— Привет, Пуки! Пуки округа Гарнет — лучшие в мире Пуки!

— Все мы купели Духа Святого, — объявляю я под новые взрывы смеха.

— Довольно! — сердится Женевьева. — Я немедленно веду вас домой. Джек, пожалуйста, отыщи мистера и миссис Боб и передай, что позже мы придем к ним.

— Да, мэм, — кивает Джек и перед тем, как повернуться, подмигивает мне и протягивает коробку желейных конфет. О, как я люблю этого Джека!

Наши букли развились.

Все сто шестьдесят восемь.

Женевьева расчесала их.

Яростно.

Мы, все четверо, стоим в гостиной дома Каро. Мистер Боб сидит в кресле. Миссис Боб устроилась в качалке.

— Боб, — говорит Женевьева, — я хочу, чтобы вы наказали этих девочек.

Впервые за все это время я ужасно пугаюсь.

— Девочки, — начинает мистер Боб, — я размышлял об этом долго и напряженно. Вы, все четверо… именно все, ужасно вели себя в моем кинотеатре. Испортили праздник остальным маленьким девочкам и их родителям. Этой истории не видно конца. Я не успеваю отвечать на телефонные звонки.

— Подумайте о бедных малышках, — добавляет Женевьева. — Они-то в чем провинились? Несчастные дети месяцами не видят ничего, кроме лука и репы! У некоторых отцы никак не могут найти работу. Дети издольщиков приходят в город раз в месяц посмотреть «Флеша Гордона». Им не нужен твой derrière^[33], дочь моя. Ясно вам? Могли бы и выказать бедняжкам хоть какое-то уважение.

Я смотрю на Женевьеву — она всегда заставляет думать о том, что хочется забыть.

— Женевьева права, — кивает мистер Боб. — В этой стране бушует Депрессия, хотя вы, четыре принцессы, не желаете этого видеть.

— Рано или поздно вам придется вести себя как леди, — включается в разговор миссис Боб. — Вы уже не маленькие. Можно сказать, юные дамы. Есть правильное и неправильное поведение. И то, что вы сделали сегодня, определенно нельзя назвать правильным. Не хотите же вы получить репутацию негодниц, верно?

— Но, миссис Боб, — вырывается у меня, прежде чем я успеваю опомниться, — быть негодницей куда забавнее!

— Виви, — заявляет она, — хочешь, чтобы я позвонила твоим родителям и попросила их потолковать с тобой?

Нет, я не хочу, чтобы она звонила матери, и уж конечно, не отцу. Потому что он никогда не толкует с детьми. Просто снимает ремень и предоставляет говорить ему.

— Нет, мэм, — бормочу я.

— Вам всем пора начать вести себя как леди, если хотите ладить с жителями этого города, — продолжает миссис Боб. — Как вбить это тебе в голову, Каро?

— Но, мама, — возражает Каро, — что мы могли поделать, если Тинси пукнула?

— Знаю, знаю, — вздыхает миссис Боб, — нельзя бороться с матерью-природой. Но вам следовало сделать вид, что ничего не заметили.

Я опускаю голову, но втайне думаю, до чего же оригинально прозвучало имя Пуки Пуквелл.

— Боялся, что придется звать на помощь, — вступает мистер Боб. — Никогда в жизни мне не было так трудно успокаивать публику. И вам это с рук не сойдет. Весь следующий месяц, то есть четыре субботы подряд, вам, негодницам, придется убирать зал после каждого утреннего представления. Выметать весь поп-корн, до единого зернышка, и поднимать все, до последней, обертки от конфет. Далее, вам будет позволено заходить в «Боб» только за этим. Никаких фильмов целый месяц. Мало того, я поговорю с мистером Хайдом, хозяином «Парамаунта», и попрошу его строго-настрого наказать билетерам и капельдинерам не пропускать вас до конца месяца.

Вернувшись домой, я бегу в спальню, сажусь и думаю о том, что произошло. И чем дольше думаю, тем больше злюсь. Какая несправедливость! Я в таком бешенстве, что мой мозг напрягается и выдает самую блестящую идею за все время моего существования. Я начинаю издание собственной газеты, где не будет печататься НИЧЕГО, КРОМЕ ПРАВДЫ! На ум немедленно приходит название газеты: «Самые важные новости от Виви», сокращенно СВНВ.

Заостряю грифель карандаша, достаю блокнот и начинаю писать. Я просто не могу не разоблачать столь ужасную несправедливость!

8

Несмотря на легкую морось, продолжавшуюся весь вечер, Сидда была одержима идеей развести костер на берегу озера. Она не жгла костров с девяти лет, когда была одной из герлскаутов. В том году Виви и Ниси были вожатыми пятьдесят пятого отряда и сбили флагшток микроавтобусом Ниси.

Она собрала хворост и старые газеты, использовала восемь кухонных спичек и усердно раздувала огонь, пока не стало хватать воздуха. Только потом сдалась и уселась на корточки, чувствуя себя последней дурой. Ей ничего не нужно, кроме маленького костра. Она не замерзла и не стремилась согреться. Не собиралась ничего готовить на огне. Просто хотела разжечь костерик и смотреть, как он горит. Ее никчемность заставляла чувствовать себя неуместной здесь, на просторах великого северо-запада. Ей так не хватало орущего, вопящего, скрежещущего городского комфорта Манхэттена!

Ах, окажись мать рядом, наверняка сумела бы развести потрясающий костер. Мама или Каро. Ночами на Спринг-Крик они жарили на огне сосиски, улиток, бросали в костер петарды. Пели, рассказывали истории с привидениями, устраивали показы талантов, проводили соревнования на ловкость, в которых, например, требовалось опускать метлу так, чтобы она едва касалась, но не задевала сосновые иголки. Позже, намазавшись кремом от комаров, дети устраивались рядом с матерями и смотрели в пляшущее пламя, и цитронелловые свечи^[34] горели, и дым поднимался от противомоскитных спиралей.

— Сосновая смола — лучшее средство разжечь огонь, — утверждала Виви. — Если, разумеется, нет под рукой керосина.

Сидда, похоже, даже не вспомнила эти наставления.

— Раздобудь твердую смолистую щепу из середины пня ладанной сосны, и ты не ошибешься, Сидда.

«Беда в том, мама, что здесь нет ладанных сосен».

Сидда встала и огляделась. Повсюду росли ели, западный красный кедр и гемлок, но она не знала, как их различить. Честно говоря, она уделяла не так уж много внимания деревьям, если не считать старого виргинского дуба в Пекан-Гроув, с его ветвями, раскинувшимися на сто двадцать футов. Любой член ее семьи со слезами вспоминал об этом дереве. В детстве Сидда мечтала, что будет венчаться только под ним.

Смола. Она ищет смолу. Горючую смолу.

Смолы нигде не было видно, но ей удалось найти гниющий пень. Всего футах в пяти от того места, где она скорчилась. Сидда осмотрела середину, нашла более-менее упругий кусок древесины, отломила несколько кусочков и вернулась к тому месту, где безуспешно пыталась развести костер.

— Наломай щепок, Сиддали, — услышала она голос матери (или Каро). — Сложи шалашиком, поставив самые маленькие веточки над щепками. Вот так. Для следующего слоя используй ветки побольше. И продолжай в том же духе.

Сидда сделала в точности так, как учила мать. Но огонь не загорался. Беда в том, что дерево было слишком сырым.

Наступила ночь. Стало совсем темно. Только на том берегу озера мерцали крошечные огоньки. Небо затянуто облаками, на нем ни звездочки. А ведь наступал сезон падучих звезд. Мэй рассказала, что полуостров Олимпик знаменит своими метеоритными дождями в конце лета. Сидде, как всегда, везет. Приехать именно в то время, когда тучи с каждым днем становятся все гуще! А эта ползучая сырость была какой-то бесплотной. Призрачной. И неким образом угнетающей.

Вернувшись в домик, Сидда переоделась в сухие чистые спортивные брюки, растопила камин, поставила компакт-диск Рики Ли Джонса с песнями сороковых, налила стаканчик бренди, уселась и попыталась читать книгу Юнга о семье и браке, но уже на третьей странице поняла, что это не по ней. Поэтому растянулась перед огнем и принялась гладить Хьюэлин, с удовольствием вдыхая запах горящих поленьев. В стеклянных дверях отражались только тьма и дождь. И Сидда подумала, что в домике, конечно, уютно, но если здесь такой август, страшно подумать, что творится в декабре!