Изредка я бросала вниз раскалившееся ружье, брала другое, и снова стреляла. Впрочем, менять приходилось очень часто при моем способе стрельбы. То, что я была прикована ногой к узкому клочку, ничего не играло. Когда я была в таком состоянии, я заряжала и стреляла куда быстрей Мари. Руки сами делали все мгновенно вслепую или в периферийном зрении, и я снова мгновенно вскидывала ружье.

Сколько это продолжалось, я не знала...

Сбоку то и дело частили серии – значит, Мари еще жива.

Но вскоре начался ад. Они, похоже, сообразили, что происходит что-то не то. И пошли открыто в атаку, рассчитывая задавить численностью трех защитников. Пока не поздно.

Защелкали выстрелы как сумасшедшие. Теперь мы уже стреляли не скрываясь.

Но четыре человека и теперь уже четырнадцать ружей не могли сделать невозможное. И вскоре маленький дворик внизу заполнился толпой человек в семьдесят, которая ломала ворота, не обращая внимания на стрельбу и гибель, и подавляя нас залпами, не давая высунуться из окон.

Просто чудо, что мы еще были живы.

Положение было страшное. Мы все стояли в крови, израненные, ошалевшие от стрельбы и першие на рожон...

Внизу произошла заминка. Я так и не поняла, почему они не принесли с собой лестницы. Или, на худой конец, веревки с кошками.

Ибо дом – был наш дом. Как ни странно, все наши дома строились по одному плану – первый этаж был абсолютно глухой, без окон, только редко где мы делали узкие бойницы. Так что вечером мы спокойно могли отдыхать в комнатах, не опасаясь, что кто-то снаружи заглядывает в окна, ибо это было невозможно неподготовленному человеку. Таких длинных людей, чтоб заглянуть на второй этаж выше пяти метров, причем пяти метров абсолютно гладкой стены, не бывает. Ибо тяжелая чугунная дверь ни руками, ни ломами не выламывалась, и это было одно отверстие входа. Кроме узеньких бойниц для стрельбы. И метров до пяти вверх была гладенькая вертикальная отвесная стена, где не было даже за что зацепиться кошкой.

То есть первый этаж был начисто лишен окон, и в нем были только хозяйственные помещения – кухня, мастерская и т.д. На втором окна были заделаны решетками в пять сантиметров толщиной, которые невозможно было даже теоретически выломать.

Это, конечно, была чудовищная расточительность помещений, но зато в таком доме можно было жить с чистой совестью – наемный убийца туда проникнуть не мог вне нашего контроля, как в обычный дом. А, поскольку жилых комнат на первом этаже не было, то и выстрелить в окно никто не мог.

Это чепуха, но зато на душе было спокойно, даже когда ты одна дома... И не чудились в ночной мгле морды, заглядывающие в окошко, когда ты уютно сидела вечером за книгой со свечой. Ибо для этого им надо было бы быть слишком длинношеими...

Забраться в наши дома снаружи было аховое дело, и для вора просто невозможным. И взять дом снаружи обычным людям – абсолютно невозможно.

Похоже, что солдаты, в отличие от первой волны бандитов, которые просто стреляли, этого не знали. И потому скопились внизу толпой, ругаясь над тяжелой дверью. Которую пальчиками было не открыть. А таран применить там было невозможно, увы, ибо узкий закоулок не давал размаха. Вход делал два освещенных сверху изгиба под прямым углом, как в открытом лабиринте, хорошо видимом из окна, и застрелить любого перед дверью можно было из нескольких точек. Чем отец и пользовался, стреляя в отверстия.

В дворике их же набилось невидимо.

Появляться в окнах стало невозможно – они просто накрывали шквальными залпами в упор.

Пришел момент последних прощаний, как называлось это у нас.

Все тяжело вздохнули.

– Как ахнет! – сказала Мари.

Отец, пыхтя, подтащил вместе с мамой и Мари к окну на третьем этаже узкую железную вазу. Проходя мимо которой в доме, я всегда ежилась. Впрочем, их было много, но в полностью изолированных каменных тайниках, недоступных огню.

