Он не хотел меня и ему моя забота в пизду не была нужна. От понимания этого глаза затянула какая-то красно-темная пелена, наверное, я никогда еще так никого не ненавидел, как его в этот момент.

Одним ударом сбил его с ног и навалился сверху:

– Что, сука, не хочешь становиться человеком, хочешь остаться тварью? Отлично, оставайся!

Кирилл ловил ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, а мои руки уже стягивали с него джинсы. Что я там планировал? Не трахать его? Да с чего бы это, если на большее он не годился? Такая же тварь, такая же подстилка, как остальные, даже еще хуже, ведь когда-то он был другим. Когда-то был способен на поступок, сейчас лишь на трусливое бегство.

Не было смазки, не было с собой презервативов – плевать, уверен, меня бы не остановили никакие результаты анализов, я даже не вспомнил про них. В тот момент не задумывался ни о чем, хотел уничтожить его и ту часть в себе, что заставила с ним связаться. Расстегнув ширинку, достал хуй и плюнул себе на руку, чтобы хоть немного смочить перед тем как выебать слабо сопротивляющееся тело подо мной.

– Н-не, н-не… – да даже котенок бы мяукал громче!

– Молчи, сука, или я тебя здесь до смерти заебу, – поднял бедра, уткнув лицо Кирилла в какую-то кочку, одной рукой удерживая голову за волосы и вдавливая в мох и листья, почти мечтая, чтобы он задохнулся; другой – направил член между бледных, пытающихся сжаться, ягодиц, – хочешь стать для меня поуже, проблядь?

Пиздец каким он был узким и тугим, просто пиздец, хорошо, видать, отошел от предыдущих ёбарей. Чтобы удержаться и не стонать от удовольствия, я продолжал говорить и с каждым толчком сильнее вбивал его голову в землю:

– Нравится? Сколько раз тебя ебали за дозу? Много, могу поспорить, очень много, а скольких ты ебал? Никого? Когда-то ты был только сверху, да? – он замычал, выворачивая голову вбок, чтобы вдохнуть воздуха, и снова попытался вывернуться. – Только прошло это время, ты не сможешь никого трахать, будешь только раздвигать ноги, ты стал грязью, дешевой шлюхой, общей блядью…

Еще, еще быстрее, без какой-либо жалости, с такой силой, что шлепки тела о тело разносились по всему ебаному лесу, так грубо, что Кирилл уже даже дергаться не мог. Я почти упал ему на спину, но продолжал вбиваться с остервенелой яростью, только закусил губу и закрыл глаза, чтобы полностью раствориться в ощущениях: глубже, так глубоко, как возможно втиснуться в него, разорвать, разнести в клочья… Показать, как я его хочу, объяснить, что он делает со мной, что я готов сделать с ним… На что я готов ради него.

Блядь, как же хорошо-то…

– Если… ты… сможешь… если… ты… выдержишь… клянусь, я дам… тебе сверху…

Ну, не в любви же было признаваться после такой ебли. Как еще я мог выразить то, что сжигало меня изнутри? Чувство вины, ощущение его боли как своей, привязанность ненормальная, безумная нежность одновременно с такой же дикой злостью, надежда эта блядская на что-то светлое… Такой клубок, что хуй разберешься.

Кончив и рухнув на влажную лесную землю, я почти сразу же пожалел и о том, что сделал, и о том, что сказал в оргазменном затмении рассудка. Слабость свою к нему показал, зависимость от него. Но он ведь все равно забудет завтра обо всём, поэтому какая разница, что я сделал и пообещал?

Да и вообще, хватит с ним носиться, как курица с яйцом – хотел свалить, пусть валит.

Отдышавшись, застегнул штаны и сел, Кирилл лежал без движения словно труп, только бока вздымались; перевернув его на спину, подтянул и застегнул на нем джинсы, опустил задравшуюся футболку.

Блядь, я же его изнасиловал. Опять. Но, сука, какого хера он так действовал на меня?

Глядел на его лицо в наступающих рассветных сумерках и думал, что сказать. Извиниться? Не за что мне извиняться, сам довел. Пожалеть? Обойдется, нажалелся уже.

