Физическая близость, действительно, стала самодостаточной — в том смысле, что не являлась больше ни продолжением, ни следствием, ни причиной чего-либо в наших взаимоотношениях. Осознав это окончательно, я отказала в ней Законному Супругу: тупик, так тупик. Лишение самой себя женских радостей не стало ощутимой жертвой — ЧеЗээМ любовник был никакой. С течением времени его ласки всё больше казались мне механическими, а то, что они припомаживались умильно-блудливыми улыбочками и слащаво-идиотскими словечками, только усугубляло ощущение неубедительной актёрской игры. Подумать только: именно в законном браке я испытывала ощущение нечистоты секса, никогда больше! Вот и ищи после этого правильных решений.
Отлучение Законного Супруга от тела было произведено мной месяца за два до нашего окончательного разрыва и, как ни странно, не привело к новому витку эскалации напряжённости, говоря чётким языком телевизионных комментаторов. Видимо, идея «растрясти Доброго Дядю на бабки» к тому времени полностью захватила воображение ЧеЗээМа, и такие пустяки, как супружеские права-обязанности, уже не играли существенной роли в его целеустремлённой жизни.
Спустя полгода после рождения Лизочки позвонил Ди, чтобы договориться об очередной встрече с сыном. Все прежние разговоры по этому поводу проходили под неусыпным контролем Законного супруга, ведущего прослушку с параллельного телефона. Добрый Дядя об этом факте, разумеется, знал. Юрка ему строжайше запретил звонить когда-либо кроме оговоренного времени, но тот звонок был неурочным. Догадавшись по моему ненапряжённому тону, по ответам, не отрывистым и односложным, как обычно, что аудиоконтроль временно снят, Дидан мягко спросил:
— Как тебе живётся, Женя? Что-то я за тебя в последнее время не спокоен.
Зажав мембрану обеими руками, чтобы ни один звук не дошёл до слуха Дидана, я говорила:
— Мне не просто плохо, милый. Мне очень плохо. Я не доверяю человеку, которого называю мужем. В нём есть какое-то второе дно, и я не знаю, что там, на этом дне. Муж неискренен со мной; даже когда он говорит, что сегодня хорошая погода, я думаю: для чего он это сказал, куда клонит? Я больше не верю, что он хорошо относится ко мне и Алёшке, хотя и твердит о своей любви к нам чуть ли не каждый день. Да и Лизочку он не любит, его бесит, если она плачет, даже когда у неё вздувает животик. Понимаешь, ему даже собственную крошечную дочь не жалко. Что уж о нас с Алёшкой говорить.
Дидан что-то говорил, о чём-то спрашивал, но я не слышала, а потом сквозь поток моих слов всё же прорвалось:
— Это я во всём виноват, Женя. После того, как ты родила мне сына, оставлять всё как есть, было нельзя. Если ещё не поздно: бери в охапку детей и выходи за меня.
Если бы он остановился на этой фразе, я, не раздумывая, тут же выкинув из головы все «разоблачения», сотворённые Законным Супругом, тем более, что я давно уже в них сомневалась, ответила бы без промедления и колебаний: «Я согласна. Приезжай. Сейчас же» Но он добавил:
— Конечно, в один день такие вопросы не решаются. Нужно будет сначала подготовить своих...
«Своих!» По-прежнему не я, не Алёшка, а какие-то чужие люди были для него своими; да и подготовка эта вполне могла затянуться на годы. А Законный Супруг — я уже догадывалась, с кем имела дело — тем временем рассорит меня с родителями и лишит того единственного, что я считаю своей семьёй, и что так недолго было у меня. Слёзы, которые всё время телефонного разговора тихо текли по щекам, мгновенно высохли, и я проговорила в зажатую трубку:
— Стоит ли приносить такие жертвы, а, Ди? Семья — это святое. Но, знаешь, она нужна не только сильным мужчинам, таким, как ты — которые «отвечают». Но и нам, безответственным женщинам, она тоже в жизни не лишняя. Мне никогда раньше так остро, просто дозарезу, не нужна была семья, как после рождения Алёшки. Ты должен, нет, ты просто обязан был мне её дать, но ты, мой Добрый Дядя, не сделал этого. И догадываюсь почему: ты не глава семьи, которую называешь своей, ты даже не ёё член, ты её функция. Раб, который тешит себя иллюзией всемогущества. Как же — он остов, стержень, на нём держится, стеная и скорбя, огромный семейный клан! Вот что я поняла, наконец: зависеть от раба чужой семьи вместо того, чтобы зависеть от своей собственной семьи, раз уж у меня такой выбор — глупо. И я выбрала свою семью. А муж — мой пропуск в семью, и я ему за это благодарна. И хорошо ли, плохо ли мне при всём при этом — не твоя забота.
