С любовью

Вивиан (помни, читается как «Вивьен»)».

«Позже

12.07 утра

Ниси!

Мы пересекаем штат Алабама. Я отправилась в вагон для цветных посмотреть, что поделывает Джинджер, и принести ей кока-колы. И не поверишь, но она развлекалась на всю катушку! Курила сигареты, жевала жвачку, прикладывалась к ходившей по кругу бутылочке и играла в карты с компанией цветных. И при этом хохотала во все горло, но, завидев меня, улыбнулась и сказала!

— Мы едем домой, малышка! Ну разве не хорошие новости?

— Еще какие! — согласилась я и отдала ей кока-колу.

— Спасибо, детка, — кивнула она и глотнула сначала колы, а потом того, что было в бутылке.

— Джинджер, — сказала я, — ты ведь знаешь, что леди не курят, не пьют и не жуют жвачку в обществе незнакомых людей.

Джинджер посмотрела на остальных, и все засмеялись словно старые друзья.

— Миз Виви, — объяснила она, — старой Джинджер ни к чему беспокоиться о таких вещах. Она не леди и никогда не будет леди. Это твоя проблема, детка. Это твоя проблема.

Ниси, довольно с меня путешествий. Скорее бы оказаться дома. Я люблю тебя. Мы все тебя любим. И нам одиноко без тебя. Сегодня Каро сказала, что ты немного похожа на Мелани. Не думаю, что это так. Но все равно люблю тебя, как Скарлетт, которая поняла, что любит Мелани, только когда та умирала. Ты наша кровная сестра, помни это, а кровные сестры не уезжают друг от друга надолго, как бы тоскливо ни звучали паровозные гудки в ночном воздухе.

С вечной любовью

Виви».

11

Сидда аккуратно сложила письма и спрятала в пакет. А когда встала, голова немного закружилась. Ее охватило ощущение нереальности, в точности как бывает, когда выходишь на солнце из полутемного кинотеатра. Оглядев комнату с удобной мебелью, типичной для северо-запада, и фамильными фотографиями на стенах, она вдруг почувствовала себя чужой. Волна ностальгии впервые за несколько лет нахлынула на Сидду. Она нагнулась к лежавшей на диване Хьюэлин и почесала ей брюшко. Хьюэлин заворчала, перекатилась на спину и раскинула лапы, требуя новых ласк. Сидда пробурчала что-то, подражая собаке, и потерла курчавые уши. Как получается, что кокер никогда не теряет добродушия и жизнерадостного настроя? Так готов любить и принимать любовь?

— Пойдем, подруга, — позвала Сидда. — Пора гулять.

Они пошли в лес, густой и старый. Было только четыре часа дня, но тучи нависли так низко, что казалось, уже наступили сумерки. Сидда вдруг задалась вопросом, действительно ли поваленные деревья, мимо которых они проходили, лежат здесь уже несколько веков?

Она остановилась у одной из табличек Службы национальных парков, гласившей:

В густых дождевых лесах с умеренным климатом деревья пропускают на землю очень мало света. Молодые саженцы могут выжить и дотянуться до солнца, только если растут на гниющих, богатых питательными веществами стволах. Эти стволы называются стволами-кормилицами.

Она подумала, что люди тоже могут стать стволами-кормилицами. Богатыми, великодушными, щедрыми, впитавшими хорошее воспитание с молоком матери.

После прогулки Сидда отправилась в торговый центр и с удивлением увидела, что в прокате имеется кассета с «Унесенными ветром».

Пока она выуживала из кармана мелочь, парень за кассовым аппаратом заметил:

— Если собираете видео, нужно обязательно иметь старушку Скарлетт и Ретта. Даже японцы хотят их видеть.

* * *

Вернувшись в домик, Сидда развела огонь в камине. Шум дождя за окном, миска с поп-корном, диетическая кола на столе… что еще нужно человеку?

Сидда развалилась на диване и нажала кнопку пульта дистанционного управления. На экране пошли титры «Унесенных ветром».

Время от времени она перематывала ленту, снова и снова просматривая некоторые сцены, или прокручивала пленку на большой скорости, иногда останавливая кадр, чтобы проанализировать освещение, пейзаж. Опять перематывала, изучая динамику сюжета. Присматривалась к отдельным деталям, штрихам, пропущенным при первом просмотре, иногда убирала звук, чтобы лучше видеть выражение лиц и мимику.

К тому времени как она закончила, прошло почти шесть часов. Рука затекла, устав сжимать пульт. Сидда выключила телевизор, потянулась и выпустила за дверь Хьюэлин. Посмотрев на часы, она удивилась. Неужели так поздно? Куда ушло время?

Она вспомнила о Конноре, представив, как он выглядит во сне. Ворочается ли он, как она, по ночам, бессознательно пытаясь прижаться животом к теплой спине?

Сидда посадила собаку рядом с собой на диван и долго молча смотрела на умирающее пламя. Хотя сегодня она впервые за много лет увидела «Унесенные ветром», чувство было такое, словно она смотрела фильм каждый день своей жизни, в некоей потаенной, личной проекционной.

Сидда вспомнила, как в отрочестве ее постоянно мучил вопрос, на кого больше похож мальчик, в которого она была влюблена в то время. Кто он, Ретт или Эшли? Если он казался Реттом, она хотела Эшли. Если Эшли — мечтала о Ретте. Каждую знакомую девочку она оценивала по шкале Скарлетт — Мелани. Если та походила на Мелани, ее стоило пожалеть. Если мнение склонялось к Скарлетт, девочке не стоило доверять.

Как отличается ее первый просмотр картины от впечатлений матери! Сидда видела киноэпопею в шестьдесят седьмом, сразу после повторного выхода фильма на экраны. Тогда ее спутником был мальчишка, чье имя она напрочь забыла. Только помнила, как он держал ее за руку и его потная ладошка все время мешала. И как она в самых драматических местах отстранялась, пытаясь как можно полнее сосредоточиться на происходящем.

Лежа на диване, она представляла, как девочка Виви держится за руки с подругами в темной пещере театра Лоу. И как ее карие, с красноватым отливом глаза широко раскрываются, когда на экране расцветают яркие краски, возвещая о появлении «Последних Дам и Рыцарей». Ощущала мурашки, выступающие на руках матери, когда в первой сцене Большой Джим выговаривает рабам: «Я надсмотрщик. И мне судить, когда время кончать работу».

Сидда почесала шею Хьюэлин. Вивьен Ли, и Виктор Флеминг, и Дэвид Селзник, и Кларк Гейбл захватили маму. И не отпускали три часа сорок восемь минут, если не считать антракта, когда она, потрясенная девчонка, слишком ошеломленная, чтобы глотнуть пунша, стояла в фойе с подругами. Маме было тринадцать лет, и где ей было знать, что причина ее смятения — три или четыре режиссера-мужчины, увлекшиеся романтикой Маргарет Митчелл. Мама не знала, насколько близок жизни самой мисс Митчелл эмоциональный скелет истории. Мама не знала, что ей скормили отрыжку мифического, несуществующего Юга.

Мама не думала. Мама просто чувствовала. Ее ладошки потели в ладошках подруг. Глаза увлажнились, сердце забилось сильнее, глаза неотрывно следили за Вивьен Ли. Она принялась бессознательно вскидывать правую бровь и уверилась, что все мужчины в мире обожают ее. Сама того не зная, мама ступила в крошечные тесные башмачки Скарлетт О’Хара и намеревалась сделать все для того, чтобы стать участницей такой же драмы. И чтобы эта драма продолжалась всю ее жизнь.

Я хочу жить в этом фильме, Ниси! Потому что была рождена для такой драмы!

Тогда мама не могла остановить, отмотать назад пленку или нажать кнопку ускоренной перемотки. Она оказалась во власти мифа.

Но не полностью. Мама швырнула ту тарелку. Скорее всего сама не зная почему. Но взорвалась и швырнула тарелку в Джеймса-младшего, этого подлого маленького отпрыска белого расистского общества.

«О, мама, ты звезда своего собственного фильма! Это ты машешь с заднего сиденья кабриолета. А я не могу поставить спектакль, как бы сильно этого ни хотела».