Айон нехорошо рассмеялся. Что взять с этих ничтожеств, с этих рабов Системы… им так нравится упиваться властью, даже когда их власть так ничтожна… потому-то он и смеялся над ними, разбивая их глупые иллюзии, зля их всё больше… им так нравилось подчинять других, что они не могли смириться с тем, что кто-то не подчиняется. И это выглядело весьма забавно….

Грешник вновь усмехнулся в темноту. Вдруг звук поднимающейся решётки прервал его мысли. Айон вскинул голову, и, как и всегда, на мгновение прикрыл глаза, свыкаясь со светом, что казался таким ярким после тьмы. Когда, наконец, это ощущение прошло, Грешник разглядел маленькую хрупкую фигурку, и удивлённо поднял бровь. Эдельвейс… странно… он до сих пор не позволял ей заниматься своими ранами после пыток, считая, что девочка ещё недостаточно контролирует свои способности… она редко заходила к нему, помогая тем, кого не волнует, может она почувствовать их боль или нет… так что же привело её сюда?

Хрупкая девочка подошла к Айону, говоря быстрым, срывающимся шёпотом:

- Ева… ей очень плохо… она хочет умереть….

Грешник нахмурился. Что ж, он ждал чего-то подобного. Ева так и не научилась переступать через свою боль и чувства.

- Что именно произошло? – спросил Айон после небольшой паузы.

Эдельвейс тяжело вздохнула, и опустила голову.

- Она не выносит работы, голода… – проговорила девочка слабым голосом. – Она уже подхватила болезнь, и потому часто бредит… и то, что она видит в бреду, причиняет ей ужасную боль… похоже, она видит своих родных, что проклинают её... а ещё и другие заключённые на каторге… они постоянно насилуют Еву….

Айон тихо хмыкнул. Он прекрасно помнил, как Ева боялась, что такое произойдёт… и вот, когда это, всё же, произошло, девушка не смогла справиться. А ведь он предупреждал её, что в этих стенах подобное просто не может не случится… а ещё и тот бред… она так и не смогла научится бороться с этой болью… не смогла переступить через чувства, не имеющие смысла….

Нужно как-то связаться с Евой. Как-никак, его слова всегда помогали ей. Она должна вспомнить о Мечте, должна обрести надежду. И это не позволит ей сдаться.

Грешник искоса посмотрел на Эдельвейс. А ведь она может помочь в этом деле….

- Можешь, написать кое-что Еве? – спросил Айон, не сводя с девочки пронзительного взгляда.

Эдельвейс как-то странно замялась, печально, почти виновато опустив голову.

- Я… не умею писать… – робко проговорила она. – Я даже не знаю, как выглядят буквы….

Айон недоумённо выгнул бровь, но после хмыкнул. В принципе, нечему тут удивляться. Эдельвейс говорила, что родилась здесь, в этой тюрьме, сразу став рабыней… кому и зачем вдруг понадобилось бы учить её писать? Конечно, девочка говорила, что ещё помнит свою мать, да и кроме неё здесь, в этой тюрьме были другие рабы, Пробуждённые, которых пленили, когда построили эту тюрьму… но, наверняка, ни у кого просто не нашлось времени на девочку….

Айон вздохнул. Сейчас в этой тюрьме уже не осталось Пробуждённых, кроме Эдельвейс. Они умерли за пару лет до того, как сюда попала Ева… Эдельвейс теперь единственная здесь, кто обладает этими знаниями, этими способностями. Когда он выберется отсюда, её помощь очень ему пригодится.

Ну, а пока… сейчас она тоже может оказать ему помощь. Возникшую проблему не так уж сложно решить.

- Я могу тебя научить, – произнёс Грешник после небольшой паузы.

Эдельвейс посмотрела на него слегка изумлённо.

- Да? А как? – спросила девочка.

Айон хмыкнул, невольно пошевелив руками. Цепи звякнули, их звон раздался громким эхом. И как-то особо остро почувствовалась энергия печати….

Да, когда твои руки скованы, писать буквы весьма проблематично. Грешник усмехнулся.

- Не могла бы ты где-нибудь достать какую-то книгу или записку? – проговорил он. – Сам я не смогу ничего написать.

Эдельвейс некоторое время задумчиво молчала, после чего кивнула.

- Я часто убираю в кабинете Марилены, – проговорила девочка. – Возможно, мне удастся найти там что-нибудь подходящее….

Глаза Айона торжествующе блеснули. Что ж, это очень даже хорошо.

- Посмотри там, – проговорил Грешник. – Если ты найдёшь что-то подходящее, я смогу тебя научить.

Девочка чуть кивнула, едва заметная улыбка появилась на её губах.

- Хорошо, – сказала Эдельвейс, направившись к выходу из камеры.

Айон прикрыл глаза среди вновь воцарившейся темноты. Сейчас оставалось только ждать. Но он уже успел привыкнуть к этому. Оставалось только надеяться, что Ева пока будет держаться. Она слишком важная фигура, чтобы жертвовать ею на шахматной доске.

Ведь вряд ли кто-то другой будет так способен увидеть и понять его идеи….

Проходили секунды, минуты, часы… время здесь кажется вечностью. Но вот вновь послышался скрип решётки и в камере появилась Эдельвейс.

- Вот… – робко сказала девочка, приблизившись к Грешнику. – Марилена выбросила это… надеюсь, подойдёт….

Айон сощурил глаза, пройдясь взглядом по записке, которую девочка держала в руках. Букв там было достаточно, но вот сама суть написанного заставила Грешника презрительно усмехнуться.

«Нет ничего ужаснее любить кого-то, и не иметь возможности не только быть рядом с ним, а даже не иметь права что-то к нему чувствовать… дело ведь не в том, что он тебя никогда не полюбит. Дело в том, что он вообще никого не способен любить. Для него не существует ничего, кроме цели… и он просто не способен видеть что-то, кроме неё.

Я знаю, что его идеи рано или поздно его убьют, что на этом пути он обречён на смерть. Но у меня нет никакой надежды остановить его, изменить… хотя, я всё ещё продолжаю пытаться… я не могу заставить себя поверить, что это невозможно… потому я всё ужесточаю пытки. В эти дни я лежу на полу в своей комнате, и изрезаю своё тело ножом… и всё же мне нравится его пытать, мне нравится думать, что в этот момент он тоже страдает… потому что он всё равно не сможет даже вполовину страдать, как я.

Я – царица среди мужчин. У меня хватает фаворитов… и кто ж заставил меня любить и мучить этого демона, врага всего человечества? Не знаю, зачем пишу это. Я никогда не скажу ему ничего подобного. Но всё же почему-то хочу, чтобы он это прочитал….»

Айон презрительно хмыкнул. Глупая женщина, помешанная только на себе. Ему не было дела до её боли. Что уж с неё взять… любовь – глупое чувство, единственное, что люди вообще продолжают ценить… но она всего лишь очередное порождение суеты, часть Системы... любовь забирает у людей возможности мыслить самостоятельно, и как же часто ради неё люди бросают свои Мечты… конечно же, он не из подобных глупцов.

Но вот Ева… она подвержена подобной слабости, свойственной всем людям. Что ж, чему тут удивляться, она ведь тоже человек, пусть и способный вынести правду мира. Как и других людей, любовь к тем, кто не имеет значения, часто сковывает её. А ещё и не может понять, что неважно, что делают с твоим телом, куда важнее помнить то, к чему ты стремишься, ради чего живёшь. Однако он сможет излечить её от всех этих слабостей… и эта глупая записка, как ни странно, окажет в этом деле определённую помощь.

Глаза Грешника чуть блеснули, вглядываясь в лицо Эдельвейс.

- Это именно то, что нужно, – тихо проговорил демон.

Жуткая вонь… ядовитая грязь… боль, вновь и вновь охватывающая тело… реальность, убивающая своей кошмарностью… видения, что терзают в минуты забытья….

Я не знаю, как могу держаться на ногах, как могу копать могилы… но стискивая зубы, преодолевая слабость, боль, я всё-таки берусь за это… уж лучше я буду испытывать эту боль, видеть эту кошмарную реальность, чем… чем вновь лежать в ядовитой грязи, терзаемая мучительными видениями… и я знаю, что стоит мне упасть, как другие каторжане явно захотят «развлечься» со мной… хотя, возможно, они потом всё же убьют меня ради еды, а смерти я желаю так сильно! Но я не могу опять выносить эту мерзость! И потому я терплю боль, но отчаяние захлёстывает меня волной… и вновь и вновь молю о смерти….