— О каких домах? — тихо спросил Сантенак.

— Откуда вы знаете об этом? — изумилась Роза.

— Кажется, Модест рассказал или еще кто-нибудь, — пробормотал я.

— Дома в озере! — воскликнул Помаред. — Ну и вздор!

— Да это так, пустяки, — сказал я и с улыбкой повернулся к молодой чете. — Мне бы хотелось узнать: вы в самом деле видели тогда эти дома?

Задавая свой вопрос, я невольно заговорил наставительным тоном, словно отращивал у доски малышей. И они это почувствовали. Девушка покраснела. Бертран почесал в затылке. Они смущенно переглянулись.

— Подумать только, дома в озере! — повторила мать Бертрана.

— Да, это было еще при мадемуазель Буайе, — пробормотала Роза.

Я понял, что среди присутствовавших только жених с невестой и Бестеги знали об этом. Я сказал, пытаясь загладить неловкость:

— Да ничего, я просто вспомнил одну легенду. Есть много сказок, где говорится о домах и целых городах, затопленных морем. Вот, например, сказание о городе Ис. Давным-давно в Бретонни, в бухте Дуарнене, стоял город, защищенный от моря крепкой дамбой… Кажется, он находился где-то у Пломарша в Финистере, и было это в четвертом или пятом веке.

— Да ведь это небылица… — робко вмешался Сантенак.

— Небылица, или, вернее, легенда, в которой хоть немножко правды да есть. После бурной ночи со своим возлюбленным дочь короля Градлона похитила у отца ключи от дамбы, те ключи, что открывали доступ океану. Она отперла шлюзы, и воды сомкнулись над городом Ис. Бретонские моряки уверяют, что, проходя над этим местом, они слышат иногда перезвон колоколов древнего города, ушедшего на дно морское…

— Так ведь это сказка, — повторил Сантенак.

— Да, это сказка, — подтвердил я, — в разных видах она существует у многих народов.

Я все еще говорил наставительным тоном, и все почтительно слушали меня.

Старик Помаред покачал головой.

— Если этот город вправду существовал, может быть, внезапный сильный прилив разрушил его. А уж потом сочинили историю с королевской дочерью, с ключами и всем прочим.

— Похоже на то, — согласился я. Бертран Помаред кашлянул.

— Мне помнится, мадемуазель Буайе рассказывала нам эту легенду.

— Хотел бы я знать, что с ней сталось, — задумчиво сказала мать Бертрана.

— С кем? — спросил Бертран.

— Да с мадемуазель Буайе.

Старик Помаред подтолкнул Бестеги.

— Эй, Модест, ты спишь? А ну-ка хлебни глоток!

Бестеги смотрел на дверь. Он сидел, опершись локтем о стол и опустив голову на руку. Потухший окурок торчал у него под усами.

— Ветер крепчает, — медленно произнес он — Будет дождь или снег.

Он встряхнулся, высек огонь и, склонив голову набок, прикурил.

— Мадемуазель Буайе, — начал он, — я не знаю…

Он говорил словно про себя, умиленно и тихо. Его голос звучал словно из давно ушедших времен Мы не могли уловить хода его мыслей.

Звучный, полнокровный голос Помареда нарушил его задумчивость:

— Она была помолвлена с парнем из Сен-Годенса, а парень-то женился на другой. И вот тогда она от нас и ушла. Я слыхал, будто она учительствует в Тулузе с тех пор, но сам я ее больше так и не видел. Хорошая была учительница… Теперь она уж не так молода. Она, наверное, как мы… Я имею в виду тех, кто постарше…

Бестеги опять наклонил голову и раскурил погасшую сигарету.

Роза и Бертран влюбленно смотрели друг на друга. Их руки опять сплелись. Им вспомнилось, как они шли по тропинке, залитой июньским солнцем, и над ними парила странная птица с золотистыми крапинками на крыльях. «Роза, Бертран, осторожнее!» — кричала учительница…

Я отпил глоток водки и машинально стал насвистывать песенку о короле Ис: «Напрасно, любовь моя…»

Дверь внезапно распахнулась. На пороге показался рослый старый крестьянин, Казнмир Сулис, однополчанин Помареда. Он поднял руки под своей пастушьей накидкой и стоял, точно огромная летучая мышь, обагренная отсветами огня.

— А! Казимир, вот и ты! — крикнул Помаред. — А ну-ка, хлебни вина и спой нам.

— Я не успел побриться, — сказал Сулис, дотрагиваясь до своей седой щетины. — Я отвозил дрова в Люшон и сейчас прямо оттуда. Думал, обернусь раньше…

— Да ладно, не целоваться же нам с тобой. Пей и пой, чертяка!

Казимир Сулис схватил полный бокал и запел во все горло, мощным и в то же время дребезжащим голосом:

О боже правый!

Как черны Дакийские глаза,

Как будто в них отражены

И полночь и гроза…

— Ах, Сулис, здорово поешь! — сказал Помаред. — За твое здоровье!

— За здоровье молодых! — ответил певец. — Пусть то, что свяжется, вовек не развяжется!

— Вот это правильно!

Сулис раскачивался перед очагом. У него было продолговатое, немного лошадиное лицо, очень густые усы, венец полуседых волос обрамлял его лысину наподобие монашеской тонзуры Подвыпив, он расходился, н его было трудно унять. Он проворно скинул тяжелые сабо и остался в толстых валяных носках Затем он выпрямился во весь рост и затянул торжественно:

Вас, родные хижины,

Я увижу вновь.

Горы Пиренейские,

Вечная любовь!

Все подхватили вполголоса:

Вечная любовь!

Затем Казимир завел шуточную песню, пританцовывая и помахивая в такт указательным пальцем:

У папаши сохранился

Зуб единственный во рту.

Он качается от ветра,

Словно пьяный на мосту.

У папаши и мамаши

На двоих два корешка.

И качаются от ветра

Два испытанных дружка.

— Казимир, спой «Мускатную розу», — попросил Бертран.

— А ну, Казимир, спой-ка нам «Свадьбу блохи»! — сказал Помаред.

— «Рыбацкую», — предложил кто-то.

— «Короля Арагонского», — вставил другой

И Казимир спел песню о том, как король Педро Арагонский отправился в Мюрэ, чтобы сражаться вместе с графом Тулузским против Симона де Монфора. У короля были серебряные латы и золотой шлем, и женщины умирали от любви к нему. На рассвете он прибыл к воротам Мюрэ. Симон де Монфор и крестоносцы, как волки, набросились на него.

Труверы, плачьте, и рыдайте, дамы!

Сражен король, защищавший Тулузу.

Лежит он на лугу цветущем,

И для него окончен бой навеки…

Все внимали дребезжащим, низким звукам песни. Женщины опускали голову. В пальцах мужчин гасли забитые сигареты. Пламя очага осело. Под котлами возвышалась огромная куча тлеющих углей и золы. Испарения и дым застилали потолочные балки. Приближалась ночь.

Бестеги склонился над столом. Теперь он казался мне очень старым. Вместо знакомого сухопарого горца без возраста я видел седого и очень усталого человека, напоминающего тех старцев, что дремлют на скамье у дома, под виноградными лозами, опершись подбородком на суковатую палку. В нем одном воплотились в эти минуты оторванность и заброшенность его родной деревни. Свадьба Розы и Бертрана будет, наверное, последней в этом селении. После них уж некому тут жениться… Белые дома дрожали в сумеречных водах на дне озера.

Я решил было в тот же вечер вернуться к себе. Но в последнюю минуту Бестеги предложил мне переночевать у него. Я понял, как тяжко ему было толкнуть дверь своего дома и оказаться одному в пустой кухне перед погасшим очагом. Он найдет на столе краюху хлеба и старое, сморщенное яблоко. На него пахнет сыростью, сажей, прокисшим молоком В холодном дымоходе будет посвистывать ветер И из темного угла глянут черные глаза бесследно пропавшей жены и зазвучит давний смех мадемуазель Буайе… Бестеги подойдет к нише, он коснется рукой гитары Рамиреса, и она дрогнет под его пальцами, одушевленная таинственной жизнью.

Я согласился остаться у него, и на лице Модеста снова мелькнула улыбка. Сидя допоздна у жаркого огня, мы долго беседовали. Не о прошлом. Я опять попытался представить себе этот край благополучным и процветающим. Пастух возражал мне, но это не остановило моего красноречия. По мановению жезла сеть дорог пересекала горы и бесконечные вереницы грузовиков двигались по ним. Я даже упомянул о нефти — я где-то вычитал, будто d этих местах предполагаются крупные месторождения. Я создавал оросительную сеть на склонах горы и сажал огромные яблоневые сады.