено стать «Дерьмовым Отцом» и «Дерьмовым Мужем», как суждено было стать «Мальчиком, который выжил» и «Избранным».
Он ненавидел судьбу.
Но больше он ненавидел себя. Он ненавидел себя за то, что был таким бесполезным, что каким-то образом провел двадцать два года своей жизни, делая жизнь другого человека настолько несчастной, какой, оказалась, была Джинни. Ненавидел себя за то, что был плохим родителем, который воспитал детей, которые считали для себя возможным 1) сбегать и принимать поспешные, необдуманные решения; 2) бросать все и сдаваться, не пытаясь даже по-настоящему справиться и 3) публично унижать близких людей из-за обычной ссоры.
И это все за один последний месяц.
Он любил своих детей, сколько бы они и его жена ни думали обратное. Обо всем, что он делал, он честно думал, что делает все правильно. По крайней мере тогда. Но оглядываться в прошлое бессмысленно, так что он понимал, что незачем погружаться в это. Если жизнь его чему и научила, так это тому, что прошлое невозможно изменить (даже с помощью хроноворота, что он понял, еще когда ему было тринадцать).
Но когда ему было двадцать три и Джинни сказала, что беременна, он не знал, что еще можно сделать, кроме того, чтобы жениться на ней. Это казалось правильным, и это точно было единственное, что он мог сделать, чтобы ее братья после этого позволили ему остаться в живых. Ее мать тоже сказала, что это «единственный» выбор. И они были достаточно молоды, чтобы в это поверить.
Но, честно, он любил ее. И она (он так думал) его любила. Они уже говорили о браке, и беременность просто ускорила то, что уже было неизбежно. Так что это не казалось неправильным. Это просто казалось поспешным.
А что казалось еще более поспешным, так это появление кричащего младенца меньше, чем через пять месяцев после свадьбы. И пусть Джеймс никогда в это не поверит, момент, когда он увидел ребенка в первый раз, был одним из самых важных во всей жизни Гарри. И в то же время это было самым пугающим, и он подумал, что все, что он когда-либо делал, вплоть до битвы с Волдемортом и почти смертью, было бесконечно менее страшным, чем то, что теперь он полностью и совершенно ответственен за жизнь этого маленького человечка.
Конечно, он ничего не знал о малышах. До Джеймса его опыт заключался только во встречах с Тедди и новым поколением Уизли. И все это время он мог провести с ними несколько часов, а потом отправить их домой. Даже с Тедди: он не отвечал за него полностью. У Тедди был дом, куда его можно было отправить, и была бабушка, которая отвечала за то, чтобы вырастить его правильно, что он верно одет и накормлен тем, чем надо. У новых Уизли были свои родители, которые могли о них позаботиться.
У Джеймса были он и Джинни.
Джинни была лучше в родительстве, чем он. У нее было больше инстинкта, и она определенно знала, на чем основывать свои реакции. Она знала, как залечить поцарапанную коленку, и точно знала, как надо посмотреть, чтобы отпугнуть Джеймса от очередной задуманной им шкоды. Она знала, чем его кормить, знала, когда его следует одевать в куртку, знала, как усыпить его, когда он бунтовал и не собирался ложиться. А Гарри ничего этого не знал. Он делал то, что он умел делать, то есть работать. Он уходил на работу и делал все, что мог, чтобы показать себя, и он трудился, поднимаясь все выше в аврорском отделе. Если Джинни могла управляться с овощами и синяками, то он, по крайней мере, мог зарабатывать деньги, чтобы обеспечить им комфорт.
Сначала все было не так уж плохо. Иногда они были подавлены, но не нужно было много времени, чтобы снова начать играть в дом, наслаждаясь жизнью счастливой маленькой семьи. И когда пару лет спустя Джинни сказала, что хочет второго ребенка, он решил, что это отличная идея. С одним было не так уж трудно – с двумя сложнее не будет. Потом два превратилось в три, и пока шли годы, становилось все труднее и труднее. Он воображал, что, когда дети вырастут из подгузников и бутылочек, все станет легче, но не стало. С каждым годом дети становились все старше, и жизнь становилась все труднее.
