– Твой любимый Тёма тряпкой был и шлюхой – кто посильнее, под того и прогибался! – это действительно было так, я не пиздел, говорил правду, хоть и жестокую.

– Н-не смей, сволочь, н-не смей, – Кирилл аж заикаться стал от негодования, ну а чё, признать-то слабо оказалось.

– Да прекрати ты за детские воспоминания держаться! Он всегда был как прицепной вагон – к какому локомотиву прицепили, туда и катился. Когда я его забрал, он бы через месяц уже сам всех приказывал пиздить! Очнись, сука! Не было той любви, за которую ты держишься, как слепой за поводыря!

Зачем я говорил непонятно, с кем спорил? Сам с собой, наверное. За три года, что прошли со времени такой глупой и страшной в своей обыденности гибели Тёмы, я часто о нём думал, вспоминал поступки, слова.

Анализировал свои и его чувства. Если бы не Кирилл, он не продержался бы тогда в лагере и недели, сломался бы, но десять лет назад я этого не понимал.

Только, после их побега, когда снова нашел и забрал “своего личного блондина” – повзрослевшего, сформированного как личность, я стал замечать, что за красивой мордашкой нет ничего, кроме желания найти сильное плечо. Нет, это не преступление, конечно, но сам он не был ни стоиком, ни бойцом – как виноградная лоза, которой необходима опора, чтобы жить. Как вода, которая принимает форму сосуда, в который её льют, так и Артем был ведомым, зависимым и не таким уж и хорошим, каким выглядел в глазах Кирилла. А тот всё не мог сбросить розовые очки первой влюбленности. И меня это… злило.

Заставляло ревновать? Да!

Да, блядь, я ревновал! К мертвому, к тому, кто всегда будет лучше живого, только потому, что уже не изменит впечатления о себе.

Мне надо было на воздух. Срочно. Просто пиздец какая необходимость возникла глотнуть свежести, я задыхался здесь, в этом ебаном доме, пропахшем лекарствами, кислым потом и блевотиной.

Но и бросить Кирилла в таком состоянии не мог, он бы выкинул очередную глупость – либо снова поперся непонятно куда, либо таблеток наглотался, либо что еще похуже его мозг в бреду бы выкинул. Я связал ему руки, вытянув их за голову, и обмотал другой конец веревки вокруг ножек дивана, то же самое сделал и с ногами.

– Мудак ты, просто ёбнутый мудак! – прокомментировал мои действия Кирилл, бесполезно дергаясь – я привязал на совесть, сам он в жизни не освободится. – Нахуя? Нахуя ты меня держишь?

Я наклонился к нему и погладил по щеке:

– Давно хотел собаку завести.

Вышел, не оглядываясь, и поехал в город. Мне надо было прийти в себя.

========== Часть 17 ==========

“И когда ты узнаешь это – тихо заплачешь,

возненавидишь себя, вспоминая приходы,

Ты поймешь, что дороже ты уже не заплатишь,

если ценой за них стала – свобода! ” (с)

***

Когда-нибудь я стану просыпаться, как все нормальные люди? То на койке в камере, то с похмелья, то…

Что?

Даже рот открыл – настолько охуел. Вокруг – поля, лесная полоса вдалеке тёмной кромкой и дорога рядом. Я – на обочине, в канаве: ноги завалены какими-то сучьями, вся одежда в пыли и грязи. И Беса нет. Нет его… Он уехал? Он бросил меня здесь, одного, припрятал до лучших времён, накрыв колючим ветвистым одеялом!

– Сука-а-а! – закричал со всей дури, но дорога в обе стороны была пуста, никто меня не слышал.

– Тише-тш-ш-ш…

Бес появился со спины, и вокруг резко потемнело, будто выключили свет.

Да, в соседней от его спальни комнате в лагере света и правда не было – только глаза наши блестели в темноте. Пахло спиртным и было душно. Бес, толкнув к кровати, поставил на колени и стянул с меня штаны. Он вылизывал меня, а после мы, как обезумевшие кролики, трахались. Ритм наш плавно замедлялся, и это уже не был обычный животный трах. Бес стал нежным, ласковым – он любил меня. Или как будто любил, и на самом деле ему было просто очень хорошо…

Я проснулся.

Открывать глаза страшно было, мелькали мысли, что я вернулся в прошлое, чтобы заново прожить его и прочувствовать каждую деталь на своей шкуре – для профилактики.

Мне повезло: очередной флэшбек. Галлюцинация, которая закончилась настоящим костиным хохотом. Он ржал, согнувшись пополам посреди комнаты, и мгновенно заразил своим смехом меня. Над чем мы смеялись, было не важно, главное, что я видел его другим. Видел себя другим, другой была ситуация и мир вокруг нас, только наш – созданный нами, придуманный и… вылепленный, но уже не из пластилина.

Пропало желание ругаться и вспоминать старые обиды, и я надеялся, так теперь будет всегда – сейчас, завтра. Мы не будем думать, размышлять о насущном, будем просто любить, наслаждаться каждой секундой. Каким же я, наверное, стал слюнявым романтиком, но было так плевать. Я хотел тепла, хотел, чтобы Костя согрел меня и никогда-никогда не отпускал.

Он ворвался в мою жизнь холодными ветром, ураганом, без которого теперь трудно было дышать. Да, рядом с ним мне было тяжело, невыносимо, и он же давал сил, пробуждая воспоминания и тут же их гася своей внутренней силой.

Объятия его были нежными, как в моём сне; он не был груб, нетерпелив, и ласками своими доводил до безумства. Я хотел всего и сразу – кричать, рыдать, смеяться и, кончая, повторять всё вновь.

Бес прилип к моему телу, к губам, что перехватило дыхание; член его упёрся мне в ягодицы, и во второй раз ко мне пришло понимание того, что я могу заразить его. В первый я об этом сказать не смог физически, а сейчас – обязан был. Сколько хуёв в моей жопе побывало за последнее время, сколько доз себе вколол шприцом с грязной иглой – не сосчитать.

Я двинулся чуть вверх, но Бес – сильный, прижал меня к изголовью кровати и сказал, что поздно уже переживать. Уже поздно…

Я как молотком по голове получил, и от того все чувства обострились до предела. Не понимал я, как можно было вот так просто реагировать на вероятность заражением ВИЧ. Или не хотел понимать – не видел дальше своего носа, всё время о себе любимом думал. И Костя – он тоже – думал обо мне, заботился, выхаживал, кормил. Не для себя это делал – для нас.

– Не отпускай меня… не отпускай больше…

– Не отпущу!

***

Я не запомнил тот момент, когда снова решил спустить на него собак: обиды, скопившиеся за несколько лет, полились, как говно. Я орал, словно ебанутый, и во всем обвинял ходящего из угла в угол Беса. Оскорблений не жалел, и в каждом мерзком воспоминании я припас для него местечко. Как на плахе, блядь – даже слова не давал ему вставить. Всех вспомнил и Артёма, о чем почти сразу пожалел.

Всё, что Бес говорил про него, я и так знал. Я знал! Но как в эту секунду было гадостно признавать его правоту. Было обидно и больно до слёз, до тяжести в груди, и, не выдержав, я в очередной раз послал его на хуй, а после забрался под одеяло. Опять накатывал озноб, начали болеть зубы, голова, всё тело, и где-то в моём затуманенном разуме скользнула мысль о героине. Под ним такого не было, и даже сейчас он телепортировал мысль о шикарнейшем кайфе. Он звал меня и обижался на то, что я так быстро променял его на…

На что?

На хуй? Хм.

На свободу, на надежду, на силу – сжигающую все препятствия, испепеляющую негатив и предрассудки. На Беса, потерявшего себя, но сумевшего найти соломинку для того, чтобы выжить, чтобы жить и, может, любить…

– А вот это ты очень зря! – заорал я, хотя был уже относительно спокоен. – Сука, я припомню тебе!