Он шагнул в комнату, видя только меня, А потом перевел глаза в сторону и побледнел.

– Кто его? – тихо спросил он. – Он еще горячий! Убийца где-то здесь...

Я лениво лежала, меланхолично вертя в руках ножи и пистолеты.

– Судя по всему, наемный убийца, – отодвинув Вооргота и разглядев татуировку на руке, профессионально сказала Мари. – Дай я посмотрю его оружие!

Она протянула руку ко мне, но я отдергивала, не давая.

– Лу, перестань баловаться, – строго скомандовала она, нетерпеливо дергаясь. – Немедленно дай мне оружие, я должна немедленно осмотреть все его оружие, чтобы сказать из чьей он банды, ты плохо знаешь местных...

– А пожалуйста?

– Надо послать китайцев, чтобы вырезали всю эту банду под корень, – зло сказала мама. – Немедленно! Подумать только... Принц, вам нужен телохранитель...

– Ты забыла, что выход из замка все равно закрыт, – я не давала Мари оружие.

– Лу, пожалуйста, – взмолилась Мари. – Кто знает, что угрожает принцу, пока ты тут балуешься...

Я вздохнула и отдала. Тем более, что я могла описать однажды виденное со всеми мелкими деталями, царапинами и особенностями и через год. Описать и тогда лучше, чем если б он был перед глазами.

– Ты зря его убила, – пробормотала Мари, разглядывая клинок и явно желая допросить труп.

– Что значит убила?!? – переспросил Вооргот.

Мы все подняли на него удивленные глаза.

Джекки, правда, рассмотрел труп, и его вырвало.

– Что значит убила!?! – истерически повторил Вооргот. – Не хотите ли вы сказать, что Лу...

– Вошла и убила бандита, пока ты хлопал глазами, – пробормотал Джекки, с дрожью отворачиваясь от трупа.

– Но его сняли ножом, причем страшным ударом под сердце, мгновенно и профессионально, – возмутился Вооргот. – Даже я такого не видел... Ребенок не мог... Бил профессионал!!!

Мама вздохнула.

– Вооргот, если вы разрываете помолвку, так и скажите, – устало сказала она.

Я лежала и невинно стреляла глазами в Вооргота, забавляясь себе с кружевами... Потом встала, и, не обращая внимания на Вооргота, осмотрела двери, балкон, окна...

– Он взломал балконную дверь... – констатировала я. – Но ее можно заложить прутом, тут кстати классный получится запор... А замки на входной двери фиговые... – насвистывала я.

– Честно говорю, устала до невозможности, – я рухнула на кровать под окном. – Мари, осмотри окна, прошу тебя, я буквально сплю на ходу...

Я зевнула.

– Еще бы – танцевать непрерывно почти двое суток, – буркнула Мари, вытягиваясь надо мной, чтоб заглянуть в него. – Не знаю, захочу ли я когда-нибудь приехать на бал...

Мари отодвинула занавеску на окне и присвистнула.

– Что там!?! – я мгновенно села, оттолкнув ее и вскинув пистолет, отобранный у убийцы.

Внизу раздался восторженный рев.

Окно принца оказалось на первом этаже, выходящее на лужайку внутри замка, то есть в него, подтянувшись, мог заглянуть любой... Но хуже было не это, а то, что на лужайке лежали штук пятнадцать мужиков прямо под нами... Им явно не хватило места... Это была знать... Вдали виднелись еще мужчины, тем более что на рев пооткрывали окна...

Поскольку я перегнулась и показалась в окне, освещенная луной, меня кто-то из них узнал, и это мигом облетело всех. Они крикнули мне – ура, Лу!

В проклятом широком окне было видно и то, что я сижу на кровати, и то, что зеваю, – все ясненько, где я сплю.

Мари рассердилась и потребовала мигом замолчать. И тогда они крикнули еще раз.

Я помахала им рукой. И задернула занавеску... Впрочем, тонкую тюль... Ибо Джекки, увидев кровь на занавеске, с дрожью сорвал их к черту...

– Хорошо хоть на окне тонкая решетка... – зевнула я. – Не полезут здесь... Но только идиот мог догадаться расположить свою комнату на первом этаже, где любой дурак ткнется в окно и может глядеть, и ткнуть мечом, и стрельнуть...

Дурак покраснел.

– Мама, все, я выключаюсь, – пробормотала я, завертываясь в одеяло. – Мы с Мари все поместимся на этой кровати, тут у Джекки может ночевать рота, она на три женщины... Не знаю, что он делал на этой перине...

– Выкинь их из комнаты и закрой дверь, – пробормотала Мари с закрытыми глазами, бухнувшись рядом и отбирая у меня одеяло, вернее забираясь ко мне прямо в туфельках...

– А где будет спать Джекки? – подозрительно спросила мама.

– Это его личный замок и личное дело, – пробормотала сквозь сон я.

 – В конце концов, на лужайке английский газон, а он английский парень, – пробормотала Мари, проваливаясь в сон...

Я попала то ли в сладкий сон, то ли в будущее.

Это странный был сон...

Это странный был сон, я точно жила наяву... Я так и не поняла, темное или светлое я увидела, благодать или прелесть.

Это странный был сон, я точно бредила наяву...

Мне казалось, моя любовь заполняла мое сердце, подымалась выше, разгораясь в сердце и уносясь в небеса. И, казалось, пылала так неистово и сильно, что, мнилось, проливается из моих рук в его руки, когда он меня нес, в его сердце. И куда-то несли меня его волны теплоты, света и бесконечности, проникая и заполняя мое существо. Наши огни соединялись и сплетались, и в такт им почему-то любовью сплетались тела с бесконечной страстью.

Я стонала во сне от страсти с именем Вооргот.

И там же я восходила к Богу – все перепуталось в голове.

Но выше всего была чистая радость. И даже вечное безумство тела, вечная страсть на целое десятилетие, каким почему-то оказался брак в моем сне, не могло эту радость ни заглушить, ни повлиять. Было просто соединение тел в одну плоть, которое я ощущала как больший момент близости, и всегда устремлялась всем духом, душой, телом, всем навстречу ему в этот момент, пытаясь слиться с ним и без конца отдавая себя, сколько бы это не длилось. Эти моменты близости, а не страсть, были постоянно среди дня и ночи, и я непрерывно провоцировала их. Но это не могло повлиять на радость, ибо ничто не затрагивало сердце. Я ощущала эту глубокую близость в теле просто как особый вид объятий, каким бы образом я не соблазняла, а не нечто особенное, ведь и дети не целуются. Ведь в браке естественно, когда ласкают ноги десятками часов, и вы соединяетесь в целое ради близости. Пусть близость проявляется десятки раз и бесконечностью способов – это только близость, если нет извращений. И ничто не могло омрачить и заслонить радость в сердце, ибо тело было любовью, а все его действия были любовью. Я сама была любовью – от кончика сердца до кончика тела.

Я стонала во сне от любви с именем Вооргот.

Физиология переплеталась с любовью и умирала, сожженная в огне любви, становясь драгоценным камнем сердца. Это тоже был драгоценный камень сердца, просто не такой яркий и чистый.

Это был очень странный сон. Я жила чисто и без извращений, но создавала рай. Во сне я была раем для человека по имени Вооргот.

Я сияла даже телом.

«Два сосца мои – как двойни молодой серны, пасущейся между лилиями...»

«Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему; он пасется между лилиями...»

Все слоны были побиты.

Пусть не весь мир еще рай, но для своего любимого я создала рай своей любовью, и мое тело стало раем для него. Только бесконечная улыбка, радость и смех встречали его, когда он был дома – в мире и так много горя и проблем, чтоб еще свой дом превращать в ад. Это как тренировка в мастерстве или боевых искусствах – боль, пот, кровь и слезы, усталость, бесконечные разочарования, попытки и трагедии, но ты встаешь с улыбкой и пытаешься снова. Ты любишь свое мастерство, хотя лишь ничтожные искры радости сверкают в нем. Но учишься наслаждаться каждым мгновением тренировки и работы, каждым мгновением творчества. И однажды понимаешь – ты наслаждаешься творчеством, хотя на самом деле это пот, кровь и слезы. Но поверх всего в безумном напряжении воли и труда сердце поет. И ты учишься отдавать тренировке всю себя, все внимания, учишься сознательно забывать о времени.

Я стонала от безумия счастья с именем Вооргот.