– Я в порядке, – заверяю я ее, зная, что ей нужно слышать это так же часто, как и мне, чтобы в это поверить.

Мама кивает и ничего больше не говорит, хотя я вижу, что ей приходиться чуть ли не прикусить для этого язык.

– Будь осторожен, хорошо? – тихо просит она. Она начала говорить это теперь, когда кто-нибудь уходит. Не знаю, осознает ли она сама, что это делает, но я все же ей потакаю:

– Буду.

– И напиши мне, если я тебе понадоблюсь, – продолжает она. – Ты можешь вернуться домой, если захочешь.

Это не правда. Может быть, сейчас она не хочет, чтобы я уходил, но она точно не позволит мне оставить школу, пока я полностью не закончу учебу. Но это хорошее предложение, так что я оставляю все так и просто киваю.

Мама грустно смотрит на меня, а потом протягивает мне руки. Я обнимаю ее и позволяю ей немного чересчур тесно меня обхватить. Я не жалуюсь и не пытаюсь отстраниться, когда она гладит меня по волосам. Ей нужно хоть за что-то держаться, и сейчас это я, так что пусть так и будет.

Наконец спустя, как показалось, час она отстраняется и держит меня на расстоянии вытянутых рук.

– Я люблю тебя, – серьезно говорит она, и я просто киваю.

– Я тоже тебя люблю.

– И все будет хорошо, – обещает она, хотя, конечно, она не может этого знать. Я не говорю об этом. Хорошо, что она по крайней мере пытается меня ободрить. – Мы обо всем позаботимся.

Я снова киваю.

Она немного колеблется, а потом тихо вздыхает.

– Просто будь осторожен, Хьюго, – снова серьезно говорит на меня она.

– Буду.

И тогда мама кивает и пытается изобразить смелую улыбку, хотя она не касается ее глаз. Мы прощаемся, и я вступаю в пламя и направляюсь назад в Хогвартс, назад в жизнь, которую я оставил две недели назад, когда все было приблизительно нормально (не считая истории с ребенком, конечно).

Невилл тут, в своем кабинете, когда я приезжаю, и он улыбается и пытается быть вежливым. Это странно, вообще-то, потому что я знаю, что, когда он на меня смотрит, он видит Аманду и какой я был с ней сволочью. Он говорит мне о каких-то мелких изменениях, которые случились, пока меня не было, а потом отпускает меня.

Я был прав, что общая гостиная будет в основном пуста. Здесь крутится несколько человек, в основном студенты помладше. Они все пялятся на меня, совсем как я и представлял, но никто ничего не говорит и не подходит с выдавленными соболезнованиями. Я предпочитаю тишину.

Но для начала я хочу пойти в спальню, распаковать вещи и, может, посидеть там в одиночестве, собраться с мыслями. Я прохожу мимо группы студентов, собравшихся в гостиной, и иду к лестнице. Не хочу ни с кем разговаривать.

И конечно, судьба тут же дает мне по яйцам, потому что я едва ли не сталкиваюсь с тем человеком, которого хотел бы избегать до самого выпуска.

Аманда в коридоре, ее книги разбросаны по нижним ступеням лестницы в девчоночье крыло. Она всегда говорила, что это ее любимое место для учебы, потому что тут не так шумно, как в гостиной, и не так занудно, как в библиотеке. Особенно она любит бывать здесь днем, когда меньше народу, шатающегося туда-сюда из спален и обратно. И конечно же, я столкнулся прямо с ней.

Она видит меня, прежде чем я успеваю сделать что-нибудь глупое, например, спрятаться. Я не знаю, куда бы я все равно делся, потому что с этого места мало куда можно пойти, а лестница в крыло парней прямо рядом с девчоночьей, так что прятаться было бы бессмысленно.

Я не знаю, что сказать, потому что знаю, что все, что бы я ни сказал, будет глупо и плохо. Я знаю, что она знает правду о Лили, потому что, как оказалось, вся школа знает. Думаю, Роксана об этом как следует позаботилась. И так как я не мог сказать ничего осмысленного, я просто пробормотал:

– Привет.

– Ты вернулся, – вяло отмечает она очевидное, едва поднимая взгляд от книги, хотя я вижу, что она очень старается вести себя нормальнее, чем она чувствует.

– Только что, – не знаю, что еще сказать, и вокруг нас тяжело повисает тишина. Аманда продолжает заниматься, а я не знаю, то ли мне следует просто уйти и подняться наверх, то ли повести себя как мужчина и попробовать как-нибудь извиниться.

Но мне не приходится, потому что она внезапно прерывает мои размышления:

– Мне жаль, что это случилось с твоим папой, – и опять она не смотрит на меня, но я слышу по голосу, что она говорит искренне. От этого мне только хуже.

– Ты не пришла на похороны, – теперь я отмечаю очевидное. Это то, что я сразу заметил и о чем старался не думать. Мне это не очень удавалось.

– Ты не хотел, чтобы я приходила.

– Хотел, – сразу же отвечаю я, и наконец она смотрит на меня. Ее глаза темнее обычного, и ее взгляд застает меня врасплох. Я повторяюсь, но на этот раз тише и более нервно. – Хотел…

Аманда ничего не говорит. Не знаю, верит она мне или нет, но она просто смотрит на меня своими темно-голубыми глазами с очень серьезным выражением. Ее светлые волосы собраны на затылке в бесформенный пучок, и она не похожа на человека, которому хочется, чтобы ему мешали.

– Ты очень нравилась моему папе, – глупо говорю я. Не знаю, что я делаю, и все это совершенно не соответствует тем сотням сценариев, что я сочинял последние две недели.

– Мне жаль, – повторяет она, и ее голос тих и безэмоционален. – Не могу себе представить, каково это.

Конечно, не может. Ее родители живы и здоровы. Ее папа, наверное, даже в нескольких десятках метров от нее. Она может пойти к нему в любой час дня. Он каждый вечер желает ей спокойной ночи, и он всегда здесь, когда он ей нужен. Мой отец мертв. Мой отец никогда не пожелает мне или кому бы то ни было еще спокойной ночи. Он никогда не будет рядом, когда мне понадобится, чтобы посоветовать мне, что делать. Он никогда не будет рядом с Роуз, Лэндоном или мамой. Он никогда не будят рядом ни с кем, потому что он мертв. Так что нет, она не может представить.

Я не говорю ей этого.

– Спасибо, – бормочу я.

Аманда смотрит на меня, и я знаю, она ждет, что я скажу что-то мудрое, что смоет все это дерьмо. И я знаю, что она знает, что этого не будет. У меня нет таких мудрых слов наготове. Я не знаю ничего, что может стереть хотя бы часть всего этого дерьма. Я совершенно бесполезен, и она это знает.

– Почему ты мне не сказала? – спрашиваю я, не думая. Это скорее автоматическая реакция, потому что это был единственный вопрос, который я смог сформулировать, когда начался весь этот бардак. – Ты должна была мне сказать.

Но Аманда лишь приподнимает брови:

– Зачем? – холодно спрашивает она. – Какая была бы разница?

Она знает, о чем я говорю. Она знает, что я спрашиваю, почему она не сказала мне, что она не писала в газету. Я не могу этого понять.

– Я бы тебе поверил.

– Если бы ты мне доверял, ты бы с самого начала не поверил.

Ого.

Я все время слышал о том, что слова могут резать, словно нож, но раньше я никогда не понимал этого выражения. Теперь же я точно знаю, что оно значит. Слова Аманды были острыми, как лезвие, когда они звенели в моих ушах. Я не отвечаю, потому что а что можно на это сказать? Я не могу сказать ей, что это неправда, потому что, конечно же, это правда. Я поверил, ведь так? Я прочитал письмо и слепо ему поверил, не имея никаких доказательств.

– Аманда… – я чувствую, как моя шея начинает гореть, и мне просто хочется пойти наверх и сдохнуть. Ну, или, не знаю, спрятаться до конца семестра. В самом крайнем случае.

– Неважно, Хьюго, – ровно говорит она. Она даже не кажется сердитой. Она просто выглядит усталой. – Теперь все знают.

– Я знаю… - я не знаю, что еще сказать. Мне просто стыдно.

– И Лили на грани нервного срыва.

– На хрен Лили, – это срывается раньше, чем я это осознаю, но мне плевать. Это идеальное выражение, чтобы выразить мои чувства.

Но Аманда не жаждет разделить со мной эту реакцию. Она смотрит мимо меня на стену за моей головой.

– Она твоя кузина.

Она права, конечно. Но это ничего не меняет. Раз уж моя кузина – злобная, мерзкая сука, то таковой и останется. И это не значит, что ее нельзя так называть. Но я этого не говорю. Аманда соскальзывает по стене вниз на пол.