Только последние мои убийства стали по-настоящему очищением общества от “скверны”, блядь. И только сейчас я что-то создавал, пытался создать.

***

– Костя-а… – прозвучало, как хрип умирающего, – помоги мне, – как же Кирилла запаучило-то опять, захуярило по-полной.

Если я правильно понимал, мы дошли до пика, осталось продержаться совсем немного. После той ночной нашей прогулки, после того, как он сам вернулся со мной в дом, находясь в каком-то очередном просветлении, даже не упрекнув за изнасилование, у меня словно открылось второе дыхание. Я признался сам себе, что не хотел его отпускать. Не хотел быть один. А значит, надо было терпеть. И я терпел.

– Сейчас, станет легче, – почти на руках отволок его в горячую ванную, чтобы помочь согреться, забрался вместе с ним, пристроив темноволосую башку себе на грудь; вроде, там его слегка отпустило, Кирилл затих, задышал ровно, задремал, уже не чувствуя, как в спину упирается мой член. Опять двадцать пять. А вроде не мальчишка уже, но стоял у меня как в семнадцать.

Звонок позволил отвлечься от похабных картинок в мозгу, звонившему Гене – а кто это еще мог быть, пришлось подождать, пока я вылез из ванной сам и вытащил сонно что-то забормотавшего Кирилла - не оставлять же его было в воде, еще бы захлебнулся. Уложил под одеяла и взял трубку. Конечно, блядь, ну как же, целую неделю не проявлялся мой ебаный работодатель, соскучился поди.

Но пока я прикидывал, что соврать на этот раз, чтобы объяснить бездействие, Гена меня опередил:

– Костик, что же ты молчал-то? Честно, не ожидал, что ты сможешь так безупречно всё сделать!

И что я сделал интересно? Но не спрашивать же в лоб, поэтому стал выкручиваться:

– Я давал повод сомневаться?

– Нет, я, конечно, знал, что ты спец, но чтобы так… Как ты это провернул?

Да что – это, блядь, ты можешь выражаться конкретнее?!

– А твоя наружка тебе не доложила? – решил хоть что-то выяснить, заодно и насколько жесткий за мной контроль прощупать.

– Костик, не преувеличивай, ты – стрелок вольный, я тебе доверяю. Почти как сыну, – заржал, гнида, намекая на то, к чему привело доверие отца. – Никто тебя не пасет, но сам понимаешь, на въезде в поселок охрана не зря сидит, а про нарика твоего я ещё из клиники узнал, что в вип палате вместо уважаемого Константина Владимировича какой-то чмошник отлеживался. Кстати, мой тебе совет – избавляйся от него в темпе, он тебя тормозит, мне это очень не нравится. – Я сжал зубы, чтобы не рявкнуть, что сам он чмошник, а не Кирилл, и проглотил пожелание засунуть своё “не нравится” куда поглубже, просто молча ждал, когда закончится пиздёж. – Так давай, колись, как удалось инфаркт Бобру обеспечить? Поэтому в клинике тусил?

Вот это уже по делу прозвучало. Бобруйский Анатолий Викторович – один из списка… Видно, кто-то там наверху решил мне помочь. Нехуево так помочь.

– Гена, мои методы – мои методы.

– Не хочешь мастерством поделиться? Жмот, – снова довольно заквохтал, видимо, этот покойничек ему реально поперек горла стоял. – Сколько еще осталось?

– Сколько надо, – нажал отбой и только потом захохотал, будя гоготом Кирилла. Он недоуменно высунулся из-под одеяла и уставился на меня голого, стоявшего посередине комнаты и почти рыдающего от смеха.

– Что-то случилось? – Судя по глазам, он снова вернулся в период просветления, все-таки за последнюю неделю большая часть времени проводилась в адеквате. Почти.

– Случилось. И, если есть Бог на небе, то он за нас, Кирюха, за нас!

