Никто руки не поднял, и это поразило Лузгина. Как же так, ведь рота воевала, по словам Воропаева, и совсем недавно, летом, так где же ветераны? Неужто повыбило всех? Нет, так думать не хотелось, и Лузгин предположил, что просто дембель подоспел и роту пополнили новобранцами.

— А сегодня? — нашелся Лузгин. — Сегодня кто стрелял по грузовикам?

— Наводчик Шевкунов. — Красивый смуглый парень поставил руку столбиком, как в школе.

— Ну вот, а вы говорите: никто, — ободряюще хмыкнул Лузгин. — Как считаете, попали или нет?

Шевкунов пожал плечами, вокруг захихикали, и обиженный наводчик стал оправдываться, что вот-де в учебке он стрелял из БМП, там пушка малокалиберная, а здесь пулемет; «бэтэр» совсем старый, а вот из пушки он бы те грузовики прикокал только так. Ага, машинально отметил Лузгин, это называется не «броник», а «бэтэр», речевая аббревиатура БТР без лишнего звука «э», надо запомнить; и спросил, кто стрелял на шоссе по бандитскому джипу. «Не мы, — ответили ему со всех сторон, — мы шли в хвосте, даже не знаем, кто стрелял».

— Не скучно здесь, на блокпосту?

— Конечно, скучно, — сказал Храмов, а Шевкунов сказал, что нет, нормально, вот только, если дождь, в футбол играть нельзя.

— С кем, с местными? — спросил Лузгин, почуяв интересный поворот в беседе.

— Да нет, сами с собой, — с улыбкой сказал Шевкунов. — Прямо на дороге и играем трое на трое.

— А остальные?

— Так в карауле остальные, — удивился Шевкунов лузгинской непонятливости.

— Еду сами готовите?

— Вон, — сказал Храмов, — у нас снайпер Потехин за повара.

— Ага, — повернулся к снайперу Лузгин. — И какое ваше фирменное блюдо?

— Ералаш! — за Потехина ответил Шевкунов; все засмеялись, снайпер тоже. — То есть все в одну кастрюлю, что осталось, и варить до тех пор, пока ложка не будет стоять.

— Обязательно рецептик запишу, — серьезным голосом подытожил Лузгин. Позади раздался топот.

— Извини, Василич, — сказал водитель Саша и положил на стол черную коробку диктофона. В сумке рылся без спроса, отметил Лузгин с неприязнью, да черт с ним, на зоне манерам не выучишься. Он кивнул посыльному и нажал педальку записи.

— Для истории, — пояснил он солдатам. И как обрезало беседу: далее никто уже не смеялся, не сыпал репликами через стол, отвечали односложно, с настороженными лицами, а Шевкунов и вовсе замолчал и отковыривал занозу на столешнице. Зря я включил эту штуку, с досадой подумал Лузгин. И вообще все это зря: и разговор, и глупая поездка, и глупый заголовок, вертевшийся вторые сутки в лузгинской глупой голове: «Командировка на войну». И самое печальное, самое стыдное заключалось в том, что он никак не мог сообразить, придумать настоящие вопросы, чтобы проникнуть в души сидящих перед ним таких простых, таких понятных, как ему показалось вначале, стриженых молоденьких парней. Подобное случалось с ним и раньше, особенно когда человек или тема были безразличны Лузгину, но и тогда, как правило, его выручали контактность и навыки, профессиональная имитация живого интереса и некая мудрость во взоре: мол, понимаю, продолжайте… А здесь не сработало, и Лузгин обрадовался даже, когда по лестнице опять затопали ботинки.

— Закончили? — спросил Елагин. Лузгин кивнул ему в ответ, и сержант Коновалов скомандовал отделению «встать» и «на выход». Вокруг Лузгина толкались в тесноте, он решил сидеть, пока не выйдут все, и перематывал назад кассету в диктофоне.

— Привет, Володя, — раздался за его спиной незнакомый тихий голос. Лузгин развернулся на табуретке и увидел рядом с Елагиным пожилого мужичка в старой болоньевой куртке, с отвислыми щеками на продолговатом лице и прядью волос через лысину. — Не узнаешь?

— Привет, — сказал Лузгин. — Не узнаю. А что, должен узнать?

— Нет, не должен, — с улыбкой сказал мужичок, и что-то памятное было в той улыбке. — Лет тридцать прошло или меньше? Ты вон тоже пополнел, солидный стал… Да Дякин я, Дякин! — сказал мужичок, поднимая брови в такт на звуке «я».

— Не может быть! — пропел Лузгин. — Ну, Славка, ты даешь!.. — Он обнял Дякина за плечи. — Вот не поверишь, я как раз тебя вспоминал, когда через Казанку ехали.

— Я тоже не поверил, — Дякин потряс головою, и прядь на лысине встала торчком, — когда мне сказали «Лузгин». Ты как здесь очутился-то?

— Нет, — перебил его Лузгин, — это ты как здесь очутился?

Дякин снова поднял брови и пришлепнул прядь к макушке, за него ответил старший лейтенант: «Вячеслав Петрович Дякин является старостой деревни Казанлык, и он сейчас коротко расскажет о проблемах местного населения».

— Почему коротко? — спросил Лузгин.

— Времени в обрез, — сказал Елагин. — Вы простите, но… Садитесь, Вячеслав Петрович.

— Ну и что у тебя за проблемы? — спросил Лузгин, усаживаясь тоже. На этот раз Елагин не ушел, стоял между ними, заложив руки за спину. — Как ты вообще сюда попал, Славка?

— У меня же родители здесь, — ответил старый лысый Дякин. Раньше, комсомольским боссом, он любил держать себя начальственно, даже на рыбалку выезжал в белой рубашке. Он был на год старше Лузгина, а если тебе чуть за двадцать, то целый год разницы — большое дело, да и был тогда Лузгин всего лишь простым корреспондентом. А сейчас — еще неизвестно кем, и Дякин его явно опасался, как, впрочем, и старлея, нависшего над дякинским плечом.

— Староста, значит, — сказал Лузгин. — Это хорошо. — Дякин промолчал, а старлей пояснил Лузгину, что Вячеслав Петрович пользуется авторитетом среди населения.

— Ну и как ты, Славка, этим авторитетом пользуешься? Кстати, Алексей Алексеевич, вы не могли бы нас оставить… тет-а-тет? Мы с товарищем Дякиным давние товарищи.

— Все в порядке, Володя, — быстро выговорил Дякин. — Помогаем друг другу, никаких жалоб нет. С питанием, значит, помогаем… Ну, в основном с питанием. Они нам тоже помогают. — Если я правильно понял, — Лузгин старался говорить очень вежливо, — вы все здесь помогаете друг другу. И больше тебе, Вячеслав Петрович, нечего сказать корреспонденту.

— Ну, — ответил Дякин.

— Дома как? Жена, дети… — Он не мог вспомнить: были тогда у Дякина дети? Человек сельский, решил Лузгин, были наверняка.

— Дети в Тюмени, дочь замужем, вышла так удачно, сын тоже, ну, в смысле, женат, оба работают, у дочки, она старшая, уже два сына, то есть два внука у меня теперь, а сын все тянет, обормот, жена его, в смысле…

— Вот и отлично, — процедил Лузгин. — Рад, что у тебя все хорошо. — И, обращаясь к Елагину: — Вопросов больше не имею. Благодарю за все. И вам спасибо, товарищ староста.

— Прошу наверх, — сказал старлей, только что каблуками не щелкнул.

Бронетранспортер сменяемой роты уже стоял на дороге носом в сторону Ишима, водитель Саша разворачивал «уазик», дергая его туда-сюда по узкому шоссе. К старлею вразвалку приблизился сержант Коновалов, сказал разгневанно, что гады не отрыли новый сортир.

— Отроете, — сказал Елагин. — Ну что, Петрович, сам дойдешь?

— Дойду, дойду, — сказал Петрович и скоренько начал прощаться. Лузгин еще раз обнял старину Дякина за плечи, их головы соприкоснулись ухо к уху, потом Дякин близко глянул на него и произнес вполголоса: «Пока, Володя. Приезжай еще».

— А на хрена? — так же тихо ответил Лузгин.

— Извини, — сказал Дякин и пошел по дороге в деревню. Шагах в десяти он достал из кармана болоньевой куртки вязаную лыжную шапочку и натянул ее ниже ушей.

— Ну что, по машинам? — браво окликнул Лузгина старлей Елагин.

Лузгин еще немного проводил глазами одинокую фигуру на дороге и неспешно приблизился к старлею.

— Последний раз прошу вас, Алеша: можно мне остаться с вами?

Старлей подвигал тонкими губами и, не глядя в лицо Лузгину, предложил решить вопрос в Казанском, по приезде. Лузгин знал доподлинно, что ничего в Казанском не решится, Елагин просто выманивает его с блокпоста, как после будет выманивать из Казанки в Ишим и так далее. Впервые в жизни он пожалел о том, что не имеет, как другие нормальные выпускники высшей школы, звания офицера запаса: ведь как гордился ранее, что сумел «закосить», не ездил на глупые сборы, а если б не «косил» и ездил, то был бы сейчас капитаном запаса и мог бы гаркнуть на старлея с высоты своей лишней четвертой «звезды».