«Лавджой». Один из лучших сортов душистого горошка, не имеющий себе равных. Очень быстро растет, не подвержен обычным болезням цветов. Главная отличительная особенность: цвет сомон, т. е. оранжево-розовый, с небольшим преобладанием мягкого оранжевого, что придает лепесткам яркость и чистоту оттенка. Не выцветает и не блекнет на самом жарком солнце. Идеален для сада и выставок. Дает крупные цветы на длинных тонких стеблях (тонкий сладкий аромат).

В каталог был вложен единственный листок рисовальной бумаги, на котором почерком Коннора было написано: «Очень похоже на тебя».

Сидда закрыла глаза и откинулась на подушки, потрясенная собственным возбуждением. Коннор знал, чем можно ее завести. Она представила потрясающий сад на крыше, который он устроил на своей мансарде в Трибеке. Она вспомнила, как впервые пришла в мансарду воскресным утром в феврале восемьдесят седьмого года. В печи потрескивают дрова, покрывало ручной работы закрывает голую кирпичную стену. На столе свежие устрицы и холодное пиво. Неожиданная дрожь ее тела, когда она призналась, что никогда еще за всю жизнь на острове Манхэттен не чувствовала себя до такой степени дома.

Сидда выключила лампу и сунула каталог семян под подушку. Может, за ночь здесь вырастет гигантский стебель, и она поднимется по нему, оставив позади нерешительность. Она должна, должна понять, что делает!

Но стоило ей погрузиться во мрак, как у ног встали светящиеся ангелы.

«Сначала, — шептали они, — полюби свой цвет сомон с преобладанием мягкого оранжевого и позволь ему сиять прозрачной яркой чистотой».

Поэтому Сидда коснулась себя. И ласкала свой бутон, пока он не набух и не затрепетал.

Только потом она отключилась.

13

Мэй была права: та, что сделала снимок Виви и Джека в тот день сорок первого, действительно их любила. Женевьева Сент-Клер Уитмен запечатлела сценку, не потревожив молодых людей. Она нажала на спуск быстро, уверенно и, переведя кадр, пробормотала короткую молитву за сына и Виви Эббот. Она не сомневалась, что эти двое предназначены друг для друга. Уверилась в этом с того дня, как увидела их сидящими на качелях, где-то в конце тридцать восьмого. Парочка молчала, держась за руки и предоставив качелям раскачиваться в собственном ритме.

Женевьева знала, что сын рожден с целым океаном нежности в душе, нежности, считавшейся проклятием в мире его отца. И ей было трудно представить более сильную, жизнелюбивую девушку, чем Виви, способную к тому же вместить эту нежность. Всецело доверявшая своей интуиции Женевьева всем сердцем приняла взаимную привязанность Джека и Виви и не собиралась вставать у них на пути.

О, ей пришлось время от времени приглядывать за ними, тем более что Виви, любившая Тинси как сестру, постоянно бывала у них в доме. Женевьева вела себя очень тактично: разумная степень доверия в сочетании с хорошо продуманными способами отвлечения. Оба были так заняты: Джек — своим бейсболом и треком, Виви — теннисом, группой поддержки футбольной команды и школьной газетой, — что обычно Женевьева не слишком волновалась. И в своих молитвах благодарила Деву за то, что даровала сыну любовь в столь юном возрасте.

Но Сидде ничего этого не было известно. На следующий вечер она долго изучала изображение, зачарованная выражением лица матери. Сидда не могла ничего знать об осеннем дне в начале сороковых, на байю Сен-Жак, родине Женевьевы. Не могла ничего знать о пряном, немного едком аромате cochon de lait^[44] или виде этой самой свиньи, жарящейся на медленном огне, или о гигантских котлах с кипящей водой для варки кукурузы. О неподдельной бесхитростной радости кузенов, кузин, дядюшек и тетушек Женевьевы, Тинси и Джека и остальных кейджанов в этот субботний вечер полвека назад. Холодке осеннего воздуха. Веселых шутках. Маленьких девочках, танцующих с отцами. Девочек постарше, темноволосых, как Женевьева и Тинси, в широких юбках и крестьянских блузках. Атмосфере байю, запахе сырой луизианской почвы, языке этих людей, ликующих при одном упоминании о приезде Женевьевы с обоими детьми.

Бывая здесь вместе с Уитменами, Виви отчего-то испытывала чувство необычайной свободы, словно перед ней открывался другой, незнакомый мир. И она ужасно боялась, что об этом тайном счастье каким-то образом узнают. Узнают и отнимут навеки.

В тот день на байю Виви откинулась назад, едва Джек легонько поцеловал ее в шею, когда они вальсировали под звуки «Черных глазок».

«Я буду всегда любить тебя, Виви, — прошептал он. — И что бы ты ни делала, никогда не перестану любить».

Слова, казалось, вонзились в саму плоть Виви. И она расслабилась, так что, когда ноги коснулись земли, ощущение было не таким, как обычно. Ее ноги словно обрели корни, проникшие глубоко вниз и обретшие что-то неведомое прежде.

В тот жаркий день сорок первого Виви впервые поверила в возможность счастья.

Со мной все хорошо. И ничего плохого случиться не может. Джек любит меня. И обещал любить всегда.

Глядя на кружившуюся в танце, улыбающуюся Виви Эббот, никто на байю не подозревал, что она только что всем сердцем откликнулась на соблазнительное, старое как мир предложение любви, отчаянно жаждет принять его и твердо верит: Джек Уитмен и есть ее якорь спасения.

Все, чего не было дано Виви, могла возместить любовь Джека. Каждый ее маленький успех, не отразившийся в материнских глазах, каждый вопрос, на который не дал ответа отец, каждый удар ремня по ее коже истинной блондинки могли быть искуплены. Но Виви не думала об этих обещаниях, когда ее юбка раздувалась, а волосы развевались в танце.

Глядя на Виви, было трудно определить размеры тектонического сдвига, произошедшего с ней сегодня днем. Но он делал ее ранимой и мог стать причиной появления некоего комплекса неполноценности, достаточно серьезного, чтобы передаваться по наследству, как карие глаза и способности к математике.

Но Сиддали не могла знать все это. Могла лишь изучать снимок и гадать, гадать…

Отложив альбом, она взяла листок бумаги и стала писать Коннору:

«Коннор, несравненный…

Хотя я не садовница, но аромат душистого горошка преследовал меня в снах. Прошлой ночью я во сне рыхлила землю (то, в чем ничегошеньки не понимаю) и все время натыкалась на массу толстых жестких корней. Не испачкала рук (что неудивительно), хотя нагибалась, и распутывала корни, и стряхивала с них землю. Работа была тяжелой, но приятной, ведь я все время ощущала запах душистого горошка.

Откуда ты знаешь, как угодить мне?

Мэй и Уэйд рассмешили меня. Они также заставили меня как следует присмотреться к моей довольно постыдной склонности к бычьему навозу.

Целую.

Сидда.

P.S.

Клянусь, вы, садовники, способны уговорить распуститься любой самый упрямый цветок. Заставь меня потерять голову, хорошо?»

14

Измятая страница выглядела так, словно была вырвана из книги в пружинном переплете. В глаза бросались крупные буквы заголовка.

АКАДЕМИЯ ОЧАРОВАНИЯ И КРАСОТЫ

МИСС АЛМЫ АНСЕЛЛ

Курс лекций «Как стать умной и обаятельной»

Зимняя сессия, 1940

«Слезы ни к чему хорошему не приведут. Никто не полюбит девушку с потухшими, безжизненными, унылыми, несчастными глазами, едва видными в щелочку распухших и красных век. Джентльмены предпочитают глаза живые, сверкающие, сияющие, без следа грусти, печали и угрюмости. Если все же вы сочли за лучшее заплакать, немедленно после этого приложите к глазам примочки из борной кислоты, а потом тампоны с теплой водой и розовой эссенцией. Далее, очень-очень осторожно, кончиками пальцев, вбейте в веки и в кожу под глазами питательный крем с витаминами. Потом примите теплую ванну и немного вздремните, предварительно положив на глаза тампоны, смоченные в ледяной воде с экстрактом дикого каштана в равных долях. Оставьте их на двадцать минут. И помните: нужно как можно больше спать и жизненно необходимо — НИКОГДА НЕ ПЛАКАТЬ.