21-й механизированный корпус достойно выдержал первое испытание. Сильному, превосходящему его по численности и техническому оснащению противнику был нанесен достаточно ощутимый контрудар. Немало фашистов нашли свою смерть на Западной Двине и улицах Двинска.

Мирное население тяжко страдало всюду, где ступал сапог оккупанта. В Прибалтику же вслед за гитлеровскими войсками хлынули те, кто всего год назад опрометью бежал отсюда, — бывшие помещики и капиталисты, буржуазные националисты всех мастей. Они не менее свирепо, чем фашистские изверги, расправлялись с советскими активистами, семьями красноармейцев — не щадили ни женщин, ни стариков, ни детей. И конечно, прежде всего лютая их злоба обратилась против семей русских коммунистов.

По всем дорогам и тропам на восток устремились сотни тысяч беженцев. Они изнывали от жары и усталости, но кулаки-хуторяне не подпускали их к своим колодцам. Из лесных засад на беженцев нападали диверсионные националистские банды и вражеские парашютисты. Сверху бомбила и обстреливала из пулеметов фашистская авиация.

Мы делали все возможное, чтобы облегчить страдания этих несчастных людей: кормили детишек, а часто и взрослых, перевязывали раненых, выделяли им для сопровождения вооруженную охрану. Но у нас и без того было полным-полно иных забот.

Опомнившись от контрудара, полученного в районе Двинска, противник вновь перешел в наступление, нанося главный удар на Резекне. Нам, однако, удалось закрепиться, и попытки немцев прорвать оборону 21-го мехкорпуса успеха не имели. Враг нес значительные потери, прежде всего от огня нашей артиллерии. Опасались мы лишь за свои фланги. Справа образовался большой разрыв с 5-м воздушно-десантным корпусом, ослабленным еще в боях за Двинск. А слева слышался лишь гул боя из района Краславы, но, кто там обороняется, оставалось неизвестным для нас. Выяснить это было поручено мне. Я выехал в Краславу с небольшой оперативной группой.

В полдень мы приблизились к городу. Его бомбила фашистская авиация. Переждав бомбежку, выскочили па западную окраину и здесь встретили сводный отряд 112-й стрелковой дивизии, входившей в состав 22-й армии Западного фронта. Командир отряда П. В. Зороастров доложил, что в его распоряжении находятся 196-й разведывательный батальон, 156-й истребительный противотанковый дивизион и две стрелковые роты, усиленные двумя бронемашинами. Отряд занимал оборону на Замковой горе и уже двое суток отражал яростные атаки 121-й пехотной дивизии фашистов.

— А где ваша дивизия? — спрашиваю Зороастрова.

— Должно быть, еще в эшелонах, товарищ полковник, — ответил он.

С его наблюдательного пункта я в бинокль стал осматривать местность и заметил подозрительное покачивание колосьев в громадном массиве созревающей ржи. Нетрудно было догадаться, что немцы, потеряв надежду на успех лобовых атак, пытаются обойти Замковую гору.

— Немедленно поджигайте хлеба! — приказываю Зороастрову.

Через несколько минут ржаное поле запылало. Гитлеровцы ретировались с него. Но надо было видеть, как помрачнели лица наших бойцов! Непереносима для крестьянского сердца страшная картина гибнущего урожая.

— Что поделаешь, ребята… Лучше уж сжечь, чем отдать хлеб врагу, — сказал я бойцам, и, кажется, все молчаливо согласились с этим.

Пообещав командиру отряда поддержку огнем нашей артиллерии и посоветовав выслать разведку в сторону Двинска, я по-братски распрощался с ним.

— Будем держаться, — заверил он, и, действительно, отряд держался героически.

В ночь на 3 июля корпус получил боевой приказ от командующего 27-й армией генерал-майора Н. Э. Берзарина. Нам ставилась задача, которую мы, по существу, уже выполняли: «стойко обороняться на запятой рубеже». Однако в 8 часов утра последовало новое указание. На этот раз уже от имени командующего Северо-Западным фронтом генерал-полковника Ф. И. Кузнецова корпусу предписывалось перейти в решительное наступление, форсировать Западную Двину и овладеть Двинском.

Командир корпуса пытался связаться с Н. Э. Берзариным и убедить его, что переход в наступление с оголенными флангами в условиях все нарастающего удара превосходящих сил противника грозит нам поражением. Но разыскать Берзарина не удалось, да и что он мог сделать, если это был приказ командующего фронтом.

Пока мы совещались, как выполнить приказ, немцы опередили нас, атаковав нашу оборону крупной группировкой мотопехоты и танков. Острие их главного удара было устремлено на 42-ю танковую дивизию полковника Н. И. Воейкова. Туда с группой командиров штаба корпуса выехал генерал Д. Д. Лелюшенко. В момент его появления на КП дивизии разведывательный отряд гитлеровцев численностью до двухсот мотоциклистов влетел в небольшой городок Дагда, где расположились резервы Воейкова — танковый и мотострелковый батальоны. Эти батальоны, возглавляемые заместителем командира дивизии полковником Н. В. Булахом, тотчас окружили и разгромили гитлеровцев. 32 вражеских солдата и 2 офицера были захвачены в плен. На допросе пленные показали, что за их отрядом следует авангард дивизии СС «Мертвая голова»: 10 танков, дивизион артиллерии, 15 бронетранспортеров и 80 автомашин с пехотой.

Данные эти вполне соответствовали тогдашней тактике противника. Обычно таким относительно небольшим подвижным группам расчищала путь авиация, а они прорывались в глубину обороны наших войск и создавали видимость окружения. На сей раз ничего подобного не случилось. Немцы сами попали в ловушку.

42-я танковая дивизия скрытно заняла позиции в лесу по обе стороны дороги. Артиллерия была поставлена на стрельбу прямой наводкой с фронта и флангов. Едва колонны немецкого авангарда втянулись в лес на подступах к Дагде, мы внезапно обстреляли их изо всех видов оружия. Фашисты тщетно метались в огневом мешке: вырваться из него удалось немногим.

Бой этот имел, конечно, частное значение, но оказал немалое воодушевляющее воздействие на весь личный состав 42-й танковой дивизии. Она несокрушимо стояла на отведенном рубеже до исхода 3 июля. К этому времени противнику удалось подтянуть главные силы и овладеть городом Резекне. Создалась реальная угроза окружения нашего корпуса. В связи с этим командующий армией отдал приказ об отходе на рубеж Лудза, Лаудери.

Отходили мы с тяжелыми боями. Особенно трудно пришлось 42-й танковой дивизии. Враг словно мстил ей за разгром эсэсовцев в районе Дагды. Временами казалось, что ей уже отрезаны пути отхода. Да не тут-то было! Она умело маневрировала и всякий раз выходила из-под неминуемого удара. С исключительным упорством отбивал атаки противника ее мотострелковый полк под командованием майора А. М. Горяйнова. Бывший кавалерист, человек изумительной храбрости, майор в критический момент положил свою уже пробитую пулями бурку за передовой цепью бойцов и объявил:

— Здесь будет мой командный пункт! Не отойду больше ни на шаг.

На помощь полку поспешили артиллеристы и минометчики, возглавляемые начальником артиллерии дивизии, не менее отважным майором И. М. Макаровым. Подпустив гитлеровцев совсем близко, они открыли уничтожающий огонь, вывели из строя 10 танков, 6 бронетранспортеров, рассеяли пехоту. Воспользовавшись возникшим у противника замешательством, Горяйнов лично повел свой полк в контратаку, пробился к командному пункту 121-й немецкой пехотной дивизии и навязал врагу рукопашную схватку, в ходе которой был убит командовавший этой дивизией генерал-майор Ланцелло.

Генерал Д. Д. Лелюшенко с полковником Н. И. Воейковым наблюдали этот лихой и далеко не равный бой. Заметив выдвижение к месту схватки новых немецких танковых подразделений, командир корпуса по рации отдал Горяйнову приказ на отход, а меня обязал помочь И. М. Макарову организовать огневое прикрытие. Окантованный со всех сторон взрывами наших снарядов, полк Горяйнова, в который уже раз, благополучно вышел из сложного положения и соединился с главными силами своей дивизии.

Так же упорно сопротивлялась натиску превосходящих сил противника 46-я танковая дивизия. Обороняясь на рубежах Себежского укрепрайона, она в течение двух дней отразила бесчисленное множество атак немецкой пехоты, поддержанной танками, артиллерией и массированными бомбовыми ударами с воздуха.