Норманн стоял на крыльце одного из домов по Генри Форд Стрит - одного из тех однотипных белых домиков, что строили ещё пять лет назад. Позднее и их признали слишком затратными в производстве, не соответствующими идеологическим стандартам, заменив на не менее невзрачные многоэтажные комплексы - коммуны. Несмотря на то, что сейчас на строительство домов типа "Алюм" наложили запрет (так как на них, якобы, уходило большое количество алюминия, необходимого в военной промышленности), он сам помнил, что было время, когда все государственные СМИ нахваливали эти дома за удобство, мобильность, устойчивость к коррозии.

По обыкновению, Норманн разблокировал кодовый дверной замок универсальной карточкой, которой государство снабжало всех работников КПБИ для таких целей. Войдя в дом, он сразу увидел кардинальное отличие от остальных жилищ. При входе на стене висел не телеэкран (который находился стандартно в подобных помещениях), а старенькая картина. Норманн засмотрелся на неё, ведь таких вещей он не видел с самой юности, когда антиквариаты и галереи ещё были целы. Вспомнив, для чего пришёл, он повернул в комнату направо. Там располагалась спальня; в ней Норманн также нашёл несколько необычных вещей. На кровати лежал изношенный именной перочинный нож, со слегка обломанным кончиком. Раньше такой имел каждый уважающий себя парнишка. Предназначение второй он даже не знал. Вещь была довольно тяжела и напоминала кусок металла с ручкой.

Выйдя из спальни, Норманн направился в кухню; писателя по-прежнему нигде не было, поэтому сразу направился в последнюю комнатку - уборную. Зайдя, он тщательно проверил примыкающую к боковым отдушинам стену на наличие различных деформаций, хотя прекрасно понимал, что человеку невозможно было бы поместиться в столь тесном пространстве между двух стенок. Сдвигая зеркало, он услышал кашель за своей спиной.

- Думаю, Вы ищите меня, - Норманн повернулся и увидел небольшого худощавого человечка с пепельно-пшеничными волосами, гладко зачёсанными на старинный манер. Он стоял по-военному подтянуто и гордо, однако, опираясь на простенькую трость. Несмотря на то, что мужчина был довольно молод (что подтверждала наводка), его лицо, особенно лоб, покрывали глубокие морщины.

- Вистан Хьюз младший, Вы арестованы Комитетом по борьбе с инакомыслием, Вы обвиняетесь...

- Да, я понимаю причину. Я почти готов. Разрешите сделать последнее дело, это не займёт и пяти минут, и полностью подчинюсь закону, - Ньюмана поразило спокойствие, звучавшее в голосе мужчины. Обычно, подозреваемые зная, что последует за этими словами дальше, начинали суетиться, реветь и даже нападать на сотрудников КПБИ, при этом осознавая, что у них нет шансов. Люди будут цепляться за жизнь всеми возможными способами, в надежде урвать ещё хотя бы пять минут существования, даже если после этого их будет ждать ещё большая пытка. Норманн утвердительно моргнул. Хьюз, хромая, скрылся в спальне, а через мгновение выбежал с небольшим свёртком.

- Что там? Оружие?

- Нет, всего лишь бумажная книга. Я понимаю, что никто не возьмётся в наше время за чтение бумажных книг, когда есть более доступные источники, но это единственный способ увековечить свои мысли, при этом не боясь слежки. Это уже вторая моя книга.

- Я был ознакомлен с делом, там не было ничего сказано о том, что Вы писали именно книги.

- Да, знаю. Там, скорее всего, сказано, что я работал сценаристом для Главной государственной киностудии, актёром в мелких передачках. Верно?

- Верно, - Норманн в подтверждении своих слов едва качнул головой.

- Сейчас не прославишься благодаря литературе, в классическом понимании этого слова. Ради заработка, общественного признания и других регалий, приходилось немного идти в разрез собственным принципам - издавать различный шлак, который бы понравился всем. Что-то лёгкое, развлекательное, до ужаса тривиальное. Вот критика - это уже другое дело. С неё-то я и начинал свою писательскую карьеру как только зажглись первые огни революции. Я обличал прошлую власть, зарабатывающую на народе; воспевал перемены, которые должны были произойти в обществе - тогда мировая система стремительно менялась, люди тоже пытались тоже что изменить. Каждый помогал "поддерживать этот огонь" как мог: кто-то жертвовал большие суммы денег, кто-то писал статьи и делал агитки...

- А кто-то в юношеском возрасте взялся за оружие, - дружелюбно добавил Норманн. В ответ Хьюз также по-дружески похлопал его по плечу. Ньюман за время разговора проникся глубоким уважением к этому мужчине, который вместе с ним менял государство к лучшему. Он и не заметил, как оказался с человеком, которого государство обвиняло в идеологической измене, за одним столом в кухне при довольно мирным разговором.

- Но оказалось, что эта революция ни к чему не привела. Напротив, народ получил то, что не хотел больше всего и против чего боролся.

- Так по-Вашему революция не должна была свершиться? Я с первых дней был на баррикадах и помню искреннее счастье в горящих жизнью глазах каждого человека, вышедшего поддержать протестное движение, - возмутился Норманн.

- Нет, революция была вполне оправдана. Я хочу сказать, что революция, которая должна была войти в историю не только тем, что народ сбросил историческое ярмо фактического рабства, но и пошёл против всей системы целиком, чего никогда ещё не происходило, остановилась точно также стремительно, как и началась. Оказалось, народ просто захотел сменить хозяина, плюс - нашлись те, кто помог это организовать. Ещё ни одна революция мира не дошла и никогда не дойдёт до своего логического конца. Всё потому, что в этом виноват сам революционер, который боится сделать чуть больше, пострадать чуть больше, побороться чуть больше, чтобы потом и получить вдвое больше.

- В смысле?

- Глядите, мы стремились создать свободное государство, в котором голос народа имел бы столь важный вес, как и голос власти. Государство, в котором не прослушивался бы каждый звонок и не прочитывалось каждое сообщение. Со свободными от политической цензуры СМИ...

- И не участвовавшее в постоянных локальных войнах в мире, - дополнил Ньюман речь писателя словами из Манифеста о революции.

- Верно, а что мы получили: единоличная власть, которая максимально отделена от народа, диктатура одной партии, тотальная слежка на каждом шагу, репрессии, разжигание локальных конфликтов. Я так устал от этого, - закончил свою речь Вистан Хьюз, глубоко вздохнув и проведя ладонями по лицу. Чуточку помолчав, он продолжил: - Сегодня по центральному каналу показывали фрагментами производство мясных изделий. Какой путь проходит курица от маленького цыплёнка до откормленного бройлера, от крепкой скорлупы до не менее крепкой магазинной упаковки. Человек полностью систематизировал убийство животных. В этих попытках контролировать смерть он дошёл до совершенства - его теперь не остановить. А теперь представь, что человек припас для существа побольше, половчее, поумнее - для такого же человека? Ты замечал, что рекламы, демонстрирующей всё новые и новые машины для убийств, стало намного больше?

- Нет, честно говоря.

- Мне с ранних лет пророчили успешную карьеру; с самого детства я был окружён разговорами о военной славе отца, погибшего на поле боя, которого я помню смутно лишь по фотографиям. Отцовские достижения, вместе с остальной отцовской жизнью, автоматически должны были стать и моими. Но военная муштра всегда вызывала у меня какое-то резкое отторжение.

- Ежедневно ложусь спать и просыпаюсь под какую-то из передач федерального канала, - оставаясь в своих мыслях, произнёс Норманн.

- Эх, каждый день... - Вистан Хьюз громко вздохнул, а потом снова резко переключился на воспоминания из своей жизни, - не в моих принципах вершить линчевание. Первый мой материал вышел под псевдонимом "Борец" (уже не помню почему) в мелкой газетёнке, который уже, кстати, не существует; я послал этот фельетон тайком от матери, которая и слушать не хотела о такой моей карьере. В нём я разоблачил местного писаку, который сам создавал лживые новости и сам их опровергал. Позже я подписывался уже своим именем. Я считал, считаю до сих пор и буду считать, что настоящий журналист/писатель должен вершить судьбы народов, а не самому создавать проблемы и с ними бороться. Это опасная и тяжёлая работа - быть честным перед читателями, а прежде всего перед собой. Уверен, за то, что так яростно воюю за свои идеи, я - горе-воин, рано или поздно погибну. Впрочем, так закончить - долг каждого человека этой профессии. Если я доживу до глубокой старости, то пусть все знают, что где-то сдал, соврал или умолчал, отступил назад и в этом случае, молю всё живое на планете, чтобы я умер в забытье и нищете. Так о чём это я? - Хьюз много говорил и порой из-за этого сбивался сам. Однако Норманн поймал себя на мысли, что это грамотный, а главное - искренний человек, и таким людям хотелось верить. Хьюз продолжил: