С первых же минут нашего знакомства Марта поняла, что я не безумнее, чем она, и что моя семья обошлась со мной несправедливо, как и со многими другими здешними пациентками. Когда передо мной забрезжила возможность «бежать», она согласилась помочь мне осуществить дерзкий план. Сначала она «позаимствовала» из кабинета доктора Кайзера письма моего отца и сделала копию бланка его личной корреспонденции. Вдвоем с ней мы подделали письмо, в котором он просил извинения, что не сможет лично присутствовать на собрании родственников, поскольку едет по делам. Усомниться в этом у доктора не было причин – ведь он знал, что мой отец – президент Чикагской и Северо-Западной железных дорог, для которых он разработал и построил целое зернохранилище – самое крупное и современное в городе, как он беспрестанно напоминал нам. Его работа предполагала разъезды, так что ребенком я почти не видела его. В письме доктору Кайзеру мы с Мартой, или, лучше сказать, «отец», сообщали доктору, что с нашей семьей недавно связались сотрудники программы НДИ, и агент Бентон лично гарантировал ему мою безопасность во время пребывания на населенной индейцами территории. Поскольку Марту допустили до всей процедуры, я уже знала, что соответствую основным требованиям и считаюсь идеальной кандидатурой. (Не то чтобы я могла этим похвастаться: ведь требовалось всего-навсего быть детородного возраста и не совсем безумной, чтобы на что-то да сгодиться в хозяйстве. Полагаю, не ошибусь, если скажу, что правительству стало куда важнее найти требуемое количество женщин, нежели и вправду содействовать счастливым союзам бледнолицых и туземцев – и мой отец, будучи прагматичным дельцом, одобрил бы такой подход.)

Так вот, в нашем письме мой отец благословил мое участие в, как мы написали, «волнительном и благородном начинании – ассимиляции язычников». Насколько я знала, отец рассматривал индейцев главным образом как препятствие для роста сельского хозяйства в Америке – ему претила мысль, что плодородные равнины пустуют, а ведь удел доброго христианина – обрабатывать землю и наполнять зерном его элеваторы. Сказать по правде, отец ненавидит краснокожих лишь потому, что дельцы из них никакие – недостаток, который отцу виделся наихудшим из всех человеческих изъянов. На бесконечных званых ужинах в родительском доме он любил провозглашать тост за здоровье Великого вождя Черного Ястреба, благодаря которому он и его друзья так разбогатели. Этот вождь однажды сказал: земля не продается. Продать можно лишь то, что унесешь с собой. Странный и забавный народец эти краснокожие, думал мой расчетливый отец.

К тому же вынуждена признать, что в глубине души отец бы обрадовался подобной возможности избавиться от меня и заодно от позора, на который обрекли семью я, мое поведение и «диагноз». Ведь, сказать по правде, отец – жуткий сноб. Должно быть, в кругу его друзей и приятелей-дельцов иметь сумасшедшую, а еще того хуже – распутную дочь, было чем-то невыносимо постыдным.

Так что отец, в своей напыщенной, но отстраненной манере – в таком же тоне он мог бы дать разрешение на то, чтобы меня отправляли в институт благородных девиц (возможно, просто потому, что во мне течет его кровь, я способна со столь дьявольской легкостью подделывать его стиль и почерк) – выражал убежденность, что «бодрящий воздух Западных равнин, простая, здоровая жизнь на лоне прекрасной природы и захватывающий культурный обмен помогут поправить пошатнувшееся душевное здоровье моей непутевой дочери». Не правда ли, поразительно – у отца просят – и получают! – разрешение на то, чтобы его дочь совокуплялась с дикарями.

К письму отца прилагались подписанные разрешения на то, чтобы меня выписали из лечебницы. Все это Марта упаковала в аккуратный, совершенно убедительный пакет, доставленный доктору Кайзеру посыльным.

Конечно, как только ее роль во всем этом раскрылась бы, Марту ожидало бы немедленное увольнение – а может, и уголовное преследование. И так вышло, что моя верная и бесстрашная подруга (сказать по правде, не особенно привлекательная внешне), которую вряд ли ожидала иная участь, чем одиночество старой девы, сама записалась в участницы программы. И едет вместе со мной в этом самом поезде… так что я не одна мчусь навстречу самому большому приключению в своей жизни.

Если я скажу, что сердце мое не трепетало перед участью, что ждала нас, – я слукавлю. Мистер Бентон предупредил нас, что по контракту мы обязаны родить индейскому супругу хотя бы одного ребенка, после чего прожить с ним два года, а потом поступать, как нам – точнее будет сказать, как властям заблагорассудится. Но я не преминула задуматься о том, что наши индейские мужья могут иметь на этот счет иное мнение. Тем не менее, даже это казалось невысокой ценой за побег из Ада, которым была лечебница, – вполне могло статься, что меня собирались продержать там до конца жизни. Но теперь, когда мы отправились в путешествие, где наше будущее столь туманно и ничего нельзя знать наперед, вполне естественно, что нам стало страшно. Была какая-то ирония в том, что я пустилась в самое безумное путешествие в моей жизни, чтобы избегнуть участи безумцев.

Но, честно говоря, мне кажется, что бедная и наивная Марта очень ждет конца путешествия; обрадованная перспективой замужества, она прямо-таки расцвела! Представьте – она только что полушепотом попросила у меня совета о телесной стороне любви! (Кажется, из-за причины моего заточения все – даже лучшая подруга – считают, что я знаю об этой самой телесной стороне любви все.)

– Какого совета, милая? – спросила я.

Тогда Марта совершенно устыдившись, подалась вперед и едва слышно произнесла: «ну… как… эм… сделать мужчину счастливым… то есть, ну, удовлетворить его плотские потребности?»

Я посмеялась – такой милой мне показалась ее невинность. Марта надеется удовлетворить своего дикаря! «Ну, во-первых, предположим, что физические потребности аборигенов схожи с потребностями мужчин нашей благородной расы. А ведь у нас нет оснований сомневаться в этом, так? А если дикари и белые мужчины схожи в велениях сердца и плотских желаниях, то из своего ограниченного опыта, я могу сказать: лучший способ осчастливить мужчину – если тебе нужно именно это, – изо всех сил ублажать его, готовить ему пищу, совокупляться с ним, когда бы и где он этого ни пожелал, только никогда сама не домогайся его, не выражай готовности и любовной тоски; все это пугает мужчин – которые в большинстве своем мальчишки, которые лишь притворяются взрослыми. И, вот что, пожалуй, важнее всего: насколько мужчины боятся женщин, которые не скрывают своих желаний, настолько же они не любят, когда женщина не боится высказаться – как угодно и о чем угодно. Я узнала это от мистера Гарри Эймса. Так что я бы посоветовала тебе сразу и недвусмысленно соглашаться со всем, что скажет твой новый муж, – а, да, и напоследок – сделай так, чтобы он думал, что очень щедро одарен, э-э, природой, даже если – особенно, если это не так».

– А как я узнаю, щедро ли он… одарен? – спросила моя бедная невинная Марта.

– Милая, – ответила я. – Ну, ты же заметишь разницу между, скажем, закусочной колбаской и сарделькой? Корнишоном и огурцом? Карандашом и сосной?

Лицо Марты сделалось пурпурным, она зажала ладошкой рот и захихикала. И я тоже засмеялась вместе с ней. Мне подумалось: как же