Если человек с дурным глазом пристально поглядит на другого, тому остается ждать всевозможных бед. Если случится так, что кто-нибудь начнет поглядывать на других колким, пристальным взглядом, то его легко заподозрят в том, что он умеет наводить на других порчу, и тогда все стараются его избегать.

Чтобы защитить от сглаза детей, им повязывают на шею красные ленты или вешают кусочек коралла, имеющего форму руки.

Взрослые же знают лишь один-единственный способ избавиться от сглаза. Он заключается в том, что человек протягивает руку в сторону того, кто наводит порчу, и широко растопыривает пальцы. Сделав это, он быстро удаляется; это спасает его от дурного глаза.

— Я очень доволен этим жилищем, — сказал я. — Надеюсь, ты принесешь нам вечером лампу?

— Я принесу ее, когда отправлюсь за ужином. Еще что-нибудь желаешь, господин?

— Вода — это все, что нам сейчас нужно.

— Спешу принести ее и надеюсь, что вы будете довольны моей внимательностью и быстротой, с какой я выполняю поручения. Таким господам, как вы, надо прислуживать без промедления. Я слышал, что вы говорили моему повелителю. Вы умеете быть внимательными и преданными. Мое сердце задрожало, когда я узнал об опасностях, которые вам довелось испытать. Аллах хранил вас, иначе бы вы давно погибли.

— Да, Аллах нас всегда спасал. Он наградил меня одним талантом, который защищает меня в минуту опасности, вот почему ни один враг не может мне причинить никакой беды.

Его любопытство было задето.

— А что это, господин? — с нетерпением спросил он.

— Мой взгляд.

— Твой взгляд? Как это?

— Посмотри мне прямо и внимательно в глаза!

Он так и сделал.

— Ну, не замечаешь ничего?

— Нет, эфенди.

— Нет ничего в моих глазах, что бы тебе приметилось?

— Нет.

— Это хорошо для тебя, что ты ничего там не видишь. Мне стоит лишь взглянуть на своих врагов, и они пропали.

— Как это, господин?

— Им уже никогда в жизни не повезет. Стоит мне глянуть на кого-то, и я, если хочу, навлекаю на него одни лишь несчастья. Мой взгляд навеки пристает к нему. Отныне его душа неизменно внимает мне. Стоит мне лишь подумать о нем и пожелать ему чего-то плохого, как это обязательно свершится.

— Это правда, господин? — торопливо спросил он, заметно испугавшись. — У тебя, наверное, дурной глаз?

— Да, у меня дурной глаз, но вредит он лишь тем, кто замышляет мне зло.

— Заступись за меня, Аллах! Я не хочу иметь с тобой дело. Аллах, Аллах!

Он протянул в мою сторону руки, быстро повернулся и ушел. Мои спутники громко расхохотались.

— Хорошо ты это сделал, сиди, — сказал Халеф. — Он уже не вернется, у него ведь дурная совесть. Нам дадут другого слугу.

— Да, причем, наверное, того, кого мне угодно, — Яника, жениха молодой христианки.

— Почему ты так думаешь?

— Хумун ненавидит его из-за Анки. Он желает ему зла и потому сделает так, чтобы Хабулам отправил этого ненавистного соперника прислуживать нам. Сейчас помогите мне сесть на подушку, а потом осмотритесь-ка здесь. Мне надо знать, как выглядит эта башня.

Когда я уселся, мои спутники поднялись на верх башни, но скоро вернулись. Халеф доложил:

— Я не думаю, что нас может подстерегать здесь какая- то опасность. Обе комнаты на втором и третьем этажах выглядят точно так же, как эта.

— На окнах есть ставни, как здесь?

— Да, и их можно запереть толстыми деревянными засовами.

— Итак, мы можем позаботиться, чтобы ночью никто не мог проникнуть сюда бесшумно. А что на самом верху?

— Там имеется круглая, открытая площадка с четырьмя каменными колоннами; они поддерживают крышу. Вокруг тянется каменный балкон.

— Я видел его снаружи. Вот там и появляется эта «старуха», благословляющая своих детей.

— Сейчас ей не выйти оттуда, потому что дверь замуровали, — заметил Халеф.

— На это должна быть своя причина. А как попасть наверх, в эти покои, откуда открывается чудесный вид вдаль? Если вход туда будет все время открыт, то в дождливую погоду вода станет стекать по лестнице в помещения, расположенные внизу. Ведь как-то нужно этому помешать?

— Да, лестничный проем закрывают крышкой, но ее можно приподнять. Край крышки, как и край лестничного проема, обтянут резиной, которая не пропускает воду. Пол там слегка покатый, а в стене имеется отверстие, по которому стекает вода.

— Гм! Вот оттуда для нас может исходить опасность. На эту площадку можно подняться с улицы.

— Это же слишком высоко.

— Нет. Эта комната такой высоты, что, выпрямившись, я почти достаю потолка головой. Если высота обеих комнат, лежащих над нами, такая же, то открытая площадка расположена, самое большее, в одиннадцати аршинах от земли. Добавлю еще два аршина — это высота стены, что окружает площадку, получается всего девять метров.

— Остается раздобыть лестницу такой же высоты, а она у них наверняка есть.

— Я тоже так думаю. Можно как-то запереть этот лестничный проем?

— Нет.

— Так, вот что мы имеем. А на других этажах тоже нельзя никак перегородить этот лестничный проем?

— Нет.

— Значит, наши враги, а лестница у них наверняка есть, легко могут к нам проникнуть. Они поднимутся на самый верх башни, а потом подкрадутся с той стороны, откуда мы их вовсе не ждем. Мне самому надо подняться туда, чтобы посмотреть, в чем дело. Оско, возьмешь меня на плечи?

— Да, господин, поднимайся!

Я уселся ему на плечи, и он понес меня наверх.

На всех этажах башни, как и на первом, было всего по одному помещению. В полу имелись проемы, сквозь которые поднималась лестница. Проемы были оставлены открытыми; последний из них выводил на верхний этаж; здесь отверстие было придавлено толстой, тяжелой крышкой. Стена, ограждавшая открытую площадку, была высотой всего в два аршина, поэтому между колоннами, на которых покоилась крыша, зияли пустоты. Отсюда открывался прекрасный вид на окрестные поля и фруктовые сады.

Снаружи верхний этаж башни опоясывал балкон. Камни его расшатались и кое-где даже обрушились. Выбираться туда было слишком рискованно, и, несомненно, по этой причине дверной проем, что когда-то вел на балкон, замуровали.

Как уже сказано, опасность для нас могла исходить только отсюда. По приставной лестнице можно было подняться наверх, а потом, минуя три лестничных пролета, спуститься к нам. Чтобы защититься от нападения, надо было забаррикадироваться так, чтобы снаружи не удалось открыть крышку люка.

Прекрасный вид на поля и сады был несколько омрачен. Еще по пути сюда, в последний час нашей поездки, мы заметили тучи. Теперь они обложили горизонт и громоздились все выше.

Едва мы спустились в нашу жилую комнату, как появился молодой, крепкий парень; он принес два сосуда с водой для питья и умывания. У него было открытое, умное лицо; он смотрел на нас приветливым, испытующим взглядом.

— Салам! — поздоровался он. — Господин посылает меня принести вам воды, эфенди. Еда скоро будет готова.

— Почему не пришел Хумун?

— Он понадобился господину.

— Он говорил нам совсем иное!

— У него разболелись ноги, вот и потребовался слуга.

— Значит, ты теперь будешь с нами?

— Да, господин, если ты не станешь возражать.

— Ты мне больше по нраву, чем Хумун. Ты, наверное, Яник, жених Анки?

— Да, господин. Ты ее щедро одарил. Она пересчитала деньги, только когда вернулась домой, и мне надо, конечно же, вернуть их тебе, потому что ты дал так много наверняка по ошибке.

Он протянул мне деньги.

— Я не возьму их, я же знал, сколько даю. Теперь это деньги твоей Анки.

— Это слишком много, господин!

— Нет. Быть может, ты тоже получишь от меня такой же подарок, если я останусь доволен твоей работой.

— Мне не нужен бакшиш, эфенди. Пусть я беден, но тебе я рад помогать. Анка сказала, что ты человек нашей веры и даже видел в Риме святого отца. Тут само сердце велит мне быть преданным тебе.

— Я вижу, что ты бравый парень, и рад буду, если хоть чем-то тебе помогу. Есть у тебя какое-то желание?