Я проводил Чизмана в корпус «Джи». Несмотря на свою мягкую манеру, он оказался упорным спорщиком.
— Это ваша точка зрения, — повторял он по всякому поводу, — но можно взглянуть и совершенно иначе.
Упорство пригодится ему на должности — ведь прачечная, как и каждая мелкая, более или менее независимая, войсковая единица, подвержена всяческим нажимам и давлениям извне.
— Минутку, пока не забыл, — сказал он. — Запишу-ка фамилию вашу, и сержанта, и помначтыла.
Извлекая записную книжку, он расстегнул две верхние пуговицы френча. Под френчем обнаружился жилет штатского покроя, хотя из того же материала, что и форма. Я выразил удивление.
— Вы не первый удивляетесь, — ответил Чизман без улыбки. — А я ничего ни вижу здесь странного.
— Как-то не приняты у нас жилеты.
— Я всю жизнь ношу. По какой же причине должен я в армии отказаться от жилета?
— Действительно, причин нет.
— А даже портной удивился. Говорит: «Мы обычно не шьем жилета к френчу, сэр».
— Да, война у нас портновская.
— В каком смысле?
— Просто так говорят.
— Почему?
— Бог его знает.
Чизман поглядел недоуменно, однако расспросы прекратил.
— Ну, пока — до утреннего построения.
По воскресным утрам надо, выстроив взвод обороны, маршировать в церковь вместе с отрядом военной полиции и различными другими подразделениями, приданными штабу дивизии. Эта маршировка — довольно хлопотное дело, поскольку «краснофуражечники»[24], в большинстве своем бывшие гвардейцы, привыкли к более медленному шагу, чем принятый в пехоте; легкие же пехотинцы, фузилёры, склонны, напротив, частить. Полковника Хогборн-Джонсона, чьи симпатии, естественно, на стороне «легкой пехтуры», всегда злит этот разнобой движения. Но на сей раз прошло гладко. Из церкви, не успев перекинуться словом с офицерами, я направился в штаб взглянуть, нет ли там срочных дел. Уидмерпула в комнате не оказалось; его и в церкви не было. Он нередко и по воскресеньям работает с утра — так что, возможно, уже отработал свое и вернулся домой. Я вошел, и почти сразу зазвонил телефон.
— Отдел личного состава — Дженкинс слушает.
— Говорит начальник тыла. Дайте майора Уидмерпула.
— Его нет в отделе, сэр.
В голосе полковника Педлара слышно возбуждение — неясно, радостное или сердитое.
— Придя из церкви, я не застал его, сэр.
— А помначмедслужбы был в церкви?
— Да, сэр.
Макфи сидел там несколькими рядами впереди меня.
— Его телефон молчит. Скажите дежурному на коммутаторе, пусть разыщет майора Уидмерпула и майора Макфи и пошлет их ко мне. И сами ко мне идите.
— Слушаю, сэр.
Когда я вошел, полковник Педлар шагал взад-вперед по своему кабинету.
— Велели разыскать Макфи?
— Да, сэр.
— Без врача нельзя приступать к делу. Случилось несчастье. Трагедия. Очень неприятная для нас вещь.
— Да, сэр?
— Капитан Бигз повесился в раздевалке для крикета.
— В той, что на стадионе, сэр?
— Да. От которой ключ теряли, — ответил Педлар, по-прежнему расхаживая взад-вперед. — Придется ждать врача и Уидмерпула, без них нельзя.
— Когда Бигза обнаружили, сэр?
— Сейчас вот — кто-то штатский пришел туда за скамейками и увидел.
Полковник Педлар остановился, постоял. Видимо, разговор принес ему некоторое облегчение. Зашагал опять.
— Ну, как вам новость сегодняшняя?
— Ужасно, сэр. Мы с Бигзом вместе…
— Я не про Бигза, — сказал Педлар. — Вы утром газету не читали? Радио не слушали? Германия вторглась в Россию.
И мгновенно, еще не успев и подумать о стратегическом значении этого события, я ощутил огромное, почти мистическое облегчение. Нахлынула внезапно уверенность, что теперь всё будет хорошо.
— Немцы управятся там в три недели, — сказал Педлар. — Раз вы не знаете об их нападении на Россию, то, наверно, не слыхали и о том, что генералу Лиддаменту дали корпус.
— Не слышал, сэр.
— Он утром сразу же и отбыл принимать свой корпус.
Полковник Педлар небывало разговорчив сейчас. Этим разговором и хождением по кабинету он, конечно, хочет отогнать от себя мысли о Бигзе.
— И майор Уидмерпул убывает из штаба.
— Да, я слышал, сэр.
— Правда, приказ еще не получен.
— Не получен, сэр.
Полковник Педлар перестал расхаживать. Сел за стол, приложил пальцы ко лбу.
— О чем-то я еще хотел вам сказать, — произнес он. — Но о чем?
Я стоял в ожидании. Полковник принялся перебирать бумаги на столе. Сейчас он особенно похож на охотничью собаку, ищущую потерянный след. Вот нашла — Педлар схватил какую-то бумажку.
— Ах да, — сказал он. — О вашем служебном устройстве.
— Да, сэр?
— Предполагалось направить вас в ПУЦ.
— Да, сэр.
— Но я сейчас получил вот это. Надо бы, конечно, пустить через помнача, но раз вы здесь, то уж прочтите.
Он протянул мне служебную телеграмму. В ней указана моя фамилия, имя, звание, личный номер; мне предписывается на этой неделе прибыть в Военное министерство, в комнату такую-то.
— Зачем этот вызов, не знаю, — сказал Педлар.
— И я не знаю, сэр.
— Во всяком случае, направлять вас в ПУЦ не придется.
— Не придется, сэр.
В это время вошли Уидмерпул и Макфи. Военврач угрюм, как всегда, или даже угрюмей. А Уидмерпул уже знает о назначении на корпус и отъезде генерала. Это видно по лицу Уидмерпула и по бесцеремонности, с какой он остановил Педлара, начавшего излагать обстоятельства самоубийства.
— Не думаю, чтобы Дженкинс был нам необходим, — сказал он.
— Да, пожалуй, — сказал Педлар. — Можете идти, Дженкинс. Не забудьте о полученном предписании.
Я вернулся к себе в корпус «Эф». Там Соупер обсуждал с Кифом случившееся, от волнения дергая густыми бровями. Сейчас он, со своими обезьяньими надбровьями, особенно напоминал комика-профессионала.
— Веселенькое дело, — говорил он. — Никогда не думал, что Бигги этим кончит. И причем в крикетной раздевалке. А он так любил крикет. По-моему, на него подействовала нервотрепка из-за ключа — еще сильнее, чем развод с женой. Как-то непривычно теперь будет без его ежедневных нареканий на еду.
На той же неделе был сбит самолет, в котором художник Барнби, мой приятель, летел разведать маскировочные методы противника.
