- Не делай из меня идиотку, Гидеон де Виллер! – она-то ли прошептала, то ли прорычала. Из ее глаз хлынули слезы, скатываясь по бледным щекам. – Я знаю, что ты видел. Я все знаю. Уже две недели, как это, - она сделала ударение на слове, - Не дает мне жить. Каждую ночь я просыпаюсь от ужаса, каждый день я убегаю из своего дома, каждую минуту ощущаю ее взгляд на себе, когда я там. И не смей, - слышишь? - не смей оправдывать все это больной фантазией или игрой разума!

Она яростно кинула щипчики, которые со звоном о фаянс упали в раковину. После чего развернулась на каблуках и вышла из туалета, со всей силы оттолкнув дверь туалета.

- Джулия, подожди! – я успел схватить ее за рукав пальто на выходе. – Стой! Прости меня. Прости, слышишь!

Она стояла, опустив голову и рассматривая свои замшевые ботинки, не переставая плакать и кусая губы. Чувство невероятной вины, что я ее обидел, накрыло меня, словно волна.

- Прости. Я просто не понимаю…. У меня в голове не укладывается многое! Я верю тебе, верю в то, что было. Но… Черт возьми, КАК?

Наконец-то, она подняла на меня глаза, в которых теперь читалась мука загнанного зверька, от этого взгляда у меня защемило сердце.

- Я не знаю. Но, если хочешь, я расскажу тебе, что происходило у меня дома.

Мы сидели у окна в том же придорожном кафе и пили какую-то бурду, слабо отдающее вкусом чая, даже сахар не исправил положение. Но нам было плевать. Мое лицо уже было заклеено пластырями с правой стороны, а Джулия уже не плакала, просто сидела, откинувшись на дешевый икеевский стул.

- Все это началось две недели назад, – она говорила глухо, отстранено глядя в окно, будто видела там не пейзаж, а события, что происходили с ней. – Сначала все началось у отца. Ему позвонили и сказали, что его акции упали, произошло какое-то событие на фабрике, и он рванул на Галапагос. Где сейчас и пребывает. После его отъезда все стало ухудшаться. За одну неделю слуги один за другим начали покидать дом. У нас их было пять: кто травму получил, кто в отпуск ушел, у кого мать умерла, кто уволился. В доме начали происходить странные вещи, словно он взбунтовался: постоянно захлопывались и закрывались двери, начинали резко звонить все телефоны в доме, пару раз сходила с ума пожарная сигнализация. Постоянные перебои с электричеством вывели на второй день сигнализацию в галерее. И постоянно ощущалось присутствие кого-то…

Она вздрогнула и замолчала. Я ждал продолжения, жадно слушая ее историю. Джулия начала дрожать то ли от страха, то ли от нервов. Она продолжала срывающимся на шепот голосом, кажется, еще чуть-чуть и снова расплачется.

- На пятый день, я увидела ее. Она была возле портрета и смотрела на меня. Я испугалась и убежала. А потом все повторялось… - Джулия начала плакать, всхлипывая и судорожно сжимая кулак. – Она преследует меня в доме. Ее никто не видел кроме меня. Мажордом думал, что я сошла с ума, когда я проснулась утром и увидела ее стоящую надо мной. Я закричала, она схватила меня за руку, но на мой крик прибежал Роберт. Она исчезла, как только он появился в комнате. Я помню, что так кричала, что он даже вызвал полицию, посчитав, что в дом кто-то проник. Она оставила мне это на память, - Джулия одернула рукав и показала четкий лиловый синяк чьего-то захвата на кисти. – После этого я стала ночевать в гостиницах. Отец не слушает меня. Он не понимает. Мажордом тоже уволился, не объяснив причины. И отец заставляет меня ночевать одну в этом огромном доме…

Я потянулся через стол и накрыл своей ладонью ее судорожно сжавшийся кулак, отметив какие у нее холодные руки, хотя в помещении было очень тепло, даже жарко.

- Я попросила его продать портрет. И, он согласился, сказав, что у нас денежные проблемы. А «Дама в Бордо» поможет нам вылезти из долговой ямы. Я обрадовалась! Честно! Я рада. Но портрет заберут не раньше чем, через неделю. Мне еще неделю жить с этим.

Она тихо заплакала. Я еще больше наклонился к ней через стол, ласково держа ее руки в своих.

- Успокойся. Джулия, не плачь. Если хочешь, поживи неделю у меня, – в этот момент я понял, что не могу просто взять и отпустить девушку туда снова, в этот дом, где творится такая чертовщина. - Я не пущу тебя туда.

