— Сейчас разгрузимся, — сказал старлей, полуобернувшись на лузгинские шаги, — соберем для вас личный состав, побеседуете.

— О чем? — съязвил, не сдержавшись, Лузгин.

— Вам виднее, — спокойно ответил Елагин. — Да, сейчас сюда местного старосту привезут, расскажет вам… ну… о проблемах населения…

— …О дружбе с военными, — в тон старлею продолжил Лузгин. — Все понятно. — Он стал припоминать, в каком кармане сумки лежит диктофон и давно ли он менял в нем батарейки. — Кстати, как вас по батюшке? Очень приятно, Алексей Алексеевич. Простите, что не поинтересовался ранее. Так вот, Алексей Алексеевич…

— Можно и без отчества, — сказал Елагин.

— …Нельзя ли мне самому побывать в деревне? Поговорить с людьми, а не только с начальством.

— Времени мало, — ответил старлей. — Вернетесь в Казанку, там — сколько угодно.

— А если я желаю здесь?

— Не успеете здесь.

— У меня создается впечатление, — с подчеркнутой вежливостью проговорил Лузгин, — что у вас есть какие-то причины воспрепятствовать мне… — Елагин медленно покачал головой, глядя мимо, и Лузгин шагнул к нему поближе и даже тронул за рукав. — Что случилось, Алексей? Чего вы от меня шарахаетесь? Боитесь, что не то и не так напишу, неприятностей боитесь? Зря боитесь, я вам не враг, я вам зла не желаю. Я взрослый человек, в два раза старше вас, Алеша, я тридцать с лишним лет работаю журналистом и никогда людей не подставлял. Но я не люблю, когда меня водят за ручку, и я не позволю, понятно?

— Да никто вас за ручку не водит! — Скуластое лицо старлея выражало и досаду, и неловкость. — Я просто отвечаю за вашу безопасность, вот и все.

— А там опасно, да? — Лузгин выставил руку в направлении деревни.

— Здесь везде опасно, — сказал Елагин.

— А в Казанке?

— В Казанке — нет.

— А почему?

— Как почему? Просто знаем, вот и все.

— Послушайте, Алексей! — Лузгин придвинулся и снизил голос. — Черт с ней, с этой деревней. Не пойду я туда, если вы не хотите. Согласен: пусть будет Казанка. Я вообще согласен во всем и везде вас слушаться. Договорились? Я шагу без спроса не сделаю, только… Только позвольте остаться с вашей ротой.

— Исключено, — сказал Елагин.

— Да не хочу я возвращаться с тем старлеем! — Он уже с трудом удерживал себя на полушепоте. — Я его знать не знаю, а к вам я привык. В конце концов вы сами только что сказали, что отвечаете за меня, да? — Лузгин обрадовался собственной находчивости. — А если меня шлепнут на обратной дороге с тем старлеем? Кто отвечать-то будет? Нет уж, Алеша, вы меня сюда привезли, вы меня обратно в Тюмень и доставите. Договорились?

— Исключено, — сказал Елагин.

— Да ну вас на хрен, старший лейтенант, — в сердцах не сдержался Лузгин. — Я думал, вы человек, а вы… — Он замолчал, подыскивая слово. — Вот Коля-младшой, он бы понял, он бы так не поступил.

— Вот были б вы военным…

— Был бы я военным, — оборвал его Лузгин, — я бы уже полковником был, и ты бы у меня, старлей, сейчас по струночке стоял.

— Какое счастье, — улыбнулся Елагин, — что вы не полковник. Не сердитесь, Владимир Васильевич, но по-другому не будет.

— Ну, это мы еще посмотрим. — Лузгин отлично понимал, что он проиграл окончательно, но злость на старлея и самого себя — еще бы, сдался пацану — странным образом куда-то улетучилась. Он понял вдруг, что дело не в Елагине и не в старлеевском к нему предвзятом отношении, не в ритуальной неприязни строевого к штатскому, а в чем-то большем, неясно опасном, над чем и сам старлей властен не был.

Лузгин припомнил стрельбу по дороге в Ильинку, как старший лейтенант глядел из-под ладони через поле — на этот раз бинокль забыл в машине, как под Ялуторовском автомат; и с этой армией мы мним себя великою державой? Да, собственно, дело не в армии. И даже не в Чечне, которую отдали, и не в законе об охране инвестиций. Беда в другом — что не сумели сами собой распорядиться; как жили одним днем, так и живем. А те, которые пришли, свое право и дело знали круто. Вот прикупили «Транснефть» деловые «варяги», и вскоре никаким сепаратизмом уже не пахло в суверенном Татарстане, потому что «варягам» было плевать на сепаратизм и суверенитет, вместе взятые: они завладели «трубой». Ознакомьтесь с тарифами и извольте платить, а коли не желаете — грузите вашу нефть хоть бочками, как Бендер апельсины. Никакие президенты с губернаторами этим собственникам были не указ, а если что летели «боинги» с ограниченным контингентом. Поначалу Лузгин даже радовался, наблюдая, как под напором «варягов» к чертям собачьим покатилась вся родная бюрократия, да тут же принялась карабкаться обратно, сжимая в зубах свежие ооновские «ксивы». И ведь вскарабкалась и уселась прочнее, чем раньше, потому что ее новых хозяев нельзя было свергнуть на выборах.

— …Вы меня слышите? — дошел до Лузгина голос старлея.

— Да-да, конечно. Извините, Алексей.

— Пойдемте спустимся в укрытие. Ребята ждут.

— Сейчас, — сказал Лузгин. — Только из сумки диктофон возьму… О, черт! — Он стукнул себя кулаком по бедру.

— Сумка же в машине!

— Да вы начните, Саша сейчас подъедет. — Было видно, что Елагин торопился «отбыть номер», забрать Лузгина и уехать отсюда, и Лузгин, еще раз чертыхнувшись, побрел за ним, как на привязи.

Спуск в яму — спуск в укрытие, одернул он себя, — был оборудован солидной деревянной лестницей, что Лузгин отметил с одобрением, как, впрочем, и все, что он увидел далее: крепкий струганный стол с такими же крепкими лавками по бокам, на которых чинно сидели солдаты, спрятав руки под столом и стреляя в пришедших глазами, и брезентовый тент на растяжках, изнутри казавшийся светлее, чем снаружи, и досками зашитые земляные стены.

— Здравствуйте, товарищи! — сказал Лузгин.

— Здравжелам! — ответили солдаты, вскакивая с мест. Лавки стояли очень близко к столу, и подняться в рост не получалось, приветствовали Лузгина на полусогнутых.

— Отделение, садись! — скомандовал старший лейтенант.

— Представляю вам, Владимир Васильевич, отделение сержанта Коновалова. В течение двух недель его подразделение будет выполнять боевую задачу по охране дороги федерального значения «Ишим — Петропавловск».

Лузгин, старлей и сержант Коновалов стояли у торца стола, вокруг единственной невесть откуда взявшейся здесь крашенной в синий цвет табуретки. Я, значит, сяду, прикинул Лузгин, а они будут маячить за спиной? Хорошее, однако, интервью получится, откровенное и содержательное…

— Беседуйте, — сказал Елагин. — А мы с сержантом не будем вам мешать.

«Он умнее, чем я думал…» Лузгин с благодарностью пожал руку старлею и напомнил про магнитофон. Когда отстучали ботинки на лестнице, он сел к столу и, улыбаясь, посмотрел по обе стороны, выискивая лица посмелее, и сразу узнал Храмова того, что спрашивал его под Голышмановом про независимость России.

— Здравствуйте, Храмов, — сказал он приятельски. — Познакомьте-ка меня с товарищами. Не надо вставать, сидите…

Он всегда полагал, что фамилия есть штука неслучайная; она так же, как имя, предопределяет человека и судьбу. Вот он сам — шелуха от разлузганных семечек… Но слушал Храмова и вглядывался в лица, пытаясь угадать городских и деревенских, добровольцев и забритых по призыву, шпану и маминых сынков, но так и не смог ничего уловить и спросил наобум, есть ли среди них контрактники. Ему ответили молчанием, и только Храмов подал голос: нет, контрактников среди них нет. Тогда Лузгин спросил еще: «Ну как служится, земляки?». Ему ответили: «Нормально». — «Далеко до дембеля еще?» Немного посмеялись. «Домой не хочется?» Улыбки, пожимание плеч, шарканье ног под столом. «Как относится к вам местное население?» — «Нормально относится». — «На танцы в деревню ходите?» — «Да нет в деревне танцев!» — «А почему?» — «Да клуба нет». — «А просто так, без клуба, на лужайке? Или местные парни ревнуют?» Снова смех, движение, шепот на конце стола. «Куда пойдете после дембеля — работать, учиться?» — «Да работать, наверное, или учиться». — «Кто-нибудь из вас уже участвовал в боевых действиях? Поднимите руку…»