Прыгнул к нему на кровать под одеяла и сделал то, что давно хотел – стал целовать, засасывая язык, щупая и сминая худые горяченные бока. Первые пару секунд Кирилл замер, а потом стал прижиматься в ответ, перехватывая инициативу, заграбастывая мои губы и язык жадным ртом.

Если бы на нас сейчас взглянул какой-нибудь ребенок, он бы наверняка подумал, что “дяденьки настолько голодные, что едят друг друга”; от этой глупой мысли меня вновь сотряс хохот, такой, что пришлось даже разорвать поцелуй, чтобы продышаться и унять внезапно нахлынувшую эйфорию.

Кирилл взглянул на меня, задыхающегося, трясущегося в припадке буйного веселья и тоже рассмеялся, зараженный моим настроем:

– Я никогда не видел, чтобы ты смеялся, – проговорил он, когда мы закончили ржач.

– А я никогда так и не смеялся, – ответил, смотря в его глаза, на которых даже выступили слезы от смеха, лизнул его ресницы раз, другой, вылизал просто его глаза, не в силах оторваться, прижимая к себе всё сильнее. – Всё будет хорошо, я знаю, нам повезет.

Опять без смазки, опять без презервативов, но отпустить его хоть на мгновение было невозможно; да и он был влажный, пропотевший под двумя одеялами, так что я просто закинул одну его ногу себе на бедро и толкнулся в горячую впадину.

– Костя, ты без… не надо, мало ли я…

– Ты за меня боишься что ли? – приподнял лицо Кирилла за подбородок, вынуждая смотреть в глаза, вылизанные ресницы слиплись, придавая взгляду какую-то охуенную доверчивость и нежность, аж в груди защемило от этой картины. – Поздно уже бояться, мы теперь с тобой одной крови, – он улыбнулся моей шутке и тут же поморщился от боли, когда мой член проник внутрь. – Поздно уже, слышишь?

– М-м, да-а, ты меня не отпустишь? – в ответ я только сильнее насадил его на себя, – не отпускай меня больше…

– Не отпущу…

***

Но через несколько дней качели вновь пошли назад, возвращая Кирилла в состояние брошенной на берег медузы, тающей под палящим солнцем. Смотреть было на него и жалко, и противно, и как-то мучительно что ли, словно меня самого вместе с ним корежило и перекручивало, как в мясорубке. Я только надеялся, что это последний откат, ведь по всем срокам должно было отпустить. А пока Кирилл метался на диване, скидывая подушки, избавляясь от одеял в изнеможении от жары, и тут же сворачивался клубком, сотрясаемый дрожью от внутреннего холода.

И снова в его лице проступило выражение тупой злобы, он смотрел на меня с дикой ненавистью, когда я укрывал его одеялом вновь и вновь, отталкивал мою руку с кружкой воды, и шипел ругательства сквозь зубы. Но я держался. Держался до тех пор, пока его не прорвало потоком гнусных оскорблений, выплеснувшихся, словно гной из нарыва.

– Сс-сука! Почему не ты сдох тогда! Почему не ты?! Как же ты меня заебал! Всю жизнь, ты испортил мне всю жизнь! Я мог быть счастлив с Тёмкой, а ты… ты разрушил всё, растоптал, бля-а-адь, как же я тебя ненавижу-у, – он зашелся в беззвучных рыданиях, затрясся еще больше, поперхнулся, чуть не сблевал, да только нечем ему было блевать, с утра так ничего и не съел; сплюнул только на пол желчью и свесил голову к полу. – Я хочу умереть, зачем ты издеваешься, тварь? Я хочу к Тёме, я люблю его… а тебя я ненавижу, всегда ненавидел, презирал тебя и ненавидел…

Ну, я ведь тоже живой человек, сорвался, конечно. Знал, что не надо его слушать, знал, что осталось терпеть совсем немного, что это не он говорит, а его ломка в нём идет на последний рубеж, но эгоистичное желание Кирилла во всём выставить виноватым только меня, так взбесило… Что я не выдержал.