Гитлеровцы уже видели в свои бинокли канал Москва — Волга, город Яхрому — на западном его берегу и Дмитров — на восточном. Враг остервенело бросался в атаки, но всякий раз мы выдерживали его натиск. У нас даже раненые бойцы, способные держать в руках оружие, не покидали поле боя. Вдохновляли бойцов, укрепляли их боевой дух отличные действия приданных нам двух батарей «катюш». Опять отличились и наши конники: в критические моменты боя они лихо вырывались из лесов, наносили свои неотразимые удары по пехоте противника и снова исчезали в лесах.

Немецко-фашистское командование стремилось деморализовать нас почти беспрерывными налетами авиации. В дело пошли даже 500-килограммовые фугасные бомбы. Но и это не помогло. В полевых условиях больших потерь войскам такие бомбы не причиняли. Правда, несколько человек было контужено. Взрывной волной тряхнуло и меня, отбросило метров на пятнадцать, однако только оглушило и растревожило раненую руку.

Во время одной из таких бомбежек, 28 ноября, к нам прибыл командующий 30-й армией Д. Д. Лелюшенко. От него мы узнали, что и на правом фланге армии фашисты не сумели форсировать Волгу. И еще одним сообщением порадовал нас командарм.

— Еду в Дмитров, — сказал он, — туда уже прибывает подкрепление — первая ударная армия…

Угасал короткий день предзимья. Крепчал мороз. Темнело. А на душе было тепло и светло: задача выполнена, враг остановлен с немалыми для него потерями. Только в боях под Рогачево и Дмитровом уничтожено более 2000 неприятельских солдат и офицеров, 70 танков, 25 арторудий, 60 пулеметов. А сколько сожжено автомашин… Этого мы не могли подсчитать даже приблизительно.

Проводив в Дмитров командарма, я задержался ненадолго у входа в свой блиндаж с группой ближайших помощников. Стояли, обменивались мнениями о только что закончившихся боях. Наслаждались тишиной, от которой успели отвыкнуть. Вдруг в тишине послышалось урчание автомобильного мотора. Все оглянулись. Машина приближалась со стороны Дмитрова. В нескольких шагах от нас шофер резко затормозил. Открылась дверца, из машины вышел генерал Иван Павлович Камера. Бывший командир конартдива 5-й Кубанской кавбригады являлся теперь, как мне уже было известно, начальником артиллерии Западного фронта.

— Везет мне! — бросился я к генералу. — Недавно встретил Рокоссовского, а сейчас вот — вы!

— Не радуйся! — мрачно прервал меня Камера. — Почему сдал без приказа Рогачево? Знаешь, что за это полагается!.. Командующий фронтом послал разобраться.

Я стал приводить свои доводы. Иван Павлович как будто и принимал их, но держался по-прежнему строго и даже, я бы сказал, отчужденно.

— Следовало доложить командарму, — напирал он.

— У меня же узел связи бомбами разбило, а все решали минуты… Спросите у людей, — кивнул я на стоявших поодаль командиров. — Они вам расскажут, какова была обстановка.

Генерал Камера подошел к Чанчибадзе, поздоровался и начал расспрашивать, при каких обстоятельствах мы оставили Рогачево.

— Если уж наказывать, так всех нас вместе, — сразу отрезал тот. — Спасибо надо сказать Георгию Ивановичу, а то бы вам не пришлось разговаривать с нами. Доложите это наше мнение командующему фронтом.

И. П. Камера уехал. Что он докладывал, не знаю, только сразу вслед за ним появился у нас член Военного совета фронта В. Е. Макаров. После беседы с командующим армией, а также с командирами частей и соединений он пригласил меня и пожал руку:

— Молодец! Правильно сделал. Не побоялся ответственности.

А еще днем позже позвонил начальник штаба фронта генерал-лейтенант В. Д. Соколовский:

— Как дела, казак? Руководишь штабом армии, а ко мне не показываешься.

— Боюсь, — ответил я в тон ему.

— Можешь теперь не бояться. Полностью реабилитирован. Как только разберетесь там с левым соседом, приезжай. Надо поговорить.

Генерал Соколовский имел в виду передачу части наших позиций 29-й стрелковой бригаде 1-й ударной армии. С командиром этой бригады я уже встречался. Молодой, одетый во все новенькое подполковник держался очень самоуверенно. Сказал, что на позиции нашего 923-го стрелкового полка и дивизиона 76-миллиметровых пушек он намерен поставить один свой батальон с батареей 45-миллиметровых орудий.

— И только! — удивился я. — Не маловато ли?

— Да что вы! У меня ж какие орлы!

— Видел. Ребята бравые. Но еще не обстреляны… Давайте поступим так: запросим разрешение командарма оставить на месте наш полк и дивизион хотя бы до завтрашнего утра, пока вы подтянете всю свою бригаду. Люди у нас обстрелянные, пушки помощнее.

— Что ваш полк, когда за мной целая армия! — рассмеялся весело подполковник.

— А все же доложите своему командующему армией о нашем разговоре, — настаивал я.

— Не могу, — решительно возразил он. — Мне приказано сменить вас сегодня, а приказы не обсуждаются…

Расплата за беспечное молодечество этого подполковника оказалась очень тяжелой. В ночь на 28 ноября передовой отряд противника стремительным броском ворвался в Яхрому, захватил мост и, переправился на восточный берег, канала. Всю ночь шла перестрелка. На рассвете к немцам, переправившимся черев канал, подошло подкрепление, и они развили успех: захватили Перемилово, Ильинское и Б. Семешки. Создалось кризисное положение. Лишь вводом в бой бронепоезда, а также 29-й и 50-й стрелковых бригад 1-й ударной армии, при энергичной помощи 30-й армии с севера, враг был отброшен на западный берег канала, однако Яхрома осталась в его руках. Притом, на мой взгляд, совершенно без надобности были взорваны Яхромский и Дмитровский мосты, что потом значительно осложнило наше контрнаступление.

В эти же дни нашлась наконец группа войск генерала Ф. Д. Захарова, которую мы безуспешно разыскивали, ведя бой за Клин. Она, оказывается, была окружена противником в районе Каменка, Федоровка. После выхода этих войск из окружения их передали в состав 1-й ударной армии.

К концу ноября 1941 года гигантская битва на полях Подмосковья вступила в решающую фазу. Немецко-фашистское командование израсходовало все свои оперативные резервы. Советские войска — в том числе наша 30-я армия — в самоотверженных схватках с врагом сломили его ударную силу и выиграли время, необходимое нашему Верховному Главнокомандованию для подтягивания из глубины страны мощных стратегических резервов. На подступах к Москве, как в давнее лихолетье, собиралась грозная рать, готовая разгромить и отбросить полчища иноземных захватчиков.

1 декабря Д. Д. Лелюшенко и член Военного совета армии Н. В. Абрамов были вызваны в штаб Западного фронта. Командующий фронтом генерал армии Г. К. Жуков ознакомил их с замыслом предстоящего контрнаступления, в котором 30-й армии отводилась важная роль. Ее войска занимали исключительно выгодное оперативное положение. Они нависали над левым флангом и тылом главной вражеской группировки северо-западнее Москвы, угрожая ударом на Клин перерезать основные коммуникации противника. Учитывая это, командование фронтом значительно усиливало нашу армию. Ей передавались четыре свежие стрелковые дивизии, сформированные на Урале и в Сибири, а также еще одна кавалерийская дивизия под командованием полковника Н. В. Горина. Кроме того, армия пополнялась маршевыми подразделениями, получила 927-й и 695-й артиллерийские полки, 24-й и 30-й отдельные дивизионы гвардейских минометов. Для нас было занаряжено большое количество автоматического стрелкового оружия, изготовленного на московских заводах.

Все это следовало принять и распределить в крайне ограниченный срок. Потребовалась четкая организация армейского и войскового тыла, значительно ослабленного и расстроенного в ходе тяжелых оборонительных боев. Надо было немедленно восстановить все тыловые подразделения и службы, максимально приблизить к войскам склады, избрать и подготовить пути подвоза материальных средств.

Менее чем за неделю нам удалось сделать очень многое. С армейской станции снабжения Савелово грузы доставлялись железнодорожными летучками в Талдом, Вербилки, к платформам Соревнование и Бол. Волга, а оттуда отправлялись в войска автомобильным и гужевым транспортом. Значительная часть грузов перевозилась автомобильными колоннами непосредственно из Москвы.