- Я уверен.

- Взгляни на себя в зеркало! Внимательней! Ну же, не бойся увидеть за этой одеждой себя настоящего и убери руки от лица, всё же это мешает. Не слишком ли жуткая картина предстала перед тобой?! - Норманн взглянул в зеркало, оттуда на него смотрел понурый, обрюзгший, бледный, уже не молодой мужчина с огромными багровыми синяками под глазами от недосыпания. - А теперь?

- Не знаю.

- Вот, весь мир, так тщательно выстроенный тобою мир - лишь часть больного воображения. Наверное, ты до сих пор себя мнишь революционером, борцом, но вся твоя борьба ограничивается стенами комнаты. Мы давно следим за тобой, Ньюман. Не волнуйся, мы, наконец, нашли средство, чтобы вылечить тебя. Норманн, ты станешь вести нормальную жизнь, как и все; постоянный круговорот борьбы уступит место циклу жизни. Потерпи, - мужчина успокаивающе провёл рукой по его голове и, достав небольшой шприц, выдавил полностью его содержимое в тело Норманна.

...

Ньюман совершенно запутался и в этой путанице, разрушилась грань между его Начальником и главврачом, ставших теперь в его сознании одним человеком; грань между двумя не пересекавшимися реальностями, соединившихся в его голове. Он не знал, был ли этот мыслительный процесс правильным, скорее всего, нет. Норманн знал, что могло повлиять на него - собственная болезнь, которую он такое долгое время отрицал, достигшая своего пика. Однако, он ничего не мог с этим поделать.

- Это тоже не так, - сведя брови, ответил Ньюман.

- Дальше. А что же всё-таки произошло с Вашей сестрой?

...

Вечерело. Солнце, скрывавшееся весь день за свинцовыми тучами, окончательно пропало в кварталах столицы. Закрывая лицо от порывов ветра, Норманн шёл по направлению к дому Начальника, в который с недавних пор переехала Софи с ребёнком. Ветер вздымал столбы пыли с дорог; вырывал пакет, в котором он нёс подарок новорожденному племяннику - небольшого плюшевого медведя угольного цвета. Порой из этой непроглядной тьмы на случайных прохожих обращался суровый взгляд отцов - основателей государства, изваянных в мраморе. Свет неоновых вывесок у редких торговых магазинов придавал этим истуканам ещё более пугающий вид. Казалось, этот строгий отеческий взгляд вот-вот обрушиться на тебя, глупое дитя, совершившее маленькую провинность.

Пройдя через охранный пункт и, наконец, войдя дом, он надеялся увидеть мать, незнающую себя от радости, но застал Софи в мрачном расположении духа, уставившуюся в одну точку. Напротив неё на стене располагался огромный экран. В нём, точно также, неподвижно сидел опрятно одетый в старомодный тёмный костюм мужчина, который шёпотом (что было заметно по его мимики) что-то повествовал. Это было одно из тех жизнеутверждающих шоу, где диктор спокойным голосом мотивировал или попросту расслаблял человека. Подобные передачи были популярны и занимали самое лучших эфирное время на телевидении.

Посмотрев шоу ещё несколько минут, Софи, наконец, сняла наушники-бочоночки из ушей и, повернувшись в сторону двери, позвала нянечку. В комнату вошла невысокая полноватая женщина, обладавшая приятной "домашней" внешностью. Впереди себя она везла богато убранную коляску, в которой лежал малыш, укутанный коричневой в белый горох пелёнкой.

- Спасибо. Вы можете идти, миссис Кэйт, - сказала Софи, как только нянечка вкатила коляску. Женщина без лишних слов покинула комнату.

- Помнишь, в детстве у тебя было платье точно такой же расцветки? - обратился к ней Норманн, но в ответ девушка лишь кротко кивнула.

- Когда выдавалось свободное время, мы с тобой целиком посвящали его игре в бадминтон. Хорошие были дни, - продолжил он, но после того как Софи отмолчалась во второй раз, он, кажется, понял в чём дело, - Работа мамы утомляет, ты сильно устала?

- Да, есть такое. Хорошо, что бедные времена прошли и мы можем позволить себе нанять служанку.

- Если что, я всегда могу помочь, - сказал Норманн, вставая с дивана и осторожно беря на руки ребёнка. Из-под этого коричневого в белый горох свёртка на него внимательно смотрел малыш, снизу вверх пробегая по каждому элементу одежды любопытным глазками голубого цвета.

- Глаза у него твои, как два осколка неба, - проговорил Норманн, укладывая ребёнка обратно в коляску. Софи тепло улыбнулась уголками рта, - а вот волосами в папу пошёл, рыженький такой. Кстати, где он? - подкрепил брат свои слова, указывая на огромный портрет Начальника, наблюдающего за происходящим в комнате со стены напротив двери.

