Слезы стекали по моим щекам, размывая тушь и тени, оставляя на жемчужной коже две черные обсидиановые полосы.
В коридоре раздались тяжелые шаги. Его поступь я легко отличу от поступи любого в толпе. Ее ритм я всегда чувствовала сердцем… Он возник на пороге кухни, как и всегда облаченный в черное. В глазах его пылал яростный гнев. Как-то не к времени вспомнилось стихотворение одного из русских поэтов Серебряного века о Черном человеке. Этот мрачный тип расписал жизнь лирического героя стиха в самых неприглядных и темных красках. Черный человек был тем, от кого не уйти, не сбежать, не спрятаться. Но у лирического героя это было хотя бы его альтер-эго. Мой Черный человек стоял сейчас передо мной, безжалостный и неумолимый. В его власти было забрать мою жизнь.
— Роберт. — Тихо обратился мой муж к дворецкому. Мягкий тон был обманным. Его голос дрожал от ярости. — Помоги Гейл собраться и оставь нас. Я хочу побеседовать с Ее Величеством с глазу на глаз.
Роберт покорно опустил голову и направился к двери, но остановился уже около выхода.
— Умоляю, Ваше Величество, помните о том, что перед Вами та, кто Вас беззаветно любит. Каждый вздох без Вас для нее — мука. Не карайте ее. Такой, как она, Вы больше не найдете. — Обернувшись ко мне, он бросил на меня грустный, сочувствующий взгляд. — Удачи, Ваше Величество.
Я тепло улыбнулась дворецкому. До него меня в жизни никто не жалел и не защищал. Он вышел вон.
Тучи сгустились на маленькой кухне шестнадцатого этажа, и весь мир сжался до микроскопического расстояния между нами. Я опустила голову. Снова вспомнилась фраза из стихотворения о Черном человеке. Вот теперь никого со мной нет. Я одна. И разбитое зеркало…
— Я, как мне кажется, уже предупреждал тебя о резких высказываниях в мой адрес при прислуге. — Его глаза были черны, холодны и безжизненны. Таким безразличным ко всему до стадии замерзания я еще никогда его не видела.
— Значит, я проигнорировала твое предупреждение. — Я попыталась передать его интонацию фразой. Получилось более живо, чем у него, но все же менее эмоционально, чем у меня. — Можешь предупреждать теперь, кого хочешь и о чем хочешь. Я не жалею о том, что сказала. Гори в аду и будь ты проклят.
Я бесстрашно смотрела ему в глаза. Ярость, закипавшая изнутри и клокотавшая в каждом нерве тела, напрочь лишала чувства страха, которое в состоянии обезопасить, хотя я и никогда не позволяла себе недооценивать его. Я прекрасно знала, что если захочет, он в состоянии положить конец моему существованию. Но в отношениях, когда тебя предают, гордость превыше всего. Даже малодушного чувства страха.
— Решила вести себя, как гордая сучка? Доказать, что у тебя есть чувство собственного достоинства, самоуважения, да? Прекращай. При мне необязательно разводить театральщину. Мы оба знаем, что твое чувство собственного достоинства я с плинтусом равнял. Просто извинись за свой длинный язык и продолжим беседу в более приятных условиях.
— Нет. — Я вызывающе вздернула подбородок. — Нет, дорогой мой супруг. Что теперь сделаешь со мной? Убьешь?
— Ну как тебе сказать… — Он задумчиво посмотрел на свои руки, а потом снова на меня. — И без убийства вариантов масса. И один прекраснее другого.
Я не успела моргнуть, как он оказался рядом со мной, проделав путь в пару шагов за пару долей секунды, и схватил меня за волосы, намотав несколько длинных и прочных прядей на ладонь. — Пойдем со мной, любимая.
Путь по лестнице с шестнадцатого этажа до подвала замка мои коленные чашечки в будущем будут помнить даже после регенерации. Я пыталась смягчить удары коленей о ступени каменной лестницы руками, но делать это, одновременно пытаясь ослабить мертвую хватку, с которой изверг волочил меня за волосы вниз, было весьма трудно. Поэтому колени были разбиты и уже кровоточили. Регенерация достаточно быстро заставляла кожу срастаться, но юбка уже была безнадежно испорчена пятнами крови, а каждый новый удар о ступени добавлял все новые. Я не доставила ему наслаждения слышать мои крики боли. Стиснув зубы, я стойко сносила каждый удар своего тела о лестницу…
Подвал был настоящим музеем истории телесных наказаний. Объемное помещение от стены до стены заполняли камеры пыток, в каждой из которых находились свои особые игрушки: всамделишные гильотины, свисавшие с потолка объемных размеров секиры и алебарды, жаровни и цепи, щипцы для вырывания языка, воронки для того, чтобы заливать в горло жертвы кипяток или расплавленный металл, тиранические плети, всевозможные ножи, молотки и зажимы для того, чтобы ломать конечности людям. Исходя из того, что все эти орудия пыток и пол в камерах под ними были бурыми от запекшейся крови, а практически в каждой из камер можно было увидеть кости или даже целые скелеты, шанс на то, что представленные экспонаты — бутафория, был максимально низким. С другой стороны вдоль стен стояли столы, покрытые тройным слоем пыли. Здесь можно было увидеть золотые кубки, вина, плесневелые фрукты и мечи, обагренные кровью. Здесь же лежали посеребреные длинные хлысты и клещи. Вот он. Владислав Дракула во всей красе. Князь-колосажатель, тиран и изувер, чаша терпения которого переполнилась моими стараниями. И теперь мне придется за это заплатить.
