— Вредно быть чересчур джентльменом, — сказал он однажды.

Нетрудно догадаться, что произошло у генерала. Придя под пустяковым своим предлогом, Уидмерпул затем легко смог связать тему разговора с делами разведбатальона. Возможно, генерал был даже рад услышать парочку-другую полезных конфиденциальных сведений — Уидмерпул большой мастер копить их для таких именно бесед. Но затем что-то пошло не так. Фэрбразер узнал от генерала или догадался, что Уидмерпул строит против него козни. Как многие «не чересчур джентльмены», Уидмерпул недоучитывает того, что и противник может оказаться не джентльменом. Уидмерпул даже горько жалуется в таких случаях. А Фэрбразер как раз нещепетилен в равной с Уидмерпулом мере. Без сомненья, он не постеснялся обратить внимание генерала на то, что если исследовать пристальней действия Уидмерпула, то (возможно, лишь на придирчивый взгляд службиста-формалиста) обнаружатся черточки неприглядной интриги дерзкого подчиненного. Так по крайней мере и взглянул на дело начальник тыла корпуса. И, видимо, разгневался. Предстоит теперь, по выражению Фэрбразера, скандалище — и это в самый деликатный момент карьеры Уидмерпула. Он все еще толкует, должно быть, внизу с Фэрбразером. В дверь заглянул Грининг.

— Майора Уидмерпула нет?

— Сошел вниз — проводить коллегу из Округа. Сейчас вернется.

— Их генеродие требуют Уидмерпула к себе на полусогнутых.

— Я передам.

— Я лучше сам дождусь. Их генеродие сугубо недовольны. Рвут и мечут. Мне, как полицейскому в ковбойском фильме, приказано: «Скачи и без преступника не возвращайся».

— А что случилось?

— Не ведаю.

Видимо, начинается гроза. Мы с Гринингом сыграли в крестики-нолики. Вернулся Уидмерпул. Грининг передал ему генеральское веленье. Уидмерпул, и без того встревоженный, только дернулся молча. Грининг повел его в кабинет генерала. Вот так оно в армии: не происходит, не происходит ничего, и неожиданно вдруг вихрь, круговерть перемен. Все мы внезапно попали теперь в одну из таких круговертей. Следующим в комнату отдела явился полковник Хогборн-Джонсон. Это событие редкостное и, скорее всего, означает, что обуял полковника бешеный гнев и невмочь ему вызывать по телефону Уидмерпула и ждать, покуда тот придет. Чтобы не лопнуть от бешенства, приходится полковнику бегом нестись по коридору к нам… Однако моя догадка оказалась неверна. Полковник, напротив, необычайно хорошо настроен.

— Где помнач?

— У командира дивизии, сэр.

Полковник сел на стул, где сидел перед тем Фэрбразер. То, что он спокойно сидит и дожидается, не менее удивительно, чем приход его к нам. Несомненно, он чем-то донельзя доволен. Наверное, уже знает, что над Уидмерпулом гроза.

— Вы до армии сочинительством занимались? — спросил он, подергав свои щетинистые светло-коричневые усики.

— Занимался, сэр, — ответил я.

— Генерал на днях упомянул об этом. — И Хогборн-Джонсон шипнул углом рта; странный его смешок знаменовал на сей раз то, что полковник и сам с музами накоротке.

— Я тоже как-то сочинил недурную пародию, — сказал он.

— Да, сэр?

— На стихи Омара Хайяма.

Я изобразил учтивый интерес.

— Забавнейшая получилась, — продолжал полковник без всякого авторского смущения.

Я собрался уж просить его прочесть хотя бы несколько четверостиший этой, очень может быть, занятной стилизации, но тут возвратился Уидмерпул, не дав мне познакомиться с полковничьей музой.

— A-а, Кеннет, — сказал Хогборн-Джонсон самым елейным тоном, на какой способен. — Я решил отнять у вас крошечку вашего драгоценного времени.

Уидмерпул еще меньше обрадовался полковнику, чем раньше Фэрбразеру. Он уже в немалой степени подавлен сыплющимися на него ударами.

— Да, сэр? — произнес он тускло.

— Мистер Диплок… — начал Хогборн-Джонсон. — Нет, вы оставайтесь, Николас.

Полковник сидит на стуле, постукивая кулаками по коленкам, и не торопится продолжать. Он, видимо, затеял публичное посрамление Уидмерпула в связи с делом Диплока. То, что он назвал меня по имени, — признак на редкость хорошего настроения.

— Да, сэр? — повторил Уидмерпул.

— Боюсь, что вам придется признать совершение крупной ошибки, — сказал полковник Хогборн-Джонсон. Отчеканил громко, резко, как отдают приказание на параде.

Уидмерпул молчит.

— Опростоволосились вы, сын мой, — сказал полковник.

Уидмерпул сжал губы, поднял брови. Даже в нынешнем подавленном состоянии он все еще способен рассердиться.

— Вы возвели целый ряд обвинений на старого, испытанного солдата, — сказал Хогборн-Джонсон, — тем самым вызвав массу неприятностей, служебной разладицы и ненужной возни.

Уидмерпул открыл рот, но полковник не дал ему возразить.

— Я вчера обстоятельно беседовал с Диплоком, — сказал он, — и удостоверился, что он может полностью очистить себя от подозрений. С этой целью я разрешил ему отлучку на одни сутки — для сбора некоторых доказательств. Вы, как я понимаю, уходите от нас?

— Я…

Уидмерпул запнулся. Сделал усилие, сосредоточиваясь.

— Да, сэр, — сказал он. — Я действительно ухожу из дивизии.

— Перед тем, я считаю, вам необходимо будет принести извинения.

— Я еще не знаю, сэр, тех новообнаруженных фактов, которые могли бы опровергнуть улики, до сих пор неоспоримые. Днем сегодня я был у полковника Педлара, и он сообщил мне о разрешенной вами суточной отлучке. Он информировал начальника дивизионной полиции, с тем чтобы Диплока держали это время под надзором.

Уидмерпул произнес эти слова весьма строптивым тоном; но, видимо, мысли его по-прежнему заняты другим. Решается ведь собственная его судьба, и ему трудно, конечно, сосредоточиться на Диплоке. А полковник Хогборн-Джонсон — вознамерясь, очевидно, поиграть с Уидмерпулом, как кот с мышью, прежде чем сразить его своими новостями, — переменил пока что тему.

— И еще один вопрос, — сказал он. — О командных назначениях в разведбатальоне.

— Наш генерал сейчас поднял этот вопрос, — проговорил Уидмерпул.

Услышав это, Хогборн-Джонсон удивился. Ясно, что он не знает о грозе, бушующей на генеральском уровне по поводу интриг Уидмерпула.

— Поднял в беседе с вами?

— Да, — ответил Уидмерпул без уверток. — Генерал сказал мне, что командовать назначен майор — то есть теперь уже подполковник — Динери.

Если Хогборн-Джонсон рассчитывал посадить тут Уидмерпула в лужу, то в итоге сел в нее сам. Он покраснел. Он знал, несомненно, что Уидмерпул скрытно соперничает с ним в этом деле, но не знал, чем оно кончилось. Теперь оказалось, что не только кандидат Уидмерпула, но и собственный полковничий кандидат не прошел. А это для полковника несносно. Самоуверенная, ехидно-высокомерная его манера сменилась обычной — брюзгливой и злой.

— Айво Динери? — осведомился он.

— Кавалерист.

— Да, Айво Динери — кавалерист.

— Вот он и назначен.

— Понятно.

Слова у Хогборн-Джонсона иссякли. Он взбешен известием, но не может же полковник вслух признать, что тайные планы его потерпели крах. И наверняка вдвойне ему досадно услышать эту весть из уст того самого Уидмерпула, над кем он пришел насмеяться. Но минутой позже произошло нечто, куда более скверное для полковника — и гораздо более драматичное. Открылась дверь, и явился Киф, начальник дивизионной полиции. Он чем-то взбудоражен. Пришел он явно к Уидмерпулу, никак не ожидая встретить здесь полковника, и теперь озадачен. Киф — человечек хитровато-корявой наружности и неприятен, как большинство военно-полицейских чинов; но, по общему мнению, он умело управляет своим отрядом полисменов (а это народ трудный). Он помялся, видимо решая, объявлять ли то, с чем пришел, или же, измыслив другую причину прихода, отложить разговор до момента, когда Уидмерпул останется один. Решив, что лучше будет не откладывать, Киф стал почти по стойке «смирно» и обратился к полковнику, точно его-то и разыскивал. Причина колебаний Кифа тут же сделалась, увы, ясна.

— Прошу прощенья, сэр.