Annotation

Лайщэ

Лайщэ

Клетчатый плед

Oh, dress yourself, my urchin one, for I hear them on the stairs. Because of all we've seen, because of all we've said - we are the dead.

Первым в голову ему пришёл печальный анекдот из жизни. Кто-то из знакомых кого-то из знакомых одного его коллеги (с которым они состояли в достаточно доверительных отношениях, чтобы обсуждать жизнь, но в недостаточно близких, чтобы называться друзьями), сделал себе два звонка. То был артист, в меру известный в узких кругах занесённого ныне илом мира неофициального гражданского искусства, и хотя сам к нему себя вслух не относил, но явно получал удовольствие, когда другие оценивали его перфомансы - какой бы эта оценка ни была. Понимая, что рано или поздно это всё равно случится, он установил на стене у своей двери две кнопки: с надписью "К Петрову" под одной и "За Петровым" под другой. Позднее ходили легенды, что это был последняя его акция, хотя конечно, это неправда.

Ирония жизни заключалась в том, что на кнопку "За Петровым" похоже так никто и не нажал. Гости, приходившие "к" не были в достаточной степени циничными и самоуверенными, чтобы потревожить хозяина второй кнопкой. А пришедших "за" так и не нашлось, по крайней мере, их никто не видел - просто в один прекрасный день имя Петрова попало в списки пропавших без вести, где пребывало и поныне.

Не зная, как правильнее поступить старший его сын потом демонтировал оба звонка вместе с табличками, а если его спрашивали, говорил, что вторая кнопка ни к чему подключена не была.

Так вот, сейчас он с резкой искрой страха осознал, что эти пришли именно за ним, а не к нему. Сначала краем глаза, он засёк в окне у винтовой лестницы, что на дороге за соседским забором стоит специфический высокий автомобиль с синими полосами - но не предал этому значения. Уже почти спустившись до двери, он, наконец, понял, что что-то не так. Время. Он не ждал гостей (как и всегда, впрочем), родственники, способные нагрянуть внезапно всё равно не вошли бы в сад просто так, а позвонили бы на телефон заранее. Соседи к нему не заходили, их общение вообще редко шло дальше дежурного приветствия из-за забора. Оставались лишь всевозможные продавцы, попрошайки и зазывалы, но для них было как-то поздновато. Не ходят в такое время просить, ходят требовать.

Он стал ступать осторожнее, стараясь не скрипеть ступенями. Звонить перестали, но он слышал, как за дверью переговариваются мужские голоса.

Он не знал, что делать. Ведь, наверное, если бы его хотели взять сразу и непременно, заранее зная, что он дома - его жилище уже взяли бы штурмом. К нему пришли, можно сказать, почётно и степенно, со всеми правилами хорошего тона и приличия, через парадную дверь... А что, если её не открывать?

Опомнившись, он посмотрел наверх, продолжая продвигаться к двери. Да, свет в доме уже горел, и снаружи это нельзя было не заметить. Тогда почему они медлят?

В этот момент его нога задела ручку вертикально прислонённого к стене зонта, от чего тот с грохотом рухнул на пол. И за дверью это услышали. Последовали удары кулаком, крики, какая-то неразборчивая ругань, толи яростная, толи радостная. Он в панике бросился бежать обратно на второй этаж. Затем спохватился, повернул обратно и, уже не таясь, прогремел по ступеням вниз, свернул вправо, через кухню в узкий коридор, а оттуда в зал. Где ждала она.

Она сидела как всегда - точно так же, в той же позе и с тем же ровным, чуть вопросительным выражением лица, с которым он оставил её. Взгляд был направлен вниз, на стоящий перед диваном журнальный столик с лакомствами. Казалось, что она удивлена, и не понимает, для неё ли приготовлена вся эта вкусность. Тело её было завёрнуто в огромный, толстый клетчатый плед, и ожидало, пока он принесёт халат и оденет её после ванны. Оставалось лишь радоваться, что за ним пришли уже после того, как он выключил фен, досушив её волосы. Он замешкался, не зная, что делать. План уже созревал в голове, но пока только глобально, каждая мелкая деталь, каждый шаг вызывали растерянность.