На щеках Кирилла обнаружились мелкие царапины и грязные разводы, в кожу лба впечаталась какая-то веточка. Я аккуратно убрал её пальцами. Ненависть и злость испарились, впрочем, как и дикое желание раствориться в нем без остатка, отдать себя целиком, любить и жить ради него… Осталось только разочарование, глубокое и безбрежное, как тот океан, к которому я обязательно когда-нибудь уеду из этого ебаного города.

Разочарование и тоска.

– Всё. Делай что хочешь, лимит моей благотворительности исчерпан, – поднялся и пошел обратно к светящимся окнам дома.

========== Часть 15 ==========

“Всё, кроме любви,

Вся наша жизнь так далеко.

Я… я не один,

Но без тебя просто никто.” (с)

***

Стоило бы обвинить Беса в том, что он в очередной раз поимел меня.

Стоило бы выплеснуть ещё с три десятка самых поганых слов на него, но мой словарный запас иссяк. В те минуты, когда он трахал меня, я был способен лишь на слабое блеяние с привкусом земли и влажной хвои.

Стоило бы сказать, что мне это в наказание было – за ненависть к себе, к людям, к миру в целом, за все мои грехи, которых накопился вагон. За дерзость и проклятия, которые я посылал на его голову с того момента, как узнал его – ведь раньше бы он такого… не простил.

Стоило бы, да.

Но сквозь боль и выступившие слезы от нехватки воздуха, сквозь муки совести и ярость ненависти, с тем отвратительным ощущением потери гордости я должен признать, что это было охуенно.

Костя охуенно трахал и дикими животными движениями, вколачиванием своего члена выбивал все мысли. Оставались только ощущения, и, вкупе с болью, они были невероятными. Потемнело в глазах, пульс участился настолько, что я подумал: сердечко моё вот-вот встанет. Но оно продолжало биться. Тело моё продолжало ломать даже когда я подумал, что, вероятно, смогу кончить.

Как же…

Я словно в пыточной камере находился: меня скручивали в морской узел и при этом ебали. Главное, чтобы это не стало тенденцией. Впрочем, почему я вдруг решил задуматься о будущем? Почему?..

Подо мной шуршала хвоя, в небе кричали какие-то дикие птицы – слух мой будто обострился, и до тошноты, до звона. А я размышлял над своим вопросом. Почему он хотел помочь мне? Он, безнравственный эгоистичный ублюдок, не знающий, что такое верность, уважение и… любовь.

И хотел ли помочь, может, просто использовал в своих целях? Но…

Нет.

Нет-нет, так всё просто не могло быть, и для того, чтобы потрахаться, Костя мог найти кого-нибудь и посолиднее – не нарика, пусть и с небольшим, но стажем. Не того, кто мог напомнить ему о прошлом…

Как мы бежали сквозь непроходимые, блядь, дебри, сматываясь от властей, как я ревел о тёмкиной смерти. Я рыдал, орал и пытался подраться с Костей, нажравшись дешёвого бухла из супермаркета. Как я пытался убить его…

Разве этого не было достаточно для того, чтобы грохнуть меня, прежде подарив нехилый кайф введённой иглой в вену?

Он должен был убить меня. Он должен был ненавидеть – как и я его.

Но почему-то хотел помочь, вытащить из этого дерьма.

Бес не говорил всего, игнорировал не понравившиеся ему вопросы, но я читал всё по его лицу. Я дышал его невысказанными эмоциями, его сомнениями, страхами, а они у него были, я знал…

Сколько это продолжалось – пять или десять минут? Или больше?

Время для меня тянулось медленно, и за эти минуты блядски шикарнейших болевых ощущений я пережил свою жизнь заново – по второму кругу прошёлся: вспомнил охранников в городе Надежд, нагибавших меня с периодичной точностью, вспомнил маму, на могиле у которой был только в день её похорон. Тёмку вспомнил и его мать – с ней я виделся на кладбище, в тот самый день, когда впервые решил принять героин. Я шёл туда с одной лишь целью – вымолить прощение и проститься навсегда с воспоминаниями о нём, с его образом, с его фоткой, покосившейся на памятнике от сильного ветра.