— Устав разрешает пилотки, — сказал Бител. — Они удобнее фуражек. Притом дешевле. Купил эту за семнадцать шиллингов. Два скостили, потому что у нее пятнышко сверху. Его ведь не заметно?

— Ничуть.

Он оглянулся, понизил голос.

— Других университетских у нас никого, — сказал он. — Я нарочно справлялся. Вы чем занимаетесь «на гражданке», как говорят в армии?

— Пишу статьи в газетах, — ответил я, умолчав о своих книгах, поскольку писательство — в неписательском кругу — предмет для разговора неловкий. Вдобавок писатель как профессия звучит неубедительно. А скажешь «журналист», и на этом расспросы пока что кончались: журналистика — общеизвестный способ пропитания, хотя и не совсем понятный.

— В этом роде я и предполагал, — сказал Бител с уважением. — Меня самого готовили к интеллигентному труду — в аукционщики тоже. Но мне отцова работа не нравилась. Так я и не кончил даже обучаться. Меня всегда к театру более менее тянуло. Был статистом раза два. Но я не актер, сам это понимаю. Да и вообще, люблю менять работенки. Не терплю постоянной обузы. Служил одно время, например, в нашем кинотеатре. Приходил туда вечером в смокинге, вот почти и вся работа.

— А оплата на таких должностях достаточная?

— Не весьма, конечно. На этом капитала не составишь, но я обхожусь — прежние крохи кой-какие завалялись. Притом я холостяк. Вы-то женаты?

— Женат, не скрою.

Бител спросил так, словно женатость — состояние, требующее неких оправданий.

— Так я и предполагал, — сказал он. — А я — нет. Не нашлось как-то подходящей девушки.

Бител произнес это с видом донельзя неуютным. Последовала пауза. Я не нашелся, что ему сказать. Девушки определенно не по его части; хотя кто знает… Взамен я задал безобидно-естественный вопрос:

— Как вы оказались в запасе территориальной армии?

— Я в молодости отслужил в территориалах, — сказал он. — Вроде модно было. И уж не думал снова когда-нибудь надеть форму. А теперь вернулся и даже рад, что будет постоянная копейка. Я фактически сейчас ведь без работы, а одних прежних крох не хватает. Вчера слыхал, нам еще и полевую надбавку платят. Вы это уже знаете, конечно. Недурной привесок к жалованью. А то у меня, честно говоря, финансы пели романсы. Затрат столько всяких. На книги, скажем. Вы, наверно, книгочей заядлый, раз вы журналист. Вы какие дайджесты глотаете?

Он о желудочных пилюлях, что ли? В духе вчерашних пищеварительных разговоров отца Дули? Но тут я вспомнил, что дайджестами называются популярные сборнички отрывков и выжимок из книг. Я признался, что не потребляю дайджестов. Битела мой ответ разочаровал.

— Я-то сам их не так уж часто покупаю, — сказал он. — Надо бы, наверно, чаще. Там бывают интересные статьи. По вопросам пола, например. Психология пола. Слыхали?

— Слышал кое-что.

— Я не про дешевку с броскими картинками, с ножками женскими. Я про ненормальности, каких и не ждешь. А это надо на ус мотать, ведь надо?

— Надо.

Бител на ходу придвинулся ко мне, опять понизил голос. На этом близком, слишком близком, расстоянии от него попахивало ароматичным кремом для бритья.

— До моего приезда обо мне тут ничего не говорили вам? — спросил он с беспокойством в голосе.

— Кто?

— Вообще в батальоне.

— То есть?

— О моих, скажем, родственниках.

— Говорили, что брат у вас — кавалер креста Виктории.

— Так и сказали?

— Да.

— И что вы им на это?

— Что, судя по возрасту, он вам скорее дядей должен приходиться, чем братом.

— Совершенно верно. Мы не братья.

— Вы ему племянник, значит?

— Я этого не утверждал. Но не будем об этом. Я еще о другом хотел спросить. Насчет игр ничего не говорили?

— Каких игр?

— Ну, что я играю в спортивные игры какие-нибудь?

— Был разговор, что вы играли в регби за Уэльс.

Бител замычал страдальчески.

— Играл за Уэльс? — переспросил он, как бы еще надеясь, что ослышался.

— Да.

— Так я и знал, что выйдет недоразумение.

— Недоразумение?

— Да что я регбист. Знаете, как оно бывает, когда выпьешь. Очень легко можно создать преувеличенное впечатление. Должно быть, я переборщил, когда звонил в отдел запаса территориальной армии. Наболтал о местных знаменитостях, о спорте, об однофамильцах моих и так далее.

— Значит, кавалер креста вам не родня и вы не играли за Уэльс?

— Я не сказал, что уж вовсе не родня. В наших краях никогда нельзя сказать наверное, родня или нет. Но, во всяком случае, не брат и не дядя. Видно, я совсем запутал офицера в том отделе, раз он так меня понял. По телефону он мне показался не слишком толковым. Я так и подумал тогда: старый Блимп[4], наверно. Из отставных тупиц. Но крест Виктории — еще не так. Меня больше заботит недоразумение с регби.

— А все же как оно возникло?

— Бог его знает. Явный телефонный кавардак. В уэльской сборной один год играл, кажется, коммерсант по фамилии Бител. Или, возможно, какой-то Бител играл в крикет за Гламорган, а я спутал. Там или тут, но Бител играл, по-моему. Дело давнее, во всяком случае. И по телефону я приплел для чего-то.

— Ну, это пустяки.

— Не такие уж пустяки, если нам придется играть в регби.

— Теперь — вряд ли.

— Я ведь в регби не играл ни разу в жизни, — сказал Бител. — Не имел такой возможности. Да и не тянуло. Считаете, значит, играть не придется?

— Думаю, что боевая подготовка не оставит на это времени.

— Дай-то бог, — сказал Бител почти с отчаянием в голосе. — К тому же ходят слухи, нас не сегодня завтра двинут отсюда.

— Куда, не слышали?

— Да будто в Северную Ирландию. А далековато наш этот плац. Хоть бы начальство не стало вплотную приглядываться — я не так уж чисто выбрит. Порезался сегодня. Рука почему-то дрожала.

— Пляска вам удалась блестяще.

— Какая пляска?

— Вчерашняя ваша, вокруг чучела на койке.

— Но-но, меня не проведешь, — засмеялся Бител. — Я воробей стреляный — знаю, как наутро морочат новичка, будто он накануне дурака свалял. Я, собственно, рад был, что из бара все тихо-мирно пошли спать. Я опасался, будет розыгрыш, а я устал с дороги. В территориальном, помню, лагере любили розыгрыши. А мне это всегда было не по душе. Не по характеру. Но вернемся к бритью — вы каким кремом пользуетесь? Я сейчас пробую новый. Прочел рекламу в «Здоровье и силе». Решил испытать. Люблю менять мыльца-кремы. Это человека взбадривает.

Тем временем мы подошли к плацу. Там уже дожидался Кедуорд. Он проводил меня ко взводу, доставшемуся мне под начало. Бител ушел в другую сторону. Кедуорд объяснил мне, как и что; мы прохаживались с ним взад-вперед, покуда офицеры не встали по команде в строй. Литургия совершалась в одной из здешних приходских церквей. Затем Попкисс — сейчас отнюдь не выглядевший вчерашним бледным, смущенным священничком — заговорил с амвона в непринужденной, громко-энергичной манере, какая вообще свойственна офицерам и солдатам батальона. Тема проповеди взята была из пророка Иезекииля. Попкисс прочел весь кусок:

«Была на мне рука Господа, и Господь вывел меня духом и поставил меня среди поля, и оно было полно костей, и обвел меня кругом около них, и вот весьма много их на поверхности поля, и вот они весьма сухи. И сказал мне: сын человеческий! оживут ли кости сии? Я сказал: Господи Боже! Ты знаешь это. И сказал мне: изреки пророчество на кости сии и скажи им: „кости сухие! Слушайте слово Господне! Так говорит Господь Бог костям сим: вот, Я введу дух в вас — и оживете. И обложу вас жилами и вырощу на вас плоть, и покрою вас кожею, и введу в вас дух, и оживете, и узнаете, что Я Господь“. Я изрек пророчество, как повелено было мне; и когда я пророчествовал, произошел шум, и вот движение, и стали сближаться кости, кость с костью своею. И видел я: и вот жилы были на них, и плоть выросла, и кожа покрыла их сверху, а духа не было в них. Тогда сказал Он мне: изреки пророчество духу, изреки пророчество, сын человеческий, и скажи духу: так говорит Господь Бог: от четырех ветров приди, дух, и дохни на этих убитых, и они оживут. И я изрек пророчество, как Он повелел мне, и вошел в них дух, и они ожили, и стали на ноги свои — весьма, весьма великое полчище…»