В самом центре среди всего этого средневекового мракобесия стоял алтарь. Тот самый, на котором меня лишили девственности почти пять лет назад. Меня передернуло. Почему в кошмарах я не видела ничего кроме алтаря? Внутреннее ‘я’ приняло решение смилостивиться и услужливо подсказать мне, что на тот период я была человеком, а сейчас я вижу в кромешной темноте только за счет обостренного вампирского зрения.
Не особо церемонясь со мной, граф втащил меня за волосы на алтарь, положив на живот, и тут же кандалы сомкнулись на моих руках и ногах. — Тебе прямо-таки не терпелось сюда вернуться. Это начало всех начал, бабочка. Начинай морально готовиться. Больно будет адски. Муки обращения в вампира — ничто по сравнению с тем, что ждет тебя сейчас.
Он исчез из поля моего зрения, а в камине, который находился где-то за рядом столов загорелся огонь. Я это поняла только потому что в помещении появилось минимальное освещение, и оно превратилось в черно-оранжевое из абсолютно черного.
— Ты готова, Лора? Посеребреный хлыст уже накалился. — Раздался издевательский голос Владислава. Я закусила губу до крови и мысленно послала его к черту. Я выдержу, хоть и намного слабее, чем думаю. Я выдержу, хоть и ненавижу чувствовать боль.
Он возложил руки на мою спину. — Как думаешь, через одежду будет более гуманно, любовь моя?
Он все еще насмехался. Я угрюмо промямлила. — Полагаю, что да.
— Тогда избавимся от нее. — Послышался треск разрываемой в клочья блузки, а следом и юбки. Затем я почувствовала холодные губы на своей шее. Ледяная дорожка от шеи до поясницы вызвала мурашки на моей коже, и я закрыла глаза. Что угодно, лишь бы не почувствовать вожделение, любившее избивать под живот огненными волнами с налету.
— Только подумать. Я раздеваю ее не для того, чтобы трахнуть. — Он покачал головой, словно бы даже разочарованно. — Не те времена настали. А всего-то нужно было извиниться, и сейчас мы могли бы заняться первым, а не вторым, милая хрупкая бабочка.
— Ты не получишь моих извинений за акт своей измены никогда. Чтоб мне подавиться, если я извинюсь за то, чему свидетелем стала в собственной спальне.
— Дело твое, и выбор твой. Я говорил тебе уходить, но ты такая упрямая. Зачем оставаться с чудовищем и ждать от него человеческих поступков, птичка? Нужно было уйти сразу. Может, хотя бы завтра ты рассмотришь мое предложение вернуться домой к родителям.
В воздухе послышался слабый, едва различимый свист, и я почувствовала обжегшую меня боль. Я открыла рот и ловила им воздух в истошном и адском крике, напрочь забыв о своих планах не издать ни звука боли, чтобы он видел, что мне все равно.
Прикосновение было почти что покровительским, отцовским и немного нежным. Он стер что-то влажное и липкое рукой, и я замерла в ожидании. Второй удар лишил меня возможности издавать звуки, потому что я, наконец-то, докричалась до того, что голос осип. Третий вызвал пелену перед глазами. Все предметы и объекты слились в нечто объемное и непонятное. Слюна пенилась и шипела в углу приоткрытого рта, который я была даже не в силах закрыть. И не только она издавала этот противный звук. Шипение доносилось откуда-то из-за спины. И тогда я поняла. Серебро растворяло вздувавшуюся от ударов кожу, и она распадалась, издавая этот омерзительный звук. Я уставилась в пустоту немигающим взглядом. По щекам стекали струи слез дикой боли, но, не смотря на жжение, я не сжимала глаз, чтобы ослабить его. Никакое жжение не сравнится с тем, что происходило здесь и сейчас. В горле клокотал с кровавой пеной хрип, но больше из меня не вырвалось ни крика. Его руки аккуратно и медленно сняли с моей спины лоскуты кожи на пятнадцатом ударе.
