Я глянула на толстяка – было в нем что-то неуловимо знакомое и даже неуловимо прекрасное. Оно как-то проступало сквозь него, и потому хотелось исправить это хуком слева и хуком справа, и повозить его лицом по стене, чтобы стереть эту мерзкую ухмылку. Шрамы и оспины мешали увидеть, что это было за чудовище. Так, наверное, выглядел падший ангел, когда стал козлом. Расплющенный в драках свиной пятачок, бараньи локоны парика, навевавшие мысли о рожках, чуть черные, кем-то уже изукрашенные глаза. Так и хочется дать в бубен – вот и все, что можно было сказать об этом лице. И вместо былой божественной мощи что-то виноватое и отчаянное, какая-то злобная детская усталость и беспросветная лихая бравада, и отчаянье, отчаянье, отчаянье. Он на Мари и на меня смотрел как на спасение. Точно жабья кожа, пупырчатая и с бородавками, затянула некогда божественную мощь. И что-то неуловимо похожее на Джекки, как если б Джекки ожирел и постарел лет на десять, и пил непрерывно лет пятьдесят. А потаскан был, будто жил непрерывно в борделе среди шлюх днем, и ночью вместе с тем и сам был шлюхой. Я поняла, что и Джекки станет таким, если не перестанет шляться по бабам.

Прекрасный маленький принц из сказки ожиреет и обратится в пупырчатую свинью.

Ангел не должен падать. Бесконечная любовь превращает его в усталую родительскую любовь. Но эгоизм превращает его в дьявола. А дьявол обращается в животное, обращается в мерзость. И вот он уже хрюкает и мекает в грязи на четвереньках, ворочаясь.

Неприятная печать из борделя стояла невидимо на его лбу, как клеймо – «извращенец» – которое давало мне возможность мгновенно различать девочку из борделя, как бы она не маскировалась. Это было важно при наборе слуг, ибо такие люди чаще были криминальными подсылами банд. Он был из какого-то борделя. Или просто там жил.

Люди думают, что они могут скрыть свои пороки и сущность под одеждами, тогда как для наблюдательного человека она как печать во лбу – лжец и предатель. Сущность проглянет в движении, в походке, во взоре, в речи – ее невозможно скрыть.

Толстяк не был предателем, но пороки были ему явно даже тягостны – точно уродливые гроздья на некогда красивом теле и сильной душе, теперь изнутри серой.

Еще японец учил меня пользоваться любым материалом для убийства. Мало кто знал, что я могла водой так бросить в лицо, пользуясь своей реакцией, что могла сбить человека с ног и вывести его из строя. Японец мучил меня часами, пока я не стала точно сбивать водой в ладошке каменный болван с приличного расстояния. Или песком с абсолютной точностью выводить из строя противника, иногда уничтожая глаза. По крайней мере, он после этого не был бойцом, и убить было легко.

Даже песок в глаза, это очень гнусно. Люди не понимают, что может сделать тренировка. Хотя даже в простых пианистах имеют пример, а ведь тыкая пальцем без умения клавиши, даже не представить, какие звуки может извлечь гений из этих белых костяных зубов.

Мало кто догадывался, что простая насыпь песка могла превращаться мгновенно в оружие и попадать очень точно и издалека, откуда не ждали, маленькие камушки могли выбить глаза, а вода из лужи ослепить на несколько мгновений человека с холодным оружием. И это не раз становилось фатальным для окруживших меня всадников.

Но толстяк был слишком далеко, и ему просто с силой плеснуло водой в морду.

– Вонючий жирдяй! – сказала сквозь зубы я, надменно свистнув. – Я тебе глаза выколю!

Лицо толстяка медленно вытянулось вместе с лицом мамы и родителей.

– Подумать только, какое невезение! – вылазя из воды и кляня на чем свет стоит поздно появившихся телохранителей, выросших как из-под земли передо мной, ругалась я. – Третий раз за день скомпрометировали, и хоть бы раз нормальный жених попался!

Лицо толстяка удивительно вытянулось и побледнело от негодования.

– Куда смотрят эти негодяи! – ругала я своих поздно появившихся телохранителей и слуг. – Всякие тут шляются, у вас же обязанность защищать! Кто его пропустил в поместье? Сейчас я этому толстяку сама врежу, чтоб знал, как проникать без спроса и разрешения хозяйки!!!

Толстяк уже надменно улыбался и хладнокровно рассматривал меня.

– Смотришь, воришка? – бурчала я. – Смотри, насматривайся, последний раз в жизни ведь! Того не кастрировала, а этого наверняка... Опыт есть, сдам труп приставу...

Тут он немного забеспокоился.

А верткий же оказался – вдруг кинулся на меня. Естественно, я пробила по нему, но с удивлением поняла, что промазала. И это боец. Тонкая ухмылка скользнула у него по губам, когда он врезал мне и попытался захватить.

Вернее, это ему показалось, что он врезал. Поднырнуть ему под руку я все же сумела. Дальнейшее произошло чисто автоматически – я пробила ему по солнечному сплетению в упор и попробовала швырнуть на землю. Не тут-то было – я уже ругалась про себя. Толстяки – они плохо пробиваемы, а бросать, так вообще хуже нет, если они еще и бойцы. Я таких видела немало.

Он получил пять по печени, и ему стало грустно. Но устоял. Старею – подумала я. Мне стало грустно. Единственное, что я с ним сделала – это вывернулась все-таки у него из рук.

И стала с расстояния пробивать ему, куда доставала. Конечно, на самом деле все это вместе заняло меньше секунды – за несколько мгновений я пробила ему три серии с разных сторон, и он сморщился, как проколотый шарик. А перехватить ему руку и швырнуть через себя вообще получилось бессознательно, и я еле успела не сломать ему шею, как хотело тело, а просто в том же приеме заломать ему руку за спину одним безумным чудовищным рывком в едином точном движении броска. Он и ахнуть не успел, как носом ударился в землю, а я еще прыгнула на него, вбив его еще раз и уже завязав ему руку за шею, так что и больно, и сам себя душишь.

Перехватить вторую руку в его состоянии и сделать с ней то же самое – петлю из-за спины на шею другим концом той же веревки...

Сволочь! Он попытался лягнуть меня ногой. Меня это позабавило, и вскоре ноги были захлестнуты за шею.

– Нож! – коротко сказала я в пространство. И через долю секунды в просто вытянутую руку в никуда опустился нож, поданный услужливым телохранителем.

Громкий крик отца от двери раздался одновременно с моим резким мгновенным движением, распоровшим ему штаны.

– Лу!!!!! – бешено вопил отец. – Остановите ее!

– Зачем? – меланхолично спросил китаец. – Это ее добыча, она делает с ней то, что захочет...

Подо мной что-то завыло.

– Что ты хочешь с ним делать!? – истерически крикнул мне отец на бегу.

– Кастрирую воришку... – пожала плечами я. – Тогда никто даже и не подумает говорить, что он меня скомпрометировал... Только хихикать будут... Будет знать, как проникать в чужие дома без спроса, не предупредив о прибытии, проникнув самовольно...

– Как это не предупредив? – наконец, заревел подо мной толстяк.

– Но мне и слова никто не сказал! – ласково сказала я, крепко усаживаясь на нем. – Интересно, я что, в своем доме еще должна и телохранителей ставить, чтоб покупаться спокойно дали? Как интересно, могли не сказать хозяйке?

Мой ласковый взгляд натолкнулся на устремившегося ко мне дворецкого, который задрожал.

– Интересно, почему я узнаю про гостя последней? – медленно растягивая губы и кивком подозвав телохранителей и кивнув на него, спросила я так и с такой мерзкой доброй улыбкой, что человека начало трепать. Заморозило Африку. Он начал бояться за свою жизнь.

– Я... я... я... я... Я искал графа... – с дрожью сказал он.

– Пусти его! – вопил отец.

Я же плохо посмотрела на дворецкого, не обращая внимания на причуды отца и занимаясь своими делами.

– А мне в первую очередь не надо было сказать, да? – ласково сказала я, не сводя теплых и полных любви глаз с дворецкого. Так что он задрожал. – Или в своем поместье я уже не хозяйка?

– Я... я... я... я...

У человека был, кажется, приступ. Но это надо было повторить. Поскольку в случае попустительства, он мог вполне впустить убийцу. У нас было столько врагов в результате профессии, что все привыкли к постоянным покушениям. Защитой дома занималась я.