Хотя ведь он всегда знал, что так будет. Ну не могло не быть, произошло бы рано или поздно. Неизбежность. Этот всегда висящий над головой камень, тупая боль угрозы в затылке, которая то легко забывается, когда всё тихо, то снова разрастается, когда рядом случается что-то страшное. Предсказуемо, ожидаемо страшное. Такое страшное, что иногда становится если не повседневностью, то как минимум - привычкой. И, тем не менее, человек живёт с этим грузом пока жить позволено, надеясь, что рано или поздно груз спадёт сам. Если не вертеться сильно - может, не заметят?

Что делать? Она только из тёплой воды, он не был уверен, что хорошо вытер тело, да и голова просушена не до конца. А на улице вечер уже, прохладно. Он схватил-таки халат, стянул с неё плед и, приподняв её за талию, надел коричневую бархатную мантию на неё, затянул пояс, не туго, чтобы не сдавить, но крепко, чтобы ткань не распахивалась и не мешала нести. Опять остановился, ошарашено оглядываясь по сторонам. Нужно ещё что-то. Носки хотя бы. Колготки далеко, в комоде на втором этаже. Краем глаза он заметил движение за окном и встал как вкопанный. Шторы были задёрнуты (как и всегда, когда он приводил её в зал), и он знал, что противники не могут видеть то, что происходит в доме. Но сам он вполне чётко видел тени их туловищ.

Они маячили около стёкол, не предпринимали резких движений, пытались разглядеть содержимое комнаты. Здание было окружено, это очевидно. Точнее окружено с тех сторон, где есть очевидные выходы... Но что, если...

Он поднял её тело. Пятьдесят семь кило триста, как всегда, без учёта скромной одежды. Он привык носить её, он даже специально перенёс их спальню с этого зала в комнату на втором этаже, чтоб иметь возможность поднимать её по лестнице. Она была не против. Ей давно, с первых свиданий нравилось, когда он её носил на руках. Иногда он ощущал теперь, что груз, как бы он с ним не тренировался, не становится легче, но считал, что приятная им обоим физическая нагрузка идёт только во благо. А самое главное, он знал, что, пусть сейчас его возраст позволял легко поднимать человека, со временем ему понадобится вселять уверенность и в себя и в неё. Чтобы каждый видел, что оба они не стареют.

В данный момент же его тело едва слушалось, руки были слабы, а ноги дрожали, едва не подкашивались. Это страх, да. Он никогда не отличался смелостью, он не умел действовать хладнокровно в чрезвычайных ситуациях. Как и не умел готовиться к ним. Предугадать - мог. И всего-то.

Он оглянулся, прикидывая, что можно взять с собой полезного из зала. Как водится, паспорт и деньги лежали где-то но не рядом, в ящике старого чехословацкого стола, за которым он коротал раньше с рюмочкой коньяка и книгой остатки летних вечеров, уложив спать любимую и борясь с собственной бессонницей. В зале не было особо ничего путного, так только, компьютер с огромным монитором, на котором они смотрели, обнявшись, фильмы, шкафы с посудой, книгами, бельём и всякой всячиной, да диван с креслами и журнальным столиком. На столике так и осталась нетронутой тарелка со свежей, самостоятельной выращенной клубникой, укутанной белым покрывалом полурастаявшего пломбира. В хаосе мыслей в его голове мелькнуло даже мимолётное намеренье убрать десерт в холодильник, чтобы не достался этим мерзавцам, хотя он прекрасно понимал, что и холодильник будет опустошён - времена, когда при обыске обчищали только содержимое кошельков да баров канули в сытое прошлое.