— Спасибо, Уэйд, — поблагодарила она, целуя его в щеку. — И еще спасибо за то, что столько трудился над костюмами. Никогда не забуду, как мы изворачивались, чтобы уложиться в бюджет. Ты поразителен.

— Это еще что! Вот видела бы ты мою коллекцию вечерних платьев из магазинов «Армии спасения», солнышко!

Сидда болтала с супругами, задававшими вопросы о роли женщины в театре, когда, перекрывая шум, раздался высокий голос матери. Сидда закрыла глаза и прислушалась. Ей были знакомы эти звуки: какофония, спровоцированная пятью порциями бурбона.

Перед камином, счастливая оказаться в центре внимания, Виви картинно вышагивала, волоча за собой шубу Тинси. Голова откинута в гротескной имитации величия, манерный акцент напоминает о Талуле.

— Не следует позволять детям ставить пьесы, — говорила она. — Не следует позволять детям прикасаться к американской классике вроде Артура Миллера.

Вертя в шубу в руках, то кокетливо кутаясь в нее, то вновь сбрасывая, так, что она едва не падала в огонь, Виви свысока взирала на толпу. Сидда пробилась вперед, и мать пригвоздила ее к месту пьяным взглядом:

— И вообще, кто разрешил тебе ставить пьесу?

Тут же воцарилась полная тишина.

Сидда закусила губу и шагнула к матери.

— Я задала тебе чертов вопрос, Сиддали Уокер, — с трудом выговорила Виви, едва ворочая языком.

Сидда остро ощущала взгляды собравшихся. Комната внезапно показалась душной и жаркой, словно жизнь в ней замерла.

— Никто, мама, — мягко ответила она. — Меня пригласили.

— О, извини! — громко воскликнула Виви. — Тебя пригласили? — И, широким жестом обведя комнату, вызывающе объявила: — Слышали? Ее пригласили.

У Сидды на глазах выступили слезы, но она держалась. Будь она проклята, если сломается сейчас, на глазах у всех.

Глубоко вздохнув, она повернулась к двери.

В этот момент на сцене появился Уэйд Конец с тарелкой еды.

— Знаете, — сказал он Виви, многозначительно улыбаясь, — я умирал от желания застать вас одну. Мне непременно нужно сказать вам кое-что. Только вам и ни одной живой душе в этой комнате.

Застигнутая врасплох Виви уставилась на него с детским удивлением.

— Что? — спросила она. — Что именно вы не можете никому больше сказать?

— Следуйте за мной, — драматическим шепотом попросил Уэйд, беря ее за руку. — Это строго между нами. И попробуйте креветочный коктейль. Просто божественно!

Сидда с изумлением наблюдала, как мать покорно идет за Уэйдом, явно счастливая быть рядом с ним и явно безразличная к дочери.

Этой ночью Сидду держала на плаву дружба коллег. Едва Уэйд и Виви исчезли, исполнительница роли Линды Ломен разразилась ирландской песней, выученной, по ее словам, у педагога по актерскому мастерству, который когда-то встречался с Джеймсом Джойсом.

Потом Шон Кавано, стареющая экс-звезда телевидения, создавший образ трогательного и героического Уилли Ломена, обнял Сидду за плечи.

— О, куколка! — прошептал он. — Церковь ошибается. Отчаяние не худший из смертных грехов. Зависть — вот что страшнее всего. — И он почтительно, словно перед членом королевской семьи, склонил голову перед Сиддой. — Потрясающая премьера, мисс Уокер. Спасибо за ваши бесценные указания. Похоже, у вас прекрасная наследственная склонность к драме. Только помните: голову вверх, а локти — в стороны.

Этой ночью Сидда одна возвращалась домой в старый деревянный дом, который временно делила с Уэйдом Коненом и другими дизайнерами. Ночь выдалась до жути холодной. Уэйд, сидя за кухонным столом, говорил по телефону. Заметив Сидду, он улыбнулся, послал воздушный поцелуй и указал наверх. Поднявшись и открыв дверь спальни, она увидела спящую Виви. Та успела переодеться в ночную сорочку, снять косметику и нанести на лицо увлажняющий крем.

Сидда долго смотрела на мать. Всегда, что бы там ни случилось, она первым делом позаботится о своей внешности. «Святая Мария, Матерь Божья, молись за нас, грешников».

В кухне было тепло, из радиоприемника неслась старая мелодия Стиви Уандера.

— Спасибо, — просто сказала Сидда, коснувшись его плеча.

— Используй это, — посоветовал Уэйд.

— Точно, — кивнула Сидда, вспомнив, сколько раз повторяла актерам слова Станиславского, требовавшего использовать в жизни все, что помогает создавать искусство.

Она села за кухонный стол. Очень хотелось остаться спокойной. Бросить циничную шутку или процитировать Шекспира. Но вместо этого она разразилась слезами.

Уэйд Конен налил ей стакан бренди.

— Театр. Чудесный театр. Он как семья для всех сирот на свете.

19

Каро легла на шезлонг и унеслась мыслями к давним временам, когда мир был другим, а каждый вздох давался ей легче.

Вся затея с тем балом с самого начала была очень странной. Не в характере Эбботов устраивать столь экстравагантные празднества в честь именин.

Она никогда не любила ни Тейлора Эббота, ни Багги. Не питала к той ненависти, как Тинси, просто не любила. И не доверяла. Багги вела себя, как горничная. Бесконечные домашние обязанности, копание в саду, посещения церкви. Вот и все. Ни завтраков с подругами, ни походов в кино. Всегда твердила, что у нее слишком много дел.

И Тейлор Эббот. Стоило этому человеку прийти с работы, как весь дом переставал жить и дышать. Если Виви с подругами, смеясь, входили в гостиную, он даже не трудился поднять на них глаза. Просто бурчал:

— Вивиан, притихни.

И Виви замолкала. Приходилось едва не на цыпочках красться по комнате и подниматься наверх, не издавая ни звука, пока девочки не оказывались в спальне Виви, за закрытой дверью. Тейлор Эббот желал сделать свой дом чем-то вроде библиотеки или музея, где он спокойно располагался почитать газету.

Девочки могли поднимать страшный шум, делать все, что хотели, пока его не было дома. Багги, словно ничего не слыша, продолжала работать. Эта женщина терпела бесчисленные набеги детей с того времени, как я-я было по четыре года, до их замужества. Став постарше, они скатывали ковры в гостиной, отодвигали мебель и часами упражнялись в модных танцах. Багги всегда готовила много, так что хватало на всех.

Но делала это, словно выполняла работу. Нет, не скаредничала, не журила девочек, но ставила перед ними тарелки, открывала кухню так, словно служила в этом доме. Словно была здесь горничной, наемной служащей, а не хозяйкой дома, как тогда назывались женщины.

Ночь именинного бала Виви выдалась холодной и ясной. Достаточно холодной, чтобы Виви смогла накинуть соболий палантин, одолженный Женевьевой. Днем раньше прибыл в отпуск Джек, красивый и высокий, в своем летном мундире. Просто чудо, что он сумел вырваться до Рождества, чтобы отпраздновать день рождения Виви.

Бальный зал отеля «Теодор» был украшен пуансеттией и цветными лампочками. Были приглашены Стен Лемуан и его «Ритм кингс», парни в модных пиджаках, один из которых, потрясающий трубач, выдувал «С днем рождения» в темпе свинга. Виви стояла у стола с подарками, на котором, кроме высокой горы свертков, стояли именинный торт и бокалы, наполненные невесть откуда взявшимся спиртным. Сегодня на ней было изумительное платье с открытыми плечами, из темно-синего бархата и органди, специально сшитое для этого вечера. Стоя между отцом и Джеком Уитменом, Виви, с широкой улыбкой и сверкающими глазами, слушала, как ей поют гости. На снимках, сделанных на балу, нет Багги. (Впрочем, и Дилии тоже. Но Дилия, с мундштуком в одной руке и стаканом в другой, в этот момент отчаянно флиртовала с двумя мужчинами на тридцать лет моложе ее.)

Виви решила, что бал стоил всех затеянных из-за него скандалов. («Я устрою дочери бал, если захочу, старая ты гарпия!» — заявил мистер Эббот Багги как-то за ужином.) Счастливая таким редким, неожиданным проявлением любви родителя, Виви виновато покраснела, а когда попыталась глотнуть, еда застряла в горле. Отец никогда особенно не замечал Виви. Все случилось разом, словно Тейлор Эббот вдруг осознал превращение дочери из девочки в женщину. Словно шестнадцать лет стараний Виви привлечь его внимание наконец дали плоды. Однако все случилось так внезапно, что Виви до сих пор этому не верила. Боялась, что, сама того не желая, разочарует отца. Ее почти тошнило от дурных предчувствий.