И убрав руки с мембраны, ровным голосом произнесла предназначавшееся для слуха Дидана:
— Дмитрий Данилович, будьте добры, выполняйте условие моего мужа: звоните только в оговоренное время. Пожалуйста, не создавайте мне дополнительных проблем.
Короткая остановка, маленькая станция Татарская. Всё, тронулись.
Глава шестая
Татарская — Барабинск
Если бы вместо того огорода, что я тогда нагородила, я заявила категоричное: «Не когда-нибудь, не когда нам это позволят члены могущественного клана, а немедленно! Ты немедленно приезжаешь, и мы больше не расстанемся», вышло бы по-моему. Уверена, надави я на Дидана в тот момент, он бы сделал всё, чего бы я ни потребовала. Но были бы мы счастливы после этого? Был ещё более сдержанный вариант: «Я прошу тебя, реши наш вопрос именно в один день. Время, отпущенное на согласования, усушку и утруску, давно истекло. Нет у нас времени на подготовку твоей родни, всё и так слишком запутано. Или не интересуйся, что получилось из моей жизни в результате твоего в ней присутствия». Уверенности в том, что он тотчас же решился бы на разрыв с семьёй, в этом варианте у меня нет. Но шанс, тогда появлялся бы шанс.
Может быть, за ту мою горячность получила я кучу больших и малых неприятностей, в том числе и Четвёртого.
После развода с Законным Мерзавцем я жила трудно. Лизочка часто и тяжело заболевала, что не позволяло мне довести до ума ни один проект, ни одно дело. Я подводила людей, срывала договорные сроки, и, естественно, ничего не могла заработать. Распродавая украшения, подаренные Ди, возможно, я смогла бы протянуть пару-тройку лет нешикарной жизни, если бы не два обстоятельства. Первое: хрущёвке, в которую мы с детьми переехали, требовался основательный ремонт.
Второе обстоятельство наглядно подтверждает наблюдение «пришла беда, отворяй ворота». Проведя с детьми на даче у подруги первое свободное от семейного счастья лето, в конце августа я вернулась в город и обнаружила в своей квартире нашествие моли. Мелкая, но прожорливая гадость уничтожила всю одежду, и это стало настоящим несчастьем. Не осталось ни моих шуб, ни детской шапок-шарфов-колготок — ничего. Погибли все одеяла, ковры, постельное бельё, и даже шторы. Почти всё из того, что представляло собой ценность, и что можно было продать, ухнуло в эту внезапно образовавшуюся чёрную дыру, так что вскоре мы вплотную приблизились к границе, за которой начиналась территория страны Голод.
Балансировать на этой границе пришлось около года. Я перебивалась халтурой в виде курсовых работ для оболтусов из МАРХИ, немного подвизалась на ниве репетиторства, не отказывалась и от чертёжных подработок, но всё равно на жизнь не хватало. Периоды плохого самочувствия дочки, когда я не отходила от неё ни днём, ни ночью, ничем кроме этого не занимаясь, поглощали скудные накопления, сделанные в паузах, предоставляемых болезнью. Не раз и не два вопрос «Чем я завтра буду кормить детей?» разъедал мне внутренности. Если бы не друзья, вряд ли мне бы удалось продержаться. Это благодаря их помощи костлявая рука голода, хоть и маячила где-то поблизости, но так и не ухватила нас за горло. Я не жаловалась, не ныла, но по неведомому беспроволочному телеграфу мои немые призывы о помощи передавались куда нужно, затем ретранслировались близким мне людям, и они отзывались, причём не сюсюканьями и утешениями, а конкретными поступками.
