Если не полностью, не на двести процентов, не на тысячу, то ЗАЧЕМ ТАК? Ведь помощь его была… половинчатой. Неполной, блядь, какие ещё синонимы подобрать?!

А если всё заранее обречено на провал, то какого чёрта я всё ещё торчал тут?

Таблетки мирно прятались за щекой, а Костя всё продолжал что-то разглядывать во мне.

– Можно воды? – решился спиздеть.

Пока выйдет из комнаты, нальёт воды и вернётся, у меня будут несколько секунд. Я успею выскочить за дверь, а там и убежать подальше от этого дома, дальше от Него.

Нужно было просто собраться с силами. У меня один шанс.

Секунда, вторая…

Костя вышел из комнаты, и я выплюнул таблетки. Втянув в себя воздух, приподнялся, спустил ноги с дивана и с трудом подавил болезненный стон. На кухне тихо скрипнула дверца настенного шкафа, затем - звякнула кружка.

Осторожными шагами я прошёл к двери и прислушался ещё раз. Тишина…

Резко открыв дверь, выскочил из комнаты, попав в другую, а из той – на улицу.

Холодно было, меня затрясло пуще прежнего, но, кое-как взяв себя в руки, я побежал в сторону леса – откуда силы-то нашел, но нашел. По узкой тропе, сквозь какие-то колючие кусты.

Как же холодно…

Но меня грела мысль о том, что, попав в город, я вернусь в Ромину квартиру и там смогу привести себя в чувство. Я стану прежним, тем, кем всегда, может, и хотел быть. Или упаду в той комнате и, захлёбываясь пеной, сдохну от передоза…

========== Часть 14 ==========

“Все равно - СПИД или рак,

Грядущее - пепел, прошлое - мрак.

Срази меня гром, если это не так!

Непознанный бог, который внутри,

Сам поставит точку над “и”

В тот день, когда завершится твой жизненный путь.” (с)

***

Знал, что будет тяжело, но не ожидал, что настолько. И ведь сам, по своей, блядь, доброй воле я вписался в это.

Сам. Кого винить? Некого, кроме самого себя.

Я мог тогда уйти, как только понял, Кто стоит на коленях у Ромы. Кирилл бы даже не узнал о моем приходе, продолжал бы себе тихонько существовать, пока бы не сдох от передоза или какой-нибудь заразы, которую бы получил в кровь.

Я не смог уйти. Может, и вытащить его не смогу. Побарахтаемся, как щенки в проруби и благополучно пойдем на дно. Каждый по отдельности, захлебнувшись одиночеством, два разных “я” не соединятся в “мы” – все чаще подобные мысли приходили мне в голову.

Кирилл то казался вполне адекватным, то создавал впечатление ебанутого на всю голову; он забывал, что происходило несколько часов назад, разговаривать с ним казалось абсолютно бессмысленно – зачем? Повторять одни и те же фразы, пытаться заставить его поесть, хоть что-то запихнуть в рот помимо снотворного, которое отлично усыпляло: он спал очень много за прошедшие дни. Но таблетки словно стирали всё произошедшее до их приема из его памяти…

Я заебался. И физически и морально. Всё было зря. Ненужным ни ему, ни мне.

Зачем отвечать на его вопросы, если он не вспомнит потом ответ? Зачем обкармливать обезболивающим, если оно не помогало? Ведь лучше-то ему не было. Все становилось бессмысленным, блеклым и пустым, таким же, как его глаза…

Дни шли; я терял время, выполняя роль няньки, ничего не делал, ничего не предпринимал, только в буквальном смысле вытирал Кириллу сопли. Даже из дома лишний раз не выходил – боялся пропустить момент, когда мой личный пациент соизволит проснуться. Чувствовал, как безвозвратно утекает сквозь пальцы время, а Гене сообщать было нечего, два дня назад он уже напомнил про себя телефонным звонком, не терпелось уроду. И наш разговор мне не понравился.

– Когда следующий? – так спросил, словно я подписывался на определенные сроки.

