— Он был очень напуган. Ведь он сам тебе признался, что тебя решили убить, и этим выдал себя. Правда, ты и раньше знал, что он — сообщник аладжи, но теперь он боялся, что ты вернешься в Остромджу и предашь его суду.

— Пусть успокоится. Мы предадим его лишь мукам совести.

— Эх, они не будут его язвить. Они причинят ему куда меньше боли, чем те удары плеткой, что он уже получил.

— Он рассказывал даже об этом?

— Да, и страшно злился на маленького хаджи. Особенно его бесило, что ему самому пришлось присудить себе те тридцать ударов. Как он сказал, его отлупили на все сто. Одежда прилипала к его ранам, и он постоянно умолял аладжи убить вас, во-первых, из мести, а во-вторых, чтобы вы не донесли на него.

— Они обещали ему это?

— Они поклялись перед ним и решили тут же ехать в Радовиш, но он сказал, что вы заночуете там и, значит, еще есть время до рассвета. Нужно поспать, собраться с силами и с утра на свежую голову поехать. Он, кстати, подсказал им, что они могут навести справки у моего свояка, ибо слышал в Радовише, что тот привел четырех чужаков в Локанду-баби-хумаджуни.

— Он их, конечно, убедил?

— Да. Мне это очень не понравилось, ведь они решили провести ночь у меня, и я оказался пленником в собственном доме. Они не доверяли мне и запретили даже подходить к двери. Всю последнюю ночь аладжи не спали и теперь могли отдохнуть, пока двое других по очереди охраняли их сон.

— А посыльный Тома?

— Он поехал домой, хотя на следующий день собирался опять в Радовиш, чтобы разузнать, настигли ли вас «пегие» и сумели ли вас убить.

— У кого это он вздумал наводить справки?

— Не знаю. Они назвали имя, но при этом наклонились друг к другу и произнесли его так тихо, что я ничего не расслышал. Когда посыльный уехал, аладжи купили у своих компаньонов их ружья, а также патроны. Ты ведь разломал их оружие, а мешочки с порохом взял с собой. Они были очень на тебя разъярены, но в то же время посмеивались над тобой, ведь ты умудрился оставить им деньги.

— Я слишком честный человек. Впрочем, если они опять попадут мне в руки, я не дам им повода для насмешек. А что решили делать двое других гостей? Они вроде бы не поехали вместе с аладжи.

— Они вернутся в Менелик и выполнят одно поручение аладжи. Им надо найти какого-то Бару да эль… эль… эль… как же его имя?

— Баруд эль-Амасат.

— Да, так оно и звучит. Им надо сообщить ему, что сын его умер, что вы завладели копчей и, наконец, что вы решили навести справки о Дерекулибе у какого-то мясника в Сбиганци.

— Ну, может, нам удастся опередить этих вестовых.

— Берегись, эфенди! Они тоже поедут в Сбиганци, и им известен кратчайший путь через Ташкей. Если ты собираешься опередить их, тебе непременно надо ехать этим путем и миновать засаду, устроенную ими в лесу. А ведь ты не знаешь, где они могут быть. Они же, наоборот, караулят тебя, чтобы внезапно напасть.

— Мы к этому готовы. Когда знаешь, какая опасность тебя ждет, уже не так страшно. Если бы не моя больная нога, мы поехали бы именно этим путем. Я умею читать следы и всегда знаю, что к чему. Однако для этого надо то и дело спешиваться, а я сейчас не могу. Из-за ноги я не хочу даже доводить дело до схватки. Сражаясь в лесу, спешиваются, а в пешем бою я буду играть жалкую роль. Значит, мы поедем другим путем.

— Но он же длиннее.

— Ничего.

— Ты не успеешь их опередить, эфенди!

— По-видимому, сумею. Мы поедем отсюда в Карбинци, а оттуда, может быть, напрямую в Сбиганци или же сделаем круг через Варци — все зависит от обстановки.

— Это плохая дорога, господин.

— Нет. Если мы поедем отсюда на Истиб, а оттуда через Караорман в Варци, то все время будем ехать по дороге. Разумеется, поездка окольным путем займет много времени. Лучше проехать прямиком на Карбинци, хотя доведется помучиться, ведь я не думаю, что там проложена нормальная дорога.

— Да, дорога там имеется только местами, — согласился корзинщик. — Если я буду твоим проводником, обещаю сносную поездку.

— Ты знаешь местность?

— Очень хорошо. Если мне придется вести тебя, мне все равно, поедем ли мы в Ташкей или Карбинци. Расстояние примерно одно и то же. Я выберу дорогу так, что мы минуем лес и будем ехать все больше открытой местностью. Конечно, нам придется то и дело подниматься в гору или спускаться с горы.

— Ну, это мы выдержим.

— Когда ты поедешь, эфенди? Я могу пока вернуться домой?

— Да, но через полчаса снова будь здесь. Ты можешь одолжить себе лошадь?

— Да, хозяин мне сейчас даст ее.

— Поговори с ним; я заплачу.

— Ты можешь взять мою, она стоит снаружи, — вмешался его свояк.

— Нет, она тебе самому нужна; тебе далеко возвращаться.

— В общем-то да. К тому же я не знаю, выдержит ли моя лошадь такую поездку, она ведь очень стара. Эти мерзавцы увели хорошую лошадь. Теперь я ее никогда не увижу, а другую купить у меня денег нет, хоть она мне очень нужна.

— А сколько она стоила? — спросил я его.

— Для своих — сто пятьдесят пиастров.

— Я хочу купить ее у тебя.

— Купить? — удивленно спросил он. — Эфенди, ты это серьезно?

— А почему нет?

— У меня же нет лошади.

— Ну и что? Я раздобуду ее.

— Где?

— У воров. Если я их настигну, то отберу твою лошадь.

— А если нет?

— Это мои трудности. Короче говоря, если ты согласен на эту сделку, я покупаю у тебя лошадь.

— С превеликой радостью. Ведь лошадь я и так никогда не увижу. Но, эфенди, не обмани меня! Ты заплатишь за лошадь, когда добудешь ее.

— О нет! Кто знает, сколько я буду гоняться за этими негодяями и когда их настигну! Как я потом передам тебе деньги? Я вручу тебе двести пиастров сейчас же.

— Полторы сотни я сказал.

— Нет, двести.

— Ты меня неправильно понял.

— Это моя беда. Я думал про двести пиастров и заявил тебе, что куплю лошадь за эту цену. Согласен?

— Слишком дорого.

— И еще я добавлю тебе пятьдесят пиастров на детей. Итого ты получишь двести пятьдесят.

В общей сложности получалось не больше полусотни марок за лучшую лошадь, которой владел этот человек. Но в тех краях за лошадей обычной породы выплачивают совсем иные деньги, чем у нас. В сельской местности лошади есть даже у бедняков, ведь пастбища стоят дешево и часто за выпас даже не надо платить. Но раз уж у корзинщика не было никакой лошади, значит, он жил в страшной нищете.

Итак, за лошадь я уплатил небольшую сумму, зато как я обрадовал этого храброго человека! Кража очень его огорчила; теперь же я возместил ее сторицей. Да и себя не оставил в убытке, ведь заплатил я за лошадь деньгами тех, кто ее и украл. Впору было пожалеть, что я не прихватил с собой кошелек аладжи. Его содержимое я мог раздать этим бедным и храбрым людям.

Мы позавтракали и начали собираться. Я снова задумался, что делать с ногой. Что мне надеть? Пока я ломал голову, пришел врач.

— Эфенди, — сказал он, — я пришел, дабы нанести тебе утренний визит и полюбопытствовать, как ты отдохнул.

Одет он был так же, как вчера вечером; в руке он держал какой-то сверток.

— Благодарю тебя, — ответил я. — Мой сон был сладок, и желаю, чтобы у тебя он выдался таким же.

— Аллах не исполнил твое желание, ибо я не спал всю ночь. Моя голова была переполнена сернокислой известью, и из-за этого я не мог заснуть. А стоило мне слегка вздремнуть, мне снился океан, полный гипса и воды, небо казалось чистым ситцем; оно погружалось в гипс, а потом неудержимо скручивалось вокруг меня. Этот ужасный полог обвивал меня, пока я не задохнулся. Я заорал от страха — и проснулся. Оказалось, что я так отбивался от стянувших меня пут, что сполз с подушек, на которых спал, и укатился на середину комнаты.

— Теперь ты ощутил, каково было твоей вчерашней модели?

— Ему это не понравилось, и все-таки он уже целый час лежит у меня. Он сломал себе левое бедро и два пальца на правой руке. Я отлично его перевязал; теперь он курит чубук и пьет апельсиновый лимонад.