Прикупив себе и свинца, я покинул этот странный магазин, получив в дорогу самые теплые напутствия и пожелания.

Оттуда я направился к милой Набатии, которая уже проснулась и встретила меня с огромной радостью.

Она показала мне своего короля-чертополоха. Теперь, при свете дня, я его разглядел. Она хотела мне подарить его, но я не позволил. Конечно, я поблагодарил ее за работу и пояснил, как это важно для меня. Когда я сказал, что она спасла мне жизнь, она изумилась этим словам.

К этой отважной женщине я относился самым сердечным образом. Еще вчера мне пришла в голову мысль, как облегчить ей жизнь.

У меня были деньги, найденные у Манаха эль-Барши, Баруда эль-Амазата и тюремного смотрителя. Вообще-то мне надо было их отдать. Но кому? Властям Остромджи? Ба! Самим верховным властям? Лично у меня на это времени не было. Послать гонца? Пожалуй, он посмеялся бы надо мной втихомолку. Ведь названная троица и так сбежала. Отдать им деньги было бы чистым безумием. Так что мне не оставалось ничего лучшего, как раздарить деньги беднякам. К ним относилась и Набатия.

Конечно, я не мог ей сказать, откуда я получил деньги; это, может быть, напугало бы ее. К тому же всю сумму я не собирался ей отдавать. Я был уверен, что встречу еще немало бедняков, а даже часть этой суммы вполне защитит ее от нищеты.

Она оцепенела от радости, когда, оставшись наедине, я передал ей деньги. Она никак не хотела верить, что располагает теперь подобной суммой, которая в глазах ее была сущим богатством. Слезы катились у нее по щекам. Особенно радовало ее, что теперь она может отвести своего ребенка к нужному врачу. Я же с трудом отстранился от ее объятий и избежал благодарных излияний.

Тем временем Халеф, стоя у ворот, ждал меня с нетерпением. Завидев меня, он воскликнул:

— Наконец-то, наконец-то, сиди! Мы спешим, а ты и так здесь задерживаешься. Как у тебя дела с трюком?

— Очень хорошо. Хозяин уже проснулся?

— Все уже на ногах.

— Тогда я пойду к очагу. Надо варить и плавить.

— Я буду с тобой. Ты мне все объяснишь, чтобы я мог повторить.

— Нет, мой дорогой, с повторением ничего не получится. Тут нужны особые знания, которых у тебя нет, и даже если у кого-то они есть, то по невнимательности он легко может допустить ошибку, которая будет стоить жизни ему или еще кому-то. Поэтому я никому никогда не назову все четыре ингредиента и ни словом не обмолвлюсь о том, как их смешивать. Пусть Оско принесет мне свою форму для отливки пуль; она подходит к калибру здешних винтовок.

Наши приготовления заняли не более получаса. Листья садара были сварены в разбавленном растворе Eau de Javelle, а щелочь процежена через старую простыню. Из имевшегося металла вышло восемь пуль; они напоминали настоящие свинцовые пули. Кроме того, мы отлили несколько свинцовых пуль, слегка пометив их острием ножа. Потом, взяв винтовку Оско, я зашел за дом, никому не позволив меня провожать. Я сунул в ствол одну из ртутных пуль, направил дуло в сторону доски, лежавшей всего в полутора футах от меня, и нажал на спуск. Прогрохотал обычный выстрел, но доска осталась неповрежденной. На земле не было ни следа пули; она исчезла.

Без этой пробы было не обойтись. Теперь я знал, что беды не случится. Предательства я не боялся. Лишь Халеф, Оско и Омар были посвящены в мою тайну, а эти трое уже доказали мне, что могут хранить молчание.

Все было сделано вовремя, потому что, едва я вернулся, прибыли казий-муфтий с наибом и аяк-наибом. С ними были и другие. Когда казий-муфтий заметил меня, он подошел, отвел меня в сторону и промолвил:

— Эфенди, догадываешься, зачем я пришел?

— Решил сообщить, что стало с коджабаши?

— Нет, о нет! Мне хотелось узнать, не ты ли просил своего маленького хаджи, чтобы он дозволил выстрелить ему прямо в голову.

— Это тебя и впрямь очень волнует?

— Да, ведь это подлинное чудо. Он сегодня уже трапезничал листами Корана?

— Спроси его сам об этом!

— Лучше не буду его спрашивать, а то он может обидеться. Ты знаешь, что у него есть нож! Да и плетку он раздает щедро и ловко!

— Ну, он же бравый малыш.

— Так, скажи, спрашивал его?

— Да еще перед сном.

— Что же он ответил?

— Гм! Он, кажется, не прочь.

— Великолепно, изумительно! Когда можно начинать?

— Терпение! Не все так быстро, как хочется. У моего покровителя есть свои причуды. Вчера я тебе не все сказал. Мы все — три моих спутника и я — наделены этим даром. Мы не боимся пуль.

— Что? Ты тоже?

— Говорю как на духу.

— Так ты тоже ешь листы Корана?

— Много спрашиваешь! Такими секретами не любят делиться.

— Значит, мы можем и в тебя стрелять?

— Да, если ваша жизнь надоела вам.

— Почему? Мне пока еще не надоела.

— Тогда будь осторожен и не стреляй ни в кого из нас, пока мы тебе не позволим.

— Почему нет, эфенди?

— Если мы дадим позволение, это не принесет тебе вреда. Но если ты вздумаешь выстрелить исподтишка, пуля вернется к тебе и поразит ту часть тела, в которую ты стрелял, целясь в нас.

— Значит, если я прицелюсь в голову твоего хаджи или в твою голову, пуля попадет мне в голову?

— Верно. Хочешь попробовать?

— Нет, эфенди, благодарю! Но почему же вы устроены так, а не иначе?

— Доверься своей смекалке: все дело в наших врагах. Чтобы их покарать, нам надо не только защищаться от их пуль, но и уметь стрелять в них так же метко, как они — в нас. Это древний закон справедливого воздаяния.

— Да, око за око, зуб за зуб. Не хочется мне быть вашим врагом. Когда вы уедете отсюда?

— Ты этому, наверное, обрадуешься?

— Нет, по мне, лучше бы вы остались здесь навсегда. Но ты произвел у нас настоящий переворот.

— Что ж, к лучшему.

— Да, мы благодарны тебе за это, хотя и предпочли бы, чтобы все шло так, как заведено Аллахом.

— Разве Аллах повелел, чтобы Мубарек обманывал вас, а коджабаши освобождал ваших арестантов?

— Пожалуй, нет.

— Как дела у коджабаши?

— Он крепко увяз.

— Надеюсь, ты ничего не предпримешь, что помогло бы ему уйти от праведной кары.

— Что ты обо мне думаешь! Я верный слуга падишаха и выполняю свой долг. За это ты мог бы оказать мне услугу и замолвить словечко перед хаджи.

— Ладно, напомню ему.

— А позволишь мне привести еще людей?

— Ничего не имею против.

— Я скоро вернусь сюда. Мне надо предупредить доброго Тома, которому так хотелось увидеть представление.

— Кто такой Тома?

— Он из тех, кто выполняет поручения, из тех, кого мы посылаем в Радовиш[5].

— Храбрый парень?

— Храбрец. Вчера, когда ты удалился, он нахваливал тебя. Я рассказал ему, что хаджи питается листами Корана и потому его не берет ни одна пуля. Он тоже хотел бы это видеть; он рад вам; он ваш друг. Позвать его?

— Веди!

Он торопливо пошел.

Эти люди были как нараспашку! Я подумал, что аладжи, быть может, поручили этому бравому посыльному Тома наблюдать за нами и сообщать обо всем. Вскоре мы убедились в старательности казия-муфтия. Сюда спешила целая толпа. Удалившись в комнату, мы избежали восхищенных взоров собравшихся, но «прокурор» нашел нас и там.

Рядом с ним был какой-то кривоногий человек, коего он представил нам:

— Смотри, эфенди, это тот посыльный, о котором я рассказывал.

Я посмотрел человеку в глаза и спросил:

— Так, значит, ты-то и дело ходишь отсюда в Радовиш?

— Да, господин, — отвечал он, — но не хожу, а езжу верхом.

— Когда ты поедешь в следующий раз?

— Послезавтра.

— А раньше нет?

Он покачал головой, и я сказал ему:

— Это очень хорошо для тебя.

— Почему?

— Потому что сегодня та дорога опасна для тебя.

— Почему же, эфенди?

— Это неважно. Просто, если ты хотел сегодня ехать туда, то я тебя предупредил.

— А сам-то ты ведь поедешь, наверное?

Поначалу он смотрел на меня искренним, честным взором, но с каждым вопросом взгляд его становился резче и злее.