— Матап спросила, нельзя ли все переиграть. Отец сказал, что она не патриотка. «Господи Боже, женщина! — воскликнул он. — Пойми, это Франция, это свободный мир! И они в опасности!» Знаешь, какой он?.. Произнес целую речь и выпил за Джека. А мама даже не притронулась к шампанскому, хотя сами знаете, как она любит шампанское. Ушла наверх, и через несколько минут Джек последовал за ней.

Обмахиваясь веером Женевьевы из корня ветивера, Тинси бросилась на кровать.

— Поймите все вы, это поистине знаменательный момент! Первый из нашей компании идет воевать!

Остальные не ответили.

— Ну разве не так? — повторила Тинси. — Здорово, правда?

— Здорово. Потрясающе! Волнующе! Просто Джимми Стюарт^[54]! — раздраженно бросила Виви. — Только это означает, что Джеку придется уехать, и надолго. И еще означает, что он будет видеть в маленькой металлической сигаре высоко над землей, пока немцы пытаются его убить.

— Господи, — ахнула Ниси, — я никогда не думала об этом с такой стороны.

— Ну конечно, нет, подружка, — кивнула Каро. — Наша мисс Яблоневый Бутон.

— Джек отправился на Спринг-Крик после того, как завез меня сюда, — сказала Виви.

— Отец дал ему целую книжечку талонов на бензин, — сообщила Тинси.

— О, наша Матерь Жемчуга, — вздохнула Каро. — Да твой отец что, главарь черного рынка? Этот парень в игольное ушко пролезет!

— Не знаю, — отмахнулась Тинси. — Никогда не спрашиваю.

— С ним поехала вся кодла парней, — продолжала Виви, затягиваясь сигаретой. — Должно быть, мальчишник. Они проведут там всю ночь.

— Им бы следовало захватить и нас, — заметила Тинси. — На Спринг-Крик всегда прохладнее. Я сейчас умру от этой влажности. Хоть бы кто меня выжал!

— Ему нужно было взять хотя бы Виви, — добавила Каро, вставая и прохаживаясь по веранде.

Вернувшись, она принялась обмахивать Виви подушкой.

— Когда он уезжает? И куда?

— По-моему, у летчиков самые красивые мундиры, не находите? — спросила Ниси.

— Чтобы быть красивым, моему брату не нужен мундир! — отрезала Тинси.

— Налей, пожалуйста, — попросила Виви, протянув стакан. Тинси плеснула ей еще немного добытого на черном рынке рома.

Над центральной Луизианой взошла полная луна. Не какая-нибудь жалкая и чахлая. Такая луна достойна уважения. Восхищения. Реверанса. Большая, тяжелая, таинственная, прекрасная, властная луна. Из тех, кому хочется все поднести на серебряном блюде. Треск кузнечиков и цикад, звяканье льда в стаканах смешивались с голосами и вздохами девочек. С веранды они могли видеть целый рой звезд, споривших красотой с луной. Они по очереди постояли у вентилятора, держа перед собой мокрые тряпки. Даже попытались лечь в постель, но простыни казались влажными. Исчерпав все средства, Тинси застонала.

— Ну же, — проныла она, — постоните немного со мной. Гарантирую, дорогие, сразу почувствуете себя лучше.

Девушки послушно принялись стонать и стонали до тех пор, пока где-то поблизости не завыла собака, отчего все дружно рассмеялись. Похоже, бедняга приняла их за своих!

— Интересно, смогла бы Талула остаться здесь и свариться заживо? — спросила Тинси.

— Послушай, подруга, — наставительно объявила Каро, — да сама Элеонора Рузвельт не выдержала бы такого, а она стойкий вояка, уж ты мне поверь.

Накинув старые отцовские пижамные куртки в полоску, девочки дотолкали кабриолет Женевьевы до конца длинной подъездной аллеи, где Виви села за руль и включила зажигание. Бензина почти не оставалось, так что далеко уехать не получилось.

— Знаю одно: нам не следовало этого делать, — твердила Ниси. — Нужно было хотя бы надеть пижамные брюки.

— Ниси, пойми, это не смертный грех, — увещевала Тинси.

— И не помню, чтобы его перечисляли в Балтиморском катехизисе, — вторила Виви.

— Моисей не произнес ни одного слова насчет пижамных брюк, когда сошел с гор, — заключила Каро.

— Ну что ж, — с сомнением пробормотала Ниси, — по крайней мере куртки прикрывают намного больше, чем купальники.

Они ехали и ехали, и постепенно стало казаться, что потеют не только тела я-я, но и небо и земля. Самый воздух, которым они дышали, был густым, как сок. Лунный свет разбивался о кузов кабриолета, искрился на макушках, плечах и коленях подруг, так что кончики волос словно вспыхивали. По радио пела Билли Холидей. Виви понятия не имела, куда направляется, но знала, что подруги в любом случае последуют за ней хоть на край света.

Она остановилась у городского парка, рядом с рощицей, недалеко от того места, где на невысокой водонапорной башне стоял резервуар с водой для городских нужд. Выключив зажигание, Виви приглушила яркость фар и повернулась к остальным.

— Кто хочет подняться на небо?

— Гениальная идея! — воскликнула Каро и выпрыгнула из машины, не потрудившись открыть дверцу.

— О-о-о да! — протянула Тинси.

— Вряд ли это понравится властям, — испугалась Ниси.

— Еще одна из причин, почему мы собираемся это сделать, графиня, — пояснила Каро.

— Здесь полно сторожей, — предупредила Ниси. — Честно.

— Ниси, куколка, — начала Виви, выходя из машины, — заткнись, пожалуйста.

— Все вы, послушайте, — продолжала Ниси, — нельзя туда взбираться. Это противозаконно.

— Знаем, — улыбнулась Тинси. — Это запрещено.

Ниси долго смотрела на троицу, прежде чем наконец смириться.

— Не желаю даже думать о том, что с нами может случиться, — буркнула она.

— И не думай, сладкая булочка, — посоветовала Каро, обнимая ее за плечи.

— Буду предаваться голубым и розовым мечтам, — решила Ниси.

Они пробрались к той стороне башни, где футах в шести над землей висела грубо сколоченная лестница. Девочки по очереди подсадили друг друга. Последней поднялась Каро как самая высокая. Сердце Виви бешено билось, по шее струился пот. Если удушливой жары, рома и поздней ночи было недостаточно, чтобы ввести ее в транс, величина желтой луны оказалась последней точкой.

Добравшись до верхней ступеньки, Виви ступила на узкий помост, окружавший старый деревянный резервуар. Когда-то он использовался на железной дороге, но теперь пригодился городу, поскольку расположенные неподалеку английская авиабаза и военный лагерь Ливингстон значительно увеличили его население.

С двадцати футов над землей она смотрела на городок Торнтон. И думала о матери и отце, о Пите и малышке Джейзи, о той неопределенной, шаткой жизни, которой они жили. О том, как застывала Багги, стоило мужу подойти чуть ближе. О манере, в которой она произносила: «Вот ваш ужин, мистер Эббот», — и при этом поджимала губы. О привычке отца смеяться над домашними платьями, грязными после возни в саду ногтями и освященными свечами матери. Об исходящем от отца слабом запахе шотландского виски, не вполне заглушенном антисептической настойкой доктора Тиченора. О позвякивании пряжки, свисавшей с ремня.

Неудовлетворенность и недовольство матери лежали свернувшейся змеей в ее собственном теле. Со дня рождения младшей дочери Багги спала в детской на раскладушке. И хотя Виви не могла определить происходящее словами, все же чувствовала собственную усталость в попытках постоянно сдерживать живость, бьющую ключом энергию, чтобы не причинять матери новой боли. В пятнадцать лет Виви Эббот умела куда искуснее, чем ее сверстницы, скрывать свои эмоции, но выглядела при этом не менее воодушевленной и жизнерадостной.

Она не понимала, что подобные эксперименты над собой ни к чему хорошему не ведут. И не имела никакого представления о той привычке сдерживаться, которую ее мать приобрела едва ли не с детства. Вообще Виви многого не знала о Багги.

Не знала о том старом кошмаре, который постоянно ее преследовал. Кошмаре, родившемся из того, что случилось, когда ей было двенадцать. В этом возрасте Багги вела дневник, которому поверяла тайные чувства и маленькие сентиментальные стихотворения. Она писала о гневе и обидах на сестру Вирджинию и мать Дилию. Писала романтические девчоночьи стихи о феях, любви, Деве Марии и о восхищении лошадьми (на которых она боялась ездить).