И запалил фитиль, толкая вниз в узкий дворик с высокими стенами, полностью забитый людьми. Куда, кажется, сошлись все из леса.

Я поспешно рванула прочь, упав в комнату на диван с раскрытым ртом и заваливая себя сверху подушками, и просто дрожала.

«Момент последних прощаний», как назывались эти вазы в нашей семье, был садистским изобретением. Железные, на три четверти заполненные порохом, они на четверть были заполнены гвоздями, мелкими кусками железа и картечью. Громадные, чудовищные.

Их никто не любил – какой-то садист сделал их с литыми мелкими чудовищами, покрывавшими вазу по корпусу. Она как раз проходила между прутьями.

Это были убийственные бомбы.

От чудовищного удара дом шатнуло.

Что там творилось в маленьком дворике с высокими стенами, я даже не смотрела. Под прикрытием козырьков, забравшись наверх, чтоб не было видно из леса, Мари, вися, быстро расстреливала выживших и оглушенных. Прикрывая отца, пока он, гостеприимно открыв дверь, быстро перерезал горло тем, кто очухался и чудом остался жив.

Сделать двадцать пять ударов ножом много времени не потребовалось. Говорят, что древние майя не утруждали себя прихлопыванием мух и охотой на них – они просто разрубали их ножом в воздухе.

Это к тому, что такая реакция и четкость не чудо, а доступна абсолютно всем, если ты с ножом с детства и измучен непрерывными и постоянными упражнениями и практикой. Иногда целые народы ее обретают, а не то что отдельные люди. Ведь в сельве с мачете никто не расстается – там постоянно надо прорубать дорогу. Тропки зарастают за пару дней заново.

Отец владел отточенным как бритва ножом хорошо. Как и я. Его удара в фехтовальной схватке никто из дуэлянтов не видел. Когда они умирали, естественно. Ему понадобилось намного меньше минуты, чтоб ударить семьдесят раз для полного контроля.

И, вздохнув, вернуться домой.

Тишина стояла полная.

Даже птички не чирикали.

Я перевязывала маму и Мари, пока они перевязывали меня и отца.

– Дверь выдержала! – гордо сказал отец. – Я же говорил, наше производство и конструкция самая лучшая в Англии!

Глава 26

Как мой индеец на рождество елочки украшал

Мама занималась ранами бормочущего отца, тогда как Мари быстро дезинфицировала, мазала специальными мазями и зашивала мои царапины, жестоко выцарапывая пули и щепки, как я не визжала.

На этот раз вернулись китаец с индейцем.

– Никого нет... – мрачно сказал индеец. И добавил. – Живого.

Их тоже пришлось зашивать и перевязывать.

Я почему-то стала такая сентиментальная, что просто ужас – сердце мое обливалось кровью вместе с моими близкими, и я точно ощущала все их раны.

– Отсюда надо уходить... – сказал индеец, несмотря на наше усталое молчание. – Просто чудо, что вы все живы... И уходить быстрей, пока никто не знает, что мы тут живы!

Само собой, никому не хотелось это делать. Даже говорить от усталости. И покидать укрепление, где были запасы оружия, где все казалось таким надежным. Менять его на положение преследуемого, который окажется в голом поле, когда за ним будут охотиться?

Я тяжело вздохнула.

– Мы не можем заставить их не преследовать нас...

– Поэтому и надо оторваться, пока никого нет, – сказал индеец. – Или вы хотите, чтоб тут атаковала тысяча? И уходить придется среди солдат с больной Лу?

– Все мы тут больны! – обижено сказала Мари.

– Все зависит от того, как они нас вычислили... Тут, по крайней мере, есть защита...

– Лучшая защита, когда никто не знает и не подозревает, где ты... – резонно ответил индеец.

Я вздохнула.

– А что делать с трупами? Их нельзя оставлять так! Их надо куда-то спрятать...

 Индеец переглянулся с китайцем.

– Это мы берем на себя... Есть идея.

– Консервируйте пока дом... – сказал китаец.

Надо сказать, в каждом нашем доме были тайные ходы, прокладывавшиеся далеко наружу. Они были настолько замаскированы, что даже экономки не знали, где они. Найти их было в доме практически невозможно, если ты их не сделал сам.