– Скоро, не спеши, сам же не хотел подозрения спровоцировать, – а что было еще отвечать? Что хер знает когда, ща, вот как станет моему болезному дружку получше, так сразу?

Но следующие вопросы меня напрягли еще больше, чем первый:

– На хуя ты притащил в дом этого нарика? Не мог с первым положить? – ёбаный ты ж гондон, из недорогих причем! Рано я решил, что за мной сняли контроль.

– Зачем притащил? Ебать мне кого-то надо. А этого потом в расход пустить без проблем, никто и не хватится, он одноразовый. Есть возражения? Вот и я думаю, что нет.

Вроде убедил, по крайней мере, он только буркнул: “Не затягивай” и отключился.

Не затягивай! Когда я все равно что с беспомощным младенцем на руках был. И как же я устал от этого…

Но что-то меня держало рядом с ним, что-то заставляло возиться, мазать и перебинтовывать его мосластые колени, он только тихо постанывал, когда я это делал. И каждый раз при этой на редкость не эстетичной процедуре, да пиздец просто какой не эстетичной – его раны воспалились, выглядели и пахли одинаково жутко, у меня все равно вставал член. Ни на кого я так не реагировал, ни на одного самого красивого мальчика, даже Тёма, которого захотел бы разложить самый отъявленный гомофоб, не вызывал и сотой части того дикого желания, того болезненного ощущения в груди, от которого кажется, что задохнешься или лопнешь; и непонятно мне было – что это? Хуй знает откуда взявшаяся гипертрофированная жалость, звериная похоть, чувство вины, очередная попытка получить власть над ним? Что? Что не давало мне просто положить на него болт и предоставить ему возможность вернуться к прежней жизни с искусственным счастьем? Кирилл ведь этого хотел, я видел периодически в его глазах дикую ненависть, я мешал ему, мешал воссоединиться с его богом, с его единственной любовью на сегодняшний момент – с героином.

Днями, в редкие часы когда он не спал и пытался со мной о чем-то поговорить, я молчал или посылал на хуй, чтобы он заткнулся, чтобы даже не пытался вытащить из меня причины происходящего.

Когда он спал, я наливал себе чего-нибудь крепкого, садился рядом и пил, перебирая его пряди, гладя по голове и плечам. Ненормально заострившиеся скулы Кирилла и темные тени под закрытыми глазами, пляшущие блики камина и алкоголь в моей крови превращали его лицо в жуткую маску и вызывали странные противоречивые желания – съебать из этого дома и никогда не возвращаться, или прижать Кирилла к себе и целовать до одурения запекшиеся губы, синие веки, бледные запавшие щеки с вылезшей колкой щетиной. Он сходил с ума от ломки, и я погружался в безумие вместе с ним, когда желание убить и прекратить обоюдную пытку сменялось жаждой тепла его тела.

А я не мог позволить себе отдаться сумасшествию, меня еще ждали три недопокойника, счет в банке и весь мир в кармане, с Кириллом или без него. Упорно держался за свою прагматичность и цинизм как за последний оплот помраченного сознания. Если ничего не изменится в ближайшие несколько дней…

Хлопнувшая наружная дверь прервала поток упаднических мыслей. Ха, а Кирилл-то тоже решил, что пора что-то менять. Вот долбоёб, поперся ночью, не зная даже направление, куда идти. Когда к нему вернется способность соображать? Это думал уже на бегу, у края леса мелькнула темная фигура, почти сливаясь с деревьями, но я успел её заметить. В лес его понесло… ну не мудак?

Было бы смешно, если бы не было так грустно; конечно, я нагнал его через несколько минут и схватил за плечо. Он попытался от меня отмахаться какими-то хаотичными движениями рук. Не в силах говорить от напрочь сбившегося дыхания, Кирилл выдавал только бессвязные хриплые звуки, в которых я, тем не менее, прекрасно улавливал смысл – он не хотел всего этого, не желал меняться, ждал только одного, когда я оставлю его в покое.