Написав эту, как показалось, глубокую мысль, Норманну вспомнилось местечко, в котором ему пришлось провести раннее детство. Описанный на листке процесс ему показался точь-в-точь похожим на течение жизни в этом провинциальном городке. Нью-Коал был расположен недалеко от угольного разреза, производящего (на момент рождения Ньюмана) 500 тысяч тонн угля в год. И понятно, что вся жизнь граждан Нью-Коала была связана с углём. Они дышали дымом заводов, перерабатывающих уголь; они ступали ногами по переработанному углю, когда шли на работу; они пили рыжего цвета воду, загрязнённую этим самым переработанным углём.
Когда мальчику исполнялось восемь лет, ему дарили красный защитный костюм с чёрными штанами, и он отправлялся в разрез добывать для государства "чёрное золото". Девочкам официально разрешалось работать с девяти лет.
Смену ознаменовывал протяжный гудок, который, как казалось Норманну, звучал у него в памяти и сейчас.
Вой сирены всё возрастал и возрастал. Схватившись за голову, крепко зажав ладонями уши, он хотел, чтобы ненавистный звук прекратился. Картинки из детства проносились всё быстрее и быстрее. Норманн до покраснения сжал руками свой череп. Его голова, казалось, не выдержав нагрузки, вскоре лопнет, как переспелый арбуз. Однако, вой сирены стих. Поводом сигнала являлся всего лишь принесённый завтрак. На часах было 7:45. Тщательно пережёвывая комки в молочной пшённой каше, Ньюман попытался вспомнить ещё что-нибудь из своего раннего отрезка жизни.
У жителей Нью-Коала было множество проблем, но они старались не замечать того, что не касалось добычи и переработки угля, дружно выходя под гудок маршем красно-чёрных инструментов. Затыкая уши берушами, горстями принимая успокоительные... - средства отвлечения, по сути, были не важны. Главным оставалось только производство угля. . По городу "ходили" и наркотики, на которые правительство закрывало глаза. И так продолжалось где-то до 55-60 лет, когда человек уже не мог держать в руках инструменты, выходил на трудовую пенсию.
С приходом технологий в Нью-Коале кардинально ничего не изменилось: повысился возраст работоспособности (теперь мальчики и девочки начинали работать с десяти лет), беруши уступили место микронаушникам, транквилизаторы стали более действенными, самые тяжёлые участки работы заняли машины, добыча угля выросла до двадцати млн. тонн в год. Наркотики нередко служили полноценным вечерним досугом вместо просмотра телевизора и заполоняли голову они никак не меньше. По-прежнему, порой, происходят крупные аварии, уносящие жизни десятка людей (во время одной из которых погибли и родители Норманна), но жители Нью-Коала не встают против данного уклада жизни. Более того, никто из них даже не задумывался изменить уже привычную систему, несмотря на то, что она была не справедлива. Их устраивает стабильность в любом виде, даже такая.
Но стоит ли винить систему, которая уничтожила в этих существах личности в угоду более продолжительного существования? Стоит ли винить людей за то, что они опустили руки также в угоду своего более продолжительного существования? Ведь обе стороны пошли на компромиссы, на торги с самими собой, в угоду взаимовыгодного симбиоза.
Ньюман хотел было записать эту мысль, однако в размышлениях "отбросил её в дальний угол". В ней не было никакой поучительной морали, пригодившейся бы потомкам или тому, кто найдёт дневник и прочтёт эту мысль. Каждый должен сам отправиться в этот путь. Но рано или поздно ноги того, кто упорно пошёл прокладывать свою дорогу, устанут, и он предпочтёт пожалеть себя, сойдёт на знакомую дорогу и не поползёт дальше на руках. Другой вопрос, сколько этот путь будет продолжаться?
Ньюман сам не знал (или просто боялся себе признаться), наступил ли такой момент торгов с самим собой. Продолжает ли он ползти, бороться, выживать? Хватит ли ему жизненных сил? Остался ли он тем юношей с горящими глазами, лезущим при каждом внезапно подвернувшемся случае на рожон или стал (уже навсегда) пациентом номер 100524, одним из тысячи сумасшедших в этом заведении? От давящих на сознание мыслей разболелась голова, а также появились неприятные ощущения в желудке.
Норманн крепко сжал веки, и перед ним возникла неизвестная тёмная комната. Она была настолько темна, что нельзя было узнать примерный её размер и заметить выход, но достаточно светла, чтобы можно было узреть её пустоту и удивиться относительной бесконечности. Эта комната являлась неким олицетворением его жизни; этот образ мозг Ньюмана создал с целью дать понять ему самому примерное описание его внутренних переживаний. Куда бы Норманн ни шёл, ни бежал, он оставался всегда в её центре и не находил ни вход, ни выход. Однако, продолжал движение. Точно так же и в его жизни: он не знал, верен ли выбранный жизненный путь, но, тем не менее, пытался следовать этому курсу. И теперь первый раз в жизни он остановился и всерьёз задумался о том, а необходим ли этот непрерывный поиск начала или конца, ведь его могло просто напросто и не быть.
Тёмная комната пугала своей мрачной таинственностью и, одновременно, вызывала чувство нежного трепета перед чем-то более могущественным, чем он сам - простое смертное существо. Комната же, казалось, существовала всегда, и трудно было представить, что такая темнота могла ютиться где-то помимо этого места. Она была самим синонимом слову "величественность", поэтому так хотелось из самой пустоты, мрака, создать что-то, чтобы стало частью этой комнаты - частью вечности.
Норманн поймал себя на мысли, что не заметил, как от этих соображений перешёл к общению с самим собой. Это ужаснуло его ещё больше - он и впрямь болен. Но что если можно как-то себе помочь, ведь осознание проблемы - первый шаг на пути к её решению? А что если нет?
Оторвав лист, Норманн написал на одной стороне слово "Смерть", другую же оставил пустой. Подкинув ребром вверх, он ожидал от этой бумажки дальнейшей своей судьбы, как будто это что-то бы и впрямь решило. Лист блокнота, взвившись в воздух, проделал несколько кульбитов и приземлился возле ножки кровати на сероватый (под стать всей атмосфере) пол. Норманн, бросив мимолетный взгляд на листок, уже знал, какой стороной он упал. Медленно отцепив иглу капельницы от своей руки, он направился в туалет. Облегчившись и тщательно умывшись, Норманн последовал прямо к капельнице, которую врачи ещё не успели убрать. Он повертел в руках довольно массивную иглу, которая ещё недавно была у него в вене. Несмотря на то, что Ньюман никогда не ценил по-настоящему жизнь, даже напротив, всячески ею рисковал, считая яркость моментов, лучше долголетия. Однако этот момент он хотел растянуть намного дольше, к примеру, записав что-то, но ничего упорного не лезло в голову. Норманн перевёл снова взгляд на иглу. Такая игла одним резким движением запросто могла бы избавить от земных тягот человека. "Но сама жизнь не является большей тяготой, жизнь не Н. Ньюмана, а пациента 100524?" - подумал он и, отбросив иглу, снова лёг в постель. Капельницу тот час пришёл забрать врач, который принёс с собой также еду и лекарства. Ньюман, повертев в руках пластиковый стаканчик с таблетками, опустошил содержимое, проглатывая их одну за другой. Норманн не стал притрагиваться к еде, ведь понимал, что минут через пятнадцать-двадцать его снова ждёт мир забытья; мир, в котором не нужна будет пища и другие тяготы материального мира. Норманн, откинув подушку, насколько хватило сил - ровно на половину палаты, оставался лежать, уставившись в гладкий потолок своей новой временной комнаты. Листок, приземлившийся у ножки кровати, продолжал странным образом стоять ребром, вопреки всем законам физики.
Глава 4. "Секта свидетелей здравого смысла".
