— Опять виновата общественность.

— Ерничать — веселое занятие. Да и сам я не прочь иногда.

— То, что Агамалов со свитой в последний момент полетел вертолетом — случайность или все-таки что-то сработало?

— Случайность. Хотя, из корпоративных соображений, я должен был сейчас многозначительно смолчать, и вы бы подумали, что не случайность.

— Бандитов взяли? Ну, тех, кто ушел.

— Пока не взяли.

— А Махита?

— К нему нет никаких претензий. Наоборот — переговорщик, миротворец.

— Он ваш агент? — спросил Лузгин.

Майор и бровью не повел.

— Где он сейчас?

— По нашим данным — у себя на юге.

— Дякин с ним?

Майор кивнул.

— А что заложники? Те, в Казанлыке.

— Работаем.

— Земнова выдали?

Майор отрицательно повертел головой.

— Короче, рассосалось, — с усмешкой произнес Лузгин. — Меня еще допрашивать будут?

— Если по ходу следствия потребуется что-то уточнить.

— Я понял. Вопросов больше не имею. Теперь можете спрашивать сами.

Майор почесал подбородок в задумчивости.

— Собственно, мне вас и не о чем спрашивать. Отличная работа, Владимир Васильевич. Я слушал запись, сегодня читал расшифровку…

— Быстро работаете.

— Умеем, когда надо… Снимаю шляпу перед вашим профессионализмом: так разговорить объект не каждый следователь может. А вопросы наводящие!.. Как вы тонко, как естественно их ставили.

— Он не объект. Он отец моей жены.

— Разве это что-то меняет? Или другому человеку мы подлость и преступление не простим, а вот родственнику — совсем другое дело? Так вас понимать?

— Но он же лично сам ничего не совершал.

— Но и не помешал совершить, однако? К нему же пьяный Иванов потом приехал и все по пьяни рассказал. И что же ваш старик? А ничего, взял грех на душу и столько лет молчал. А мог бы потребовать вскрытия.

— Да ничего бы вскрытие не обнаружило. У Вольфа и так был цирроз.

— Вот видите, вы уже сами старика защищаете, по крайней мере, пытаетесь его понять. Ведь если бы тогда все это всплыло, компания бы рухнула. Весь высший менеджмент пошел бы за решетку. Кредитов — ноль, инвестиций западных — ноль, контракты — в мусорное ведро, репутация компании загублена навеки. Вот что лежало на одной чаше весов. А на другой чашечке — некто Вольф, запойный алкоголик, запутавшийся в своих связях с бандитами, упрямый и заносчивый, грубит инвесторам, но до сих пор решающе влиятелен в совете директоров, хотя его действия и приносят убытки… Ну, сделали ему успокоительный укол, несовместимый с тем количеством спиртного, что в нем находилось, печень-то и отказала.

— Но он же жил еще два дня. Один, на даче…

— Так сам всех выгнал, никого видеть не хотел.

— Но вы же теперь знаете, что его бросили. И ждали.

— Теперь, с вашей помощью, знаем. Со слов старика. А тогда этих слов никто не произнес. Хотите еще чаю?

— Лучше виски.

— Вот этого не надо. Вы бы поберегли себя, Владимир Васильевич. А то ведь на балу… Как-то некрасиво получилось.

— Выходит — знаете…

— Вы человек известный.

— Давайте чаю… Ну, хорошо, — Лузгин закурил без стеснения, — примем как факт, что Вольф губил компанию. Что Агамалов был зитц-председателем, а Вольф — хозяином по сути. Что Гера Иванов терпеть Вольфа не мог. Что старик ни во что не вмешивался. Но убивать-то зачем, убивать?

— Предложите другой выход. Как бы вы поступили?

— Уж точно — убивать не стал.

— Да вы и в Казанлыке могли бы с тем бандитом договориться, так нет — за пистолет. Еще и Дякина подставили.

— Жестоко лупите, майор. К тому же знаете прекрасно, что это не одно и то же.

— После той вашей стрельбы в сортире бандиты, вполне могли со злости всю деревню под пулеметы поставить. Вы об этом думали? Не думали. Вы себя спасали. А эти «мушкетеры» спасали дело всей своей жизни — одну из ведущих нефтяных компаний страны.

— Получается, вы их оправдываете?

— А я не суд. Я не сужу, я объясняю.

