Мама в шоке смотрит на нее, а потом качает головой.

– Верно. И ты видишь, что из этого вышло, – горько говорит она.

Не думаю, что кто-нибудь ожидал такой реакции, а папа выглядит так, будто ему дали пощечину. Должен признаться, это было довольно грубо… Но маме, кажется, наплевать, что она только что оскорбила своего мужа и свой брак на глазах у других. Она не останавливается на этом, а начинает оскорблять и меня.

– Знаешь, что случается, когда заводишь ребенка в двадцать два? – спрашивает она. – Вырастает вот это!

Она резко машет рукой в мою сторону, и я в шоке стою с раскрытым ртом пару секунд, прежде чем воскликнуть:

– Она не беременна! – как раз в ту же секунду, когда впервые заговаривает Кейт:

– Я не беременна!

Но маме и на это наплевать. Она просто продолжает вопить.

– Вы слишком молоды!

У нас у всех есть темные, мрачные тайны. У некоторых они страшнее, чем у других, но никто никогда не признается в них.

Мрачный, темный секрет моей мамы?

Она втайне винит меня в том, что я разрушил ее жизнь.

Разрушил ли я ее жизнь? Не знаю. Это относительно. Я имею в виду, я разрушил жизни многих женщин, так что, возможно, это просто у меня такой прирожденный талант. Умение от рождения, нет, даже от зачатия. В любом случае, это правда.

Вот видите, моя мать винит меня в потере всего того, что она могла бы получить, но не получила. Когда ей было двадцать два, она была профессиональным игроком в квиддич, как и я. Разница лишь в том, что она забеременела и была вынуждена уйти, в то время как мои шансы забеременеть равны нулю на миллион процентов. Но, вот понимаете, одна ошибка – и вот она переходит от красивой и успешной карьеры игрока, которую она так любила, к планированию внезапной свадьбы до того, как мир узнает, что она беременна внебрачным ребенком.

Но это же не моя вина, ведь так? Я имею в виду, я не просил, чтобы меня рожали. Я не имею к этому отношения. И мама это знает, вот почему это темная, мрачная тайна, о которой никто не говорит. Но от этого не лучше.

Тетя Гермиона, кажется, поняла, к чему все это ведет, и ей достает здравого смысла понять, что мама сейчас окончательно сорвется и скажет что-то такое, что никогда не сможет взять назад. Так что она вмешивается и решает увести разговор в другую сторону.

– Принесите завтра свидетельство о браке, – спокойно говорит она мне с Кейт. – Мы все устроим.

Мама близка к истерике, и она выходит из чертова тупика:

– Что бы ты сделала, если бы это была Роуз? – злобно спрашивает она, расстреливая тетю таким взглядом, будто это она сейчас сбежала и вышла замуж.

Но тетя Гермиона сохраняет спокойствие.

– Я была бы за нее счастлива.

Мама фыркает и закатывает глаза.

– О нет, не была бы, – усмехается она. – Ты была бы счастлива, если бы твоя дочь заявилась и сказала, что замужем?

– Да. Она влюблена. Если она счастлива, то и я буду счастлива.

Моя мать пьяна. Она, наверное, выпила уже четыре рюмки, с тех пор как начался ужин, и сейчас это начинает проявляться.

– Твоя дочь собирается стать Малфой!

Я не настолько туп, чтобы делать вид, что тут ничего особенного нет. На самом деле я хорошо помню каждую секунду того момента, когда все узнали, что наша дорогая милая Роуз встречается с сыном Врага Общества Номер Один. Это было не мило (забавно, но не мило). Плевать, сколько бы все ни говорили, насколько Скорпиус другой, фамилию его ничто изменить не может. И это слишком большая помеха, чтобы просто пройти мимо.

Но тетя Гермиона твердо намерена сохранять спокойствие.

– И что? – спрашивает она, немного приподняв брови.

И мама смеется снова злобным, жестоким смехом.

– О, да ты спятишь, когда это случится, и ты, на хрен, знаешь это, – выплевывает она.

– Ты не знаешь Скорпиуса, – говорит тетя Гермиона, ее голос одновременно зловеще спокоен и в то же время резок. Кажется, что она с трудом сохраняет лицо. – Не делай вид, будто ты хоть что-то о нем знаешь.

– Я знаю, что ты не выносишь это, – усмехается мама. – И я знаю, что Рон не мог это вынести, – все в комнате замерли при этом имени. – И я знаю, как тебя убивает то, что ты притворяешься, будто ты с этим смирилась.

– Он любит мою дочь, она любит его. Это все, что имеет значение, – зловещее спокойствие исчезло, и вместо него появилась горькая раздраженность.

– Ага, – снова закатывает глаза мама. – Пока Люциус Малфой до них не доберется.

– Джинни, перестань, – наконец заговаривает папа, и мама поворачивается, чтобы расстрелять его взглядом.

– Не смей указывать мне, что мне делать! – шипит она. Потом она снова поворачивается к тете Гермионе. У меня ощущение, что они совершенно забыли, что мы с Кейт тоже в комнате.

– Знаешь что? Может, я слишком бурно реагирую. Я имею в виду, все мои дети – гребаные идиоты, – (она так же забыла, что я в комнате, или же она просто жестока), – но, по крайней мере, никто из них не настолько туп, чтобы путаться с Малфоями.

У моей тети очень красное лицо, и кажется, что она сейчас сотрет зубы в порошок.

– Не говори так о моей дочери, Джинни, – произносит она со всем самоконтролем, какой только смогла собрать.

Мама перебрасывает волосы через плечо и складывает руки на груди, становясь немного прямее:

– Ну, ты должна признаться, что, какой бы умной эта девчонка ни была, она иногда делает очень тупые вещи.

Вот и все. Тетя Гермиона взрывается, и весь самоконтроль испаряется. Слова, слетающие с ее языка, приправлены горечью и озлобленностью:

– Ну хорошо, давай поговорим о твоей дочери и о том, что она сделала с моим сыном! Или ты забыла?

– Гермиона… – это снова папа, но его во второй раз затыкают.

– Ой, да заткнись, Гарри, – выкрикивает она, лишь на секунду отводя тяжелый взгляд от моей матери.

Но, кажется, его это уже достало, потому что он тоже срывается:

– Вы обе, – кричит он вдруг, – просто, на хрен, прекратите!

Секунд десять длится тишина, а потом мама снова срывается, на этот раз на папу.

– Это твоя вина, – злобно обвиняет она.

Папа только моргает, а потом немного качает головой.

– Моя вина? Отлично, Джинни. Ну, расскажи же тогда, в чем эта моя вина?

Она, не колеблясь, исполняет его просьбу:

– Тебе всегда было на него насрать! Ты все время проводил, шастая где-то в роли Гарри-гребаного-Поттера, бросив меня здесь делать все в одиночку! И теперь взгляни, – она вскидывает руки. – Сынок весь в папочку! Тоже пошел и нашел себе наивную девчонку, которой теперь он сможет портить жизнь!

– Я здесь, в этой гребаной комнате! – ору я, потому что меня это полностью достало. Они все останавливаются и смотрят на меня. Знаю, я, наверное, выгляжу обезумевшим, но какого хрена они ждали? Они что все это серьезно? Говорят так, будто меня здесь нет, говорят все эти ужасные вещи! Кейт стоит в паре шагов от меня, и она выглядит настолько неловко, как я ее никогда в жизни не видел. На самом деле она совершенно в ужасе.

И в этот момент тишины мама тоже ее замечает.

– Наслаждайся, пока можешь, милочка, – саркастично говорит она, и Кейт выглядит так, будто хочет исчезнуть. – Потому что вскорости ты будешь проводить все свое время, меняя подгузники и подчищая за остальными людьми. И так будет всю твою жизнь!

На это одновременно приходит три ответа:

– Оставь ее в покое! – я.

– Если ты так к черту несчастна, так почему ты еще здесь? – отец.

– Джинни, ты пьяна, тебе лучше заткнуться, – тетя Гермиона.

Мама с секунду колеблется, решая, кому первому ответить. Она останавливается на тете Гермионе, которая полностью восстановилась после своей кратковременной потери контроля. На самом деле она стоит совершенно спокойно и молча, когда мама начинает свою тираду:

– Ох, прости, Гермиона, – саркастически выплевывает она. – Прости, что я тебя расстроила. Я знаю, это самый непростительный грех на планете, верно? – она немного морщит нос и прищуривает глаза. – Я забыла, что у нас ведь только тебе можно расстраиваться. Ах да, и еще тебе, – беззаботно поворачивается она к папе. – Но только не мне. Я имею в виду, как будто он не был моим гребаным братом!