Наверное, что-то прозвучало в моем голосе, отчего Джулия подняла на меня глаза. На ее лице была какая-то смесь чувств, которые я никак не мог расшифровать. Даже показалось, что она забыла, как дышать. Через непродолжительную паузу она продолжила, в ее голосе теперь сквозила сталь.

- Я хочу тебе еще кое-что сказать. Де Виллер, с тех пор, как появился портрет, меня начали мучить кошмары и приступы удушья. Снится, что горю в огне и умираю, задыхаясь. А иногда… мне снишься ты, - она нерешительно взглянула на меня, пытаясь понять какой эффект произвело на меня ее признание. – Ты странно одет. Знаешь, как актеры в исторических фильмах? Вокруг пожар, ты стоишь возле меня с ним, и стреляешь в грудь… Я падаю и умираю.

Я почувствовал как у меня засосало под ложечкой, отголосок того животного страха, которого я вдоволь нахлебался в галерее. Весь ее рассказ о ночных кошмарах напоминал другой кошмар, который произошел со мной в 18 веке, но уже в реальности. Судорожно сглотнув, я попросил уточнения.

- С ним?

- Да. С графом Бенфордом Вторым.

- С Бенфордом? – испуганно прошелестел я в ответ, чувствуя, как пробирает озноб. Откуда она знает его имя? Джулии же там не было!

- Да, был один тип… - она махнула рукой, как будто это неважно, смущенно отводя глаза от моего лица. – Просто портрет «Дамы в бордо» не случайно у нас в доме.

- Поясни, не понимаю…

- Ну… Я происхожу из старинного рода. Так вот, был у нас один предок по прямой линии – граф Бенедикт Бенфорд. Он является каким-то мне много раз прадедушкой. Но не важно. В общем, он был женат на этой Даме в Бордо, которую нарисовал Гейнсборо. Он заказал двойной портрет: себя и жены. Его портрет передавался вместе с остальными по наследству, картина до сих пор висит у нас в доме, а вот его первой жены - исчез куда-то. До сегодняшнего момента.

На меня словно ведро холодной воды вылили. Я сидел в полном оцепенении, пытаясь отойти от шока. Не зря говорят, что пути Господни неисповедимы. Вот уж не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Джулия, оказывается, является потомком Бенедикта - того самого заносчивого Бенедикта, который женился на моей Гвендолин, того самого Бенедикта, который заставил ее сомневаться в возвращении домой, влюбив ее в себя. Того самого Бенедикта, который являлся моим мучителем и собратом.

- Вообще-то, не дело принципа было иметь портрет Шарлотты Бенфорд . Ведь она не является моим предком, вроде как не долго пробыла в браке с графом. Но ведь это тот самый знаменитый портрет, который изменил судьбу Гейнсборо, который пропал куда-то. – Джулия продолжала, как ни в чем не бывало, не замечая моего ошалевшего вида. – Вот мой отец и загорелся его оставить себе, когда случайно нашел его в Германии. Представляешь, как судьба забавно распорядилась? Потомок Бенфорда находит знаменитый потрет его первой жены. В начале, с появлением картины, все было хорошо, это вот в последние две недели началось такое…

Если бы мой мозг умел издавать звуки, то сейчас прозвучал бы взрыв.

После моего ада в поместье Манор Хаос, где разыгралась резня, в которой убили ту, чья жизнь стала центром моей вселенной, по возвращении в 21 век я все еще слышал отголоски тех событий: реальная Гвендолин сейчас в коме, Джулия боится портрета и призрака Гвен, а еще она является потомком Бенфорда. Все вроде связано, но никак не складывается в голове в одну конструкцию, в один механизм…

Сейчас я сидел и смотрел в глаза Джулии, взвешивая все «за» и «против», о чем ей стоит рассказать, а о чем – нет, при этом, впервые за все время пребывания с ней, отмечая насколько похож ее взгляд темно-карих глаз на глаза Бенедикта.

В гостиной никого не было, лишь тускло горели ночники на стенах. Я в изнеможении от усталости рухнул на диван, запустив руки в волосы, отметив, что давно уже пора постричься, потому что волосы превращались в некое подобие длинного девчачьего хвоста, что я терпеть не мог. Дома было чисто и тихо. Странное ощущение привычной обстановки после столь эмоционального дня. Усталость была неимоверная, которая просто вырывала меня из сознания. Глаза болели и зудели, требуя отдыха, поэтому я стал их тереть, пытаясь прийти в норму. А ведь только девять часов вечера.