— Мне уже не удастся уснуть. История с пулей и вороным не даст мне покоя. Доброй ночи, сиди.

— Спокойной ночи.

Мой любимый хаджи действительно был чрезвычайно взволнован. Было три предмета, которые целиком занимали его голову и сердце. Первым был я, это я знал точно. Потом была Ханне, а затем Ри, вороной. И тот факт, что он будет скакать на нем, не давал Халефу заснуть.

Так оно и получилось. Да и я сам не выспался. Если бы добрая Набатия не поднялась на гору за своими растениями, то не услышала бы разговор с бандитами и не смогла бы меня предупредить. И тогда меня ждала бы верная гибель. Насколько ничтожны потуги людей по сравнению с Божьим провидением! Каким бы умным, сильным и смелым я ни был, без Набатии я бы погиб! Эти мысли заставили меня приоткрыть дверь в прошлое, в котором я и пропутешествовал до утра. И только с первым солнечным лучом провалился я в тяжелое забытье, в полумрак света и теней.

Когда я проснулся и распахнул ставни, комнату залил яркий дневной свет. Взглянув на часы, я увидел, что проспал три с половиной часа. Халеф уже встал. Я разыскал его внизу, в конюшне; он чистил вороного с таким рвением, что даже не заметил моего появления. Увидев наконец меня, он спросил:

— Ты уже проснулся? В доме еще все спят. Как хорошо, что ты проснулся, — ведь у тебя столько дел.

— Да? Что такое? — переспросил я, хотя знал, что он имеет в виду.

— Тебе надо сходить в аптеку.

— Время пока терпит.

— Нет, сиди. Такие пули не скоро делаются.

— Откуда ты это знаешь?

— Сиди, я не настолько глуп, чтобы не догадаться об этом.

— Хорошо! Ты, пожалуй, прав; к тому же мне надо еще сварить листья. Только вот я не знаю, где же здесь аптека. В городе все спят; не найдешь никого, кто бы показал этот дом.

— Ты же умеешь отыскивать любые следы, а разве аптеку не найдешь?

— Постараюсь.

Я отворил ворота и вышел на пустынную площадь. Вряд ли аптека располагалась в каком-нибудь закоулке. Она наверняка находилась где-нибудь в центре города, куда легче всего добраться, а я как раз находился именно здесь.

Оглядывая домик за домиком, я заметил старую, обветшалую развалюху, отдаленно напоминавшую жилище. На двух расшатанных гвоздях висела покосившаяся табличка, на которой, к счастью, еще читалась надпись — белая на зеленом фоне: «Хаджи Омрак, доктор медицины, и аптека снадобий». Итак, этот хаджи был врачом, и у него имелся титул доктора или он сам присвоил его себе.

Дверь была заперта, но я толкнул посильнее, и она тотчас подалась. Звонка не было видно, зато виднелась веревка, на концах которой висела пара дощечек. Взрослый человек легко мог достать их. Предположив, что это своего рода колокольчик, я схватил дощечки и стукнул их друг о друга. Раздался такой шум, что пробудил бы любого спящего.

Однако я еще долго колотил в этот кимвал, пока меня не услышали. Надо мной медленно приоткрылся сломанный ставень. Потом показалась странная физиономия. Я увидел желтоватую лысину, блестевшую как слоновая кость; лоб, испещренный складками; два маленьких, заспанных глаза; нос, напоминавший скорее носик бурого глиняного кофейника вроде тех, которые встретишь у нас в деревнях; я увидел широкую складку рта почти без губ; угловатый подбородок, который, казалось, был не шире, чем нос. Наконец, донеслась первая фраза:

— Кто там?

— Пациент, — ответил я.

— Что за болезнь?

— Желудок сломал, — пояснил я без обиняков.

— Сейчас, сейчас! — крикнул доктор. Судя по голосу, он ни разу еще не сталкивался с подобным случаем.

Голова поспешно исчезла; а поскольку я все еще отважно взирал вверх, на меня просыпались части ставня. Я был столь хладнокровен, что отскочил в сторону, лишь когда доски уже лежали на земле.

Через минуту я услышал за дверью такой шум, словно там начиналось землетрясение. Завизжали кошки, залаяла собака, повалилась посуда; кто-то вскрикнул невыразимо красивым женским голосом. Потом на дверь налетело то, что, по-видимому, было доктором. Дверь открылась, и сей ученый муж, встретив меня нижайшим поклоном, милостивейше попросил войти.

Что за образину я увидел перед собой! Этот «доктор и аптека снадобий», если бы его вздумали выставить на наше свекловичное поле, нагнал бы такой неописуемый ужас на воробьев, коноплянок, щеглов и чижей, что они улетели куда-нибудь в Марокко, чтобы никогда в жизни более не возвращаться.

Вблизи его лицо казалось еще более древним, чем прежде. Оно изобиловало складками и морщинами; здесь не найти было ни одного гладкого места. Его халат напоминал скорее рубашку, которая пусть и свисала с плеч до лодыжек, но прикрывала наготу лишь наполовину, ибо почти сплошь состояла из длиннющих дыр и прорех. На одной ноге он носил изрядно стоптанную, красную кожаную туфлю, на другой — сапог из черного войлока. Однако войлок истончился до того, что большой палец ноги бесцеремонно высовывался оттуда, озирая просторы Османской империи. Его лысина была прикрыта старым дамским ночным колпаком, надетым задом наперед из-за той спешки, с которой он помчался исцелять мой сломанный желудок.

— О господин, подойдите поближе! — промолвил он. — Взгляните-ка на эту жалкую кузницу здоровья, где заправляет всем ваш покорный слуга!

Он склонил голову почти до земли и, переставляя ноги как на ходулях, двинулся назад, пока не раздался чей-то пронзительный вопль:

— Какой же ты баран! Взял и наступил мне на мозоли!

Он испуганно подпрыгнул и отскочил в сторону. И тут я узрел нежное создание, шепнувшее эти кроткие слова.

Казалось, оно состоит лишь из лица, старой дерюги и двух голых, ужасно грязных ног. И все же эти ноги были бесконечно привлекательнее, чем лицо. Обладатель «кузницы здоровья» был настоящим Аполлоном по сравнению со своей женой. Я бы предпочел стыдливо умолчать о прелестях ее лица.

Тем временем она подошла ко мне и поклонилась так же почтительно, как и ее супруг.

— Добро пожаловать, милостивый повелитель! — приветствовала она меня. — Мы счастливы узреть красоту твоего лица. Что тебе угодно от нас? Потоки нашего повиновения да изольются на тебя водопадом.

— А ты, наверное, нимфа этого восхитительного водопада? — промолвил я весьма вежливо, ответствовав ей столь же учтивым поклоном.

Она же, несколько раз клацнув челюстями, кивнула своему муженьку и, умоляюще воздев правую руку, стукнула его указательным пальцем по лбу и упрекнула:

— Смотри, он называет меня красивой! Его вкус куда лучше твоего!

Обратившись ко мне, она заговорила самым благосклонным тоном; голос ее звучал очень любезно:

— Уста твои умеют изрекать приятное, а твои очи узревают достоинства твоих ближних. Этого мне и следовало от тебя ожидать.

— Как? Ты меня знаешь?

— Очень хорошо. Внизу, у источника здоровья, ты разговорился с Нахудой, моей славной наперсницей, и с Набатией, что приносит нам травы. Они-то и рассказали нам о тебе. Потом мы видели тебя у баши. Мир полнится хвалами тебе, а сердце мое источает тебе хвалебные оды. Мы плачем горькими слезами, скорбя, что болезнь привела тебя к нам. Но мы переберем тысячу и одно лекарство и найдем, как избавить тебя от страданий. Никто еще не уходил от нас, не добившись помощи и избавления. Посему ты можешь спокойно довериться нам.

Ее слова звучали уж очень обнадеживающе. Да и сама она выглядела так, будто не только перебрала тысячу и одно лекарство, но еще и проглотила все их, а теперь испытывает на себе их действие. Этим людям я бы не доверился, если бы заболел! Поэтому я ответил:

— Прости, о светоч целебных дел, что не пытаюсь тебя утруждать. Я — хаким-баша, верховный лекарь моей страны, и горести тела моего мне знакомы. Оно нуждается совсем в иных снадобьях, нежели тела жителей здешней страны. И я пришел лишь за тем, чтобы взять снадобье, что излечит меня.

— Жаль, очень жаль! — воскликнула она. — Мы бы изучили рану твоего желудка и доподлинно точно измерили ее. Краешек твоего тюрбана мы помазали бы нашим снадобьем. Если бы ты надел его, рана затянулась бы в считанные часы.