Произнесенное имя зацепилось в моей голове.

- Мистер Уитмен? – повторила я неуверенно: может я ослышалась?

- Да, мистер Уитмен, - Рафаэль обернулся и уже смотрел на меня сосредоточенно – взглядом Гидеона. – А что?

- Просто покупатель картины как раз учитель английского и зовут его мистер Уитмен.

Между нами повисло молчание, мы оба зависли, как компьютеры, споткнувшиеся на большом объеме полученной информации.

- Ты думаешь… - неуверенно начал Рафаэль, но так и не закончил предложение, потому что это и так было ясно.

- Я не думаю, что в Англии много учителей английского с фамилией Уитмен.

Рафаэль соглашался сосредоточенно смотря в пол, молча кивая мне и своим мыслям, которые кипели в его голове.

- Согласен. Да и как-то странно, видеть его здесь. В середине учебного дня. Не думаю, что он тут случайно… К тому же он Хранитель…

- Кто?

- Не важно. Но потом это надо рассказать Гидеону! – он оторвался от созерцания плитки на полу и посмотрел своими де Виллерскими пронзительными зелеными глазами. – Так. Не забываем, зачем мы здесь. Джулия, думаю тебе надо идти чуть впереди, чтобы посмотреть - нет ли кого в палате, чтобы мы могли вовремя спрятаться.

- Хорошо, - согласилась я. Мысль была здравая, неизвестно, кого еще мы встретим по пути.

Поэтому я уверенным шагом направлялась к палате Гвен, тем временем как Рафаэль плелся позади.

В палате никого не было, поэтому я смело вошла внутрь и взяла историю болезни Гвендолин Шеферд. Но когда я взглянула на девушку, то почувствовала, как мой боевой настрой угас - передо мной на белой стерильной кровати, укрытая одеялом лежала Она. Не могу объяснить, что я испытывала, глядя на нее. Знаете, вас так накрывает страх темноты, преследуемый с детства, и ты понимаешь, что бояться не стоит, но все равно робеешь войти в свою темную комнату. Так и сейчас. Гвендолин лежала мирно, спокойно, будто спала. Черты лица ее были красивы, но четко очерчены, нет той здоровой пухлости с щечками и ямочками, как на портрете – девушка явно сильно похудела, поэтому лицо было резко очерчено тенями и светом. И все-таки это была она, та, которая будила меня, преследовала в зеркалах, стояла за спиной, та, которая довела меня до безумия.

- Ну, что дальше? – голос Рафаэля вернул меня из забытья в реальность происходящего.

- Пошли! – прошептала я, не в силах говорить в голос. Во рту пересохло. Теперь я чувствовала панику. Развернувшись, пошла к медсестринскому посту.

- Добрый день!

- Здравствуйте, - улыбнулась мне женщина, отведя в сторону телефонную трубку, по которой она только что разговаривала. – Что хотите?

- Мы студенты доктора Маунтфорда. Нас послали забрать пациентку, - я заглянула в историю болезни, будто забыла имя, - Гвендолин Шеферд на МРТ, там сейчас будет лекция, поэтому доктор попросил доставить его пациентку в кабинет.

- Хорошо, - кивнула медсестра, встала и пошла в палату Гвендолин.

- Кто такой Маунтфорд? – прошептал мне на ухо Рафаэль. Я ткнула пальцем в верхнюю строку истории болезни, где в графе «лечащий врач» значилось уже упомянутое вслух имя.

- А еще он в нашем университете лекции читает. Нам несказанно повезло, что сейчас у третьего курса идет практика. - Прошептала я, одновременно идя в палату к Гвендолин, где медсестра уже отключала девушку от осциллографа. На мгновение в палате прозвучал писк, когда аппарат не нашел пульс девушки, но вскоре и он заглох, после щелчка тумблера.

- Можете забирать, - произнесла медсестра, отодвигая от кровати жердь капельницы. Я помогла опустить у кровати поручни и фиксаторы, моментально превратив ее в каталку.

- Помоги, - обратилась я к Рафаэлю, который все это время смотрел на нас растерянным взглядом.

Толкнув, мы покатили Гвендолин к выходу, пытаясь привыкнуть к управлению этого транспортного средства, задевая углы и отдавливая себе пальцы ног. Наши сердца отбивали бешеный ритм. Адреналин от того, что у нас получилось, закипал в нашей крови, превращаясь в подобие кислоты, которая жгла вены и легкие. Сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, мы оказались у грузового лифта, где в ожидании нервно кусали губы, сжимали кулаки, дергали ногой.

И вот кабина, мелодичный сигнал закрытия дверей зазвучал для нас, как окончание битвы. Неужели всё? Осталось немножко… Осталось только отдать Гидеону.

Наконец, второй этаж. Двери открылись, и нас уже ждал де Виллер-старший с железной холодной каталкой для покойников.

Увидев нас, он кинулся к нам, словно в лихорадке, помогая выкатить кровать Гвен в коридор.

- Как всё у вас прошло?

- Нормально, – я наблюдала, с какой нежностью он быстро провел по ее лицу, будто убирал растрепавшиеся волосы, которые на самом деле были в порядке, а затем осторожно и легко перенес на свою каталку.

- Мы чуть не столкнулись с Уитменом, - выпалил Рафаэль.

- Что? – Гидеон замер.

- Все нормально. Мы успели ретироваться незамеченными.

- Что он здесь делал?

- Мы тоже задались этим вопросом. А еще Джулия вспомнила, как зовут покупателя картины Гейнсборо. Попробуй угадать…

На мгновение сосредоточенная складочка появилась на лбу де Виллера.

- Неужели Уитмен? – я не поняла, у кого он спрашивал: у меня или у брата.

- Я не думаю, что учителей английского с фамилией Уитмен много, - я повторила то же самое, что сказала Рафаэлю. Младший де Виллер согласно кивал.

- К тому же он - Хранитель.

- Это не доказательства, - Гидеон произнес так, словно сам себе противоречил. Кажется, он сам начал сомневаться в чистоплотности Уитмена. Он кинул пару загадочных взглядов на Гвендолин, которые мне расшифровать не удалось, разве что было ясно, что в его голове снова заработала аналитическая машина, как будто он сводил одно к другому. Не знаю, сколько прошло времени, пару минут или пару секунд, чтобы он снова вспомнил, зачем мы здесь. – Снимайте халаты и идите к центральному входу.

Его голос был холоден и беспрекословен. Легким движением ноги он пнул сумку с одеждой у каталки. Мы судорожно начали стаскивать халаты и вытаскивать свою одежду, тем временем как сам Гидеон с маской нескрываемого ужаса медленно накрывал Гвендолин белой простыней, будто у него на каталке настоящий труп.

На меня это действие произвело неизгладимое впечатление, заставив замереть и позабыться. Теперь я видела и понимала намного больше: в его движениях скользила не просто нежность и забота, а что-то глубже, интимное, то, что предназначалось только ему и этой девушке, а никак для глаз посторонних.

Я не заметила даже, как меня окликнул Рафаэль, и очнулась только когда он за руку втащил меня в лифт. Когда закрывались двери, я видела как бережно Гидеон убирает руку, свисающую с каталки, под белую простыню.

Так вот, значит, какая она - настоящая любовь…

***

Машина гнала на пределе разрешенной скорости. Я еле сдерживался, чтобы не вдавливать педаль газа сильнее. В запасе у нас было где-то около часа, пока они, наконец, поймут, что пациентки в больнице нет, пока начнут звонить в полицию, закроют выходы-входы, будут звонить родным…

Мы летели сквозь снег и ветер, который хлестал машину и мои глаза. Видимость за бортом ноль.

Это ураган.

Метель.

Мы летели назло стихии. Каждый из нас молчал, глядя в свое окно, осознавая последствия и внутренне молясь, чтобы в конце была надежда. Каждый пытался не замечать эту напряженную, колкую тишину.

Я снова кинул взгляд в зеркало заднего вида: единственный, кто был спокоен и прекрасен – Гвендолин, лежащая на коленях Лесли и Рафаэля, укутанная в одеяла и наши куртки. Каждый раз , когда я смотрел на нее, понимал, что вот за что буду бороться до конца, до последнего своего вдоха. Я никого не любил так, как ее. И не полюблю. От этого даже самому становилось страшно. Нельзя быть таким одержимым человеком - это равносильно самоубийству, будто мой защитный механизм сломался. Я великолепный подопытный для психоанализа. Доктор, бери, вскрывай мой мозг и препарируй сердце, найди во мне причину: почему она, почему так сильно, почему до боли, до нервов, до безысходности. Возможно, от того, что меня недолюбили в детстве. Или от того, что я всегда нуждался в матери больше, чем она во мне, что отец умер слишком рано, а его заменило подобие мужчины, которого предпочла мать, забывая и отдаляясь от нас с Рафаэлем все больше, возможно, потому что мне с детства давали слишком много правил и шаблонов. Множество всех этих «возможно», которые с удовольствием будут обсасывать психиатры, как кости, от вкусного куска мяса. На самом деле мне плевать. Я посылаю все свое нереализованное детство и свою мать на всех языках, которые знаю. Для меня теперь мир сузился на маленьком женском сердце, которое бьется внутри грудной клетки Гвендолин Шеферд. Я хочу видеть ее голубые глаза, хочу слышать ее смех, видеть, как она теребит свой рукав и закусывает нижнюю губу в смущении, хочу, чтобы она сидела в кафе с подругой, поедая мороженое, и обсуждала очередной фильм, чтобы шутила и язвила, чтобы непокорно задирала подбородок. Наверное, я стал выше в своих чувствах к ней, раз хочу простого и житейского, хочу, чтобы она была счастлива, со мной или без – это уже неважно.