— И все равно…

— Ну, знаете ли, давайте мы с вами еще и о слезе ребенка порассуждаем.

— В этой теме вы большой специалист, я полагаю.

— Пытаетесь грубить? Напрасно. Мы к вам очень хорошо относимся. Притом достаточно давно. Да вы и сами это знаете.

— Уж знаю, знаю, — проговорил Лузгин. Он злился на майора, чтобы не злиться на себя: когда Сорокин открыто похвалил его за профессионализм, с которым Лузгин сотворил диктофонную подлость в кабинете у подвыпившего старика, он срезонировал внутри, пусть и безвольно, да и сейчас приятно было слышать, что тебя знают и ценят в этой не раз переломанной, но все еще могущественной службе. Сорокин был, конечно, сукин сын, но свое дело делал хорошо.

— Между прочим, — произнес Сорокин, подливая крепкий чай себе и Лузгину, — у нас есть показания медицинской сестры, делавшей укол. И вскрытие, однако, проводилось. Это я уже с вами, так сказать, начистоту.

— И вы все это в папочке держали столько лет?

— Держали. Теперь вот ваши показания…

— Не мои, а старика. Не путайте меня. И никакие это не показания.

— Как только вы подпишете, что надо, это уже будут показания. Плюс протокол допроса медсестры. Плюс заключение экспертов.

— А вскрытие что показало?

— Ничего. Цирроз. Они же про укол не знали. Его сделала сестра из ведомственной медсанчасти, «скорую» не вызывали. Тем, кто вскрывал, картина была ясна: поздно, Вася, пить «Боржоми», печень отвалилася…

— А вы про укол не сказали, конечно.

— Мы тоже узнали не сразу, Владимир Васильевич.

Представить только, почти с восхищением подумал Лузгин, сколько лет они хранили в своем сейфе этот динамит, как долго выбирали единственно точное время, чтобы извлечь его на свет и чужими руками — его, Лузгина, руками — изготовить и вставить в гнездо детонатор. И как судьба неумолимо сводит все концы с концами: надо было Штатам вломиться в Иран, надо было закрутиться колесу событий, совершенно не связанных, казалось бы, между собой, чтобы Лузгин в итоге оказался в должном месте при должных обстоятельствах и совершил предначертанное.

— Выходит, вы тоже спасали компанию. Для России, естественно.

— Да, — сказал Сорокин.

— И сегодня спасаете снова…

— Работа такая, — произнес обыденно майор.

— Еще вопрос. Если, опять же, позволите.

— Валяйте. Как наш чаек?

— Умеете заваривать…

В той самой пластиковой папочке, что в свое время передал ему через Ломакина с Земновым майор Сорокин, была сжато изложенная история создания «Сибнефтепромом» совместного с канадцами предприятия «Инкойл». Со стороны канадцев учредителем СП выступила компания «Аксель-груп», руководимая неким Фредом Акселем, еще в конце восьмидесятых бывшим просто Федей Аксельродом по кличке Шахматист, фарцовщиком и цеховиком с условным сроком. Интеллектуальный вклад Фреда Акселя в СП «Инкойл», оцененный «Сибнефтепромом» в шесть миллионов долларов и половину акций СП соответственно, представлял собой коробку с бумагами весом в четыре килограмма, где самым ценным документом, помимо списанных с учебников типичных бизнес-схем, была инструкция по гигиене, без шуток призывавшая буровиков по утрам чистить зубы. Уже через год личный доход Феди Аксельрода составил ровно сто миллионов долларов, из коих восемьдесят два он перевел в офшоры на номерные счета тех, кто столь высоко оценил вес коробки.

«Инкойл» через Израиль продавал сибирскую нефть в Канаду и Америку. В середине девяностых на паях с финансовой компанией «Сигма» через залоговые аукционы «Инкойл» приватизировал «Сибнефтепром», передал пакеты акций своим соучредителям, после чего был ликвидирован в установленном законом порядке. Федя Аксельрод возглавил зарубежное представительство «Сибнефтепрома» в Цюрихе, где вскоре умер при туманных обстоятельствах. По слухам, идея называть нефть «скважинной жидкостью» и перепродавать таковую друг другу по внутрикорпоративным ценам, то есть за гроши, пока «жидкость» не пересечет границу, принадлежала Феде Шахматисту и увела от госказны не менее шестидесяти миллиардов нефтедолларов.