У турецкого законодательства имеются свои особенности, а точнее, теневые стороны, которые тем отчетливее, чем дальше от центра область, на которую они распространяются. При тамошних жизненных устоях нечего удивляться, что там, где живут племена арнаутов, о подлинных правах говорить вовсе не приходится.

У Остромджи начинается область проживания штиптаров[1], которые уважают только один закон — подчинения слабого сильному.

Когда мы подъехали к судебному присутствию, уже темнело. Рядом стояло множество народу, не нашедшего места во дворе и высыпавшего прямо на улицу. Всем хотелось разглядеть нас получше. Едва мы вошли во двор, как дверь за нами захлопнулась, что явно было недобрым знаком. Сразу видно, что Мубарек пользовался здесь большим влиянием.

Мы пробрались на главную площадку перед судом. Там, где раньше стоял стул, сейчас красовалась длинная скамья. Там же лежала палка для наказаний. В лампу залили масло и зажгли. Свет ламп придавал всему происходящему какой- то романтический оттенок. Сами судьи находились внутри дома. О нашем присутствии им сразу доложили. Хавасы[2] расположились вокруг нас и отрезали отступление к воротам, которые были заперты, и это заставляло нас думать о худшем.

Кругом все стихло. Из дома появились пятеро мужчин, и хавасы вытянулись в струнку.

— О Аллах, — иронично заметил Халеф, — что теперь с нами будет, сиди… Я просто умираю от страха!

— Я тоже.

— Не пройтись ли по обладателям этих сабель плеткой?

— Не делай глупостей! Ты уже сегодня поторопился, потому мы оказались здесь!

Пятеро судей заняли свои места. Коджабаши[3] уселся на стуле, а остальные — на лавках. Какая-то женщина вышла из толпы и расположилась позади заседателей. Я узнал Нахуду, Горошину, — настоящую местную красавицу. Заседатель был ее супругом, впрочем, лицо его не выражало ровным счетом ничего.

Рядом с коджабаши сидел Мубарек. На коленях у него угнездился листок бумаги, а в руках было гусиное перо, которое он то и дело макал в чернильницу. Коджа поднял голову и энергично затряс ею. Это был знак, что пора начинать. И он начал скрипучим голосом:

— От имени Пророка и падишаха, которому Аллах отмерил тысячу лет жизни, мы созвали этот суд, чтобы вынести приговор по двум преступлениям, имевшим место сегодня в нашем городе и его окрестностях. Селим, выходи и рассказывай, как все было!

Хавас стал рядом с господином и принялся излагать. То, что мы услышали, было просто смешно. В то время как он нес свою многотрудную полицейскую службу, на него напали. И только мужество и героизм спасли его от гибели.

Когда он закончил, коджа задал ему вопрос:

— Кто тебя ударил? Этот?

— Этот, — отвечал хавас, указывая на Халефа.

— Теперь мы знаем виновника и можем посоветоваться.

И он принялся шептаться с заседателями, а потом изрек:

— Надо приговорить преступника к сорока ударам палками по пяткам и заключить в тюрьму на четыре недели. Да хранит Аллах падишаха!

Рука Халефа легла на рукоятку плетки, я же с трудом удержался от смеха.

— Теперь о втором преступлении, — возвестил судья. — Мавунаджи, выходи и говори.

Настала очередь возницы, но прежде, чем он разговорился, я повернулся к коджабаши и елейным тоном проговорил:

— Не позволишь ли ты мне немного приподнять тебя?

Он в недоумении поднялся со стула. Я отодвинул его и вольготно уселся сам.

— Спасибо.

Трудно было описать его лицо в этот момент. Голова опять принялась опасно трястись. Он хотел что-то сказать, но ничего не мог из себя выдавить. Единственное, что ему удалось сделать, чтобы унять эту непередаваемую непрезентабельную пантомиму, так это вынуть руки из карманов и закрыть ими трясущуюся голову. Никто не вымолвил ни слова. Ни один хавас не пошевелился. Наконец к судье вернулся дар речи. Он собрался с силами и заорал что есть мочи:

— Что происходит?! Как ты можешь совершать такое по отношению к уважаемому человеку?

— Хаджи Халеф Омар! — прервал я его крики. — Бери плетку и, если он произнесет хоть слово, прогуляйся ему по мягким частям, пока там еще есть кожа!

Хаджи мигом выхватил плетку.

— Эмир, я все сделал, как ты велел. Дай только знак.

Жаль, что света было маловато, чтобы разглядеть все лица. Коджабаши не знал, как себя вести. Мубарек что-то шепнул ему, и тот приказал хавасам:

— Взять его! Бросьте его в камеру! — И указал на меня.

Полицейские подступили ко мне вплотную с обнаженными саблями.

— Назад! — крикнул я. — Тот, кто подойдет, окажется в земле!

Я вытащил оба револьвера, и в то же мгновение хавасов как ветром сдуло. Они моментально затерялись в толпе.

— Что так огорчило тебя? — спросил я коджу. — Почему ты стоишь? Пусть Мубарек постоит, а ты сядь.

Едва придя в себя, коджабаши снова завопил:

— За свои деяния ты достоин худшего наказания! Мубарек — святой человек, любимец Аллаха, чудотворец… Если он только пожелает, призовет с неба огонь на твою голову.

— Замолчи, коджабаши. Если хочешь говорить, то говори что-нибудь умное. Мубарек не святой и не чудотворец, он жулик и шарлатан.

В толпе раздались возмущенные голоса. Громче всех звучал голос самого Мубарека. Он поднялся во весь рост, простер руки в мою сторону и заорал:

— Он гяур, неверная собака, я проклинаю его! Пусть под ним разверзнется ад! Злые духи…

Дальше было вот что: мой маленький хаджи сделал несколько шагов и так огрел старого жулика, что тот кубарем покатился по земле.

После секундного замешательства со всех сторон послышались крики возмущения, задние напирали, дело принимало скверный оборот. Я мигом подскочил к Мубареку и крикнул что было сил:

— Тихо, я докажу всем, что я прав! Халеф, добавь огня. Смотрите, люди, что из себя представляет этот Мубарек и как он всех надувает. Видите эти костыли? — Я схватил старого жулика правой рукой за загривок, а левой сорвал с него сюртук. И правда, с каждой стороны висело по костылю, оба с суставами, которые прекрасно складывались и раскладывались. Одновременно с этим я заметил, что подкладка сюртука выкрашена иначе, чем наружная сторона, — там имелось множество карманов. Я залез в первый попавшийся и вытащил на свет божий нечто волосатое — это был парик. Те самые жесткие, грязные волосы, которые были у нищего. Парень так перепугался, что даже не оказывал сопротивления. Но вот он издал крик о помощи и уцепился обеими руками за мою одежду.

— Оско, Омар, держите его, и как следует, иначе убежит!

Оба названных молодых человека крепко схватили Мубарека, и я высвободил руку. Халеф высоко держал лампу, и все могли ясно видеть происходящее. Теперь толпа вела себя тихо.

— Этот человек, выдающий себя за святого, на самом деле связан с жутом или сам жут. Его жилище — прибежище воров и разбойников. Он разгуливает по стране в разных одеяниях и творит всевозможные преступления. Он и нищий Сокат — одно и то же лицо. Видите — под одеждой он спрятал костыли. Когда при ходьбе они бьются друг о друга, вы верите, что у него стучат колени. А вот парик нищего.

Я опорожнял один карман за другим и рассказывал о назначении тех или иных предметов.

— Вот табакерка с цветной пудрой, которая может быстро изменить цвет лица, а вот тряпка, которой можно проворно стереть всю эту штукатурку. А вот бутылка. Видите — в ней еще есть вода. Ей можно помыться там, где совсем нет воды. Что здесь еще? Резиновые шарики — он клал их в рот, когда изображал нищего. При этом лицо менялось до неузнаваемости, становилось толще. Видите разные цвета сюртука? Он выворачивал его темной стороной наружу и обматывал вокруг тела, тогда ткань выглядела как платок. Вы видели когда-нибудь Мубарека и нищего Соката одновременно? Это было попросту невозможно, потому что нищий и Мубарек — это одно и то же лицо.