- Не знаю. Думаю, явится ближе к ночи, а может и нет. Он говорит, что занимается важными государственными делами и часто приходит изрядно выпившим. И приходится верить, что мне ещё остаётся? Я уже устала так жить. - Норманн, присев на диван, заботливо приобнял её.

Положив голову девушке на колени, как в детстве, они лежали у матери, он тут же вскочил. Её тело было необычайно холодным и крепким, как камень. Софи сидела на краю дивана. Уставившись в одну точку на экране, она напоминала больше мраморную статую, нежели человека. Глубоко взглянув в её голубые глаза, он почувствовал ещё больший холод. Казалось, что в этом организме живо только сердце, которое бешено билось в груди и готово было раскрошить на тысячи кусочков это миниатюрное мраморное изваяние. Взяв нежно сестру за руку, Норманн посмотрел ей прямо в глаза и спросил:

- Ты случайно не заболела? Софи, ты ужасно выглядишь, - в ответ девушка лишь потупила взгляд в пол. Её прекрасные голубые глаза, которые в обычные дни могли от счастья светиться, как утреннее небо, сейчас потускнели, будто это небо закрыли свинцовые тучи. Откатив рукав её платья, он увидел синяки по всей поверхности руки, многие из которых уже начали терять цвет.

- Ответь мне, тебя опять обижает этот козёл? - девушка покорно продолжала молчать и только сдавила Норманну ладонь, но в этом жесте было столько теплоты, что тот даже не подумал отнимать руку. - Я обещал, что если твой "любимый" хоть пальцем тебя тронет, он останется без головы?

Далее Норманн уже не помнил, что происходило. Словно некоторые фрагменты воспоминания были затянуты плотным полотном тумана. Норманн помнил, что сорвался, а после уже то, что простояв на остановке и, наконец, сел в транспорт, доезжающий почти до его дома. Он ехал, уткнувшись в окно. Перед глазами проносились столь ненавистные ему государственные рекламные дисплеи, выводящие крупную надпись "Ты и есть система", ставшую негласным девизом государства и жизненным кредо каждого просто рабочего; мелькали огоньки автомобилей, спешивших неведомо куда в едином потоке; небольшими группами сновали люди, идущие с рабочей смены. Из этой серой массы то и дело выделялись тёмные мундиры сотрудников КПБИ. Через стекло, словно глядя в освещённый муравейник, Норманн наблюдал за жизнью страны, появление которой он так рьяно отстаивал. Что, если это и есть сущность его мечты, ставшая явью? И всё это вокруг - воплощение не силы обратного противодействия, как говорил писатель, а лишь его настоящих идеалов, которые он сам же предал спустя годы? Норманна начало тошнить, а голова назойливо заболела. Электротранспорт автоматически затормозил, оказавшись на остановке.

Вернувшись к себе домой уже под покровом ночи, Норманн спешно сбросил с себя одежду и принялся за поиск бумаги с карандашом. Мысли кружили в голове Ньюмана, словно небрежно подброшенные вверх листики, и ему надо было с кем-то поделиться ими. Казалось, образ Софи - самого дорогого человека в его жизни словно потерял какую-то фундаментальную и сокровенную важность, и поэтому он скорее хотел поделиться своими переживаниями хотя бы с этими бездушными белыми листами бумаги. Первый попавшийся в руки карандаш был сильно затуплен. Чтобы заточить его до пригодного к работе состояния, Норманн достал небольшой ножик из кармана пальто, лежавшего смятым на полу, и принялся точить. Это был тот самый перочинный нож, случайно забытый писателем, а в последствии ставший воспоминанием о "крохотном" человеке, бросившим вызов огромному миру. Что стало с Вистаном Хьюзом? Смирился ли этот человек и разочаровался в борьбе или же он был убит, крепко прижимая к сердцу свой рукописный труд? Ньюман с каждой секундой пропитывался ненавистью к окружаемому миру; государству, уничтожающему своих лучших сыновей; обществу, отдающему их на съедение. Ненависть уже стала для него чем-то обыденным, как и потребление кислорода. Остановить эту разрушающую силу - значило исчезнуть самому. Поэтому пришлось подчиниться этому чувству, ставшему явным фактом. Закончив починку карандаша, он со спокойным видом отразил этот факт на бумаге: "Смерть системе. Если считают меня системой, то я хочу собственной смерти. Смерть системе". Сзади Норманна раздался оглушительный треск, как будто всё, столь ненавистное Ньюману, и впрямь разрушалось на глазах. Откинув карандаш, он оглянулся назад. Деревянная дверь, которая была лично поставлена им из-за недоверия к электронным замкам, была вышиблена из петель и лежала в стороне. Норманн машинально вскочил; в дом вошли несколько человек в чёрных защитных костюмах. Один из них, тот, что был повыше, сняв шлем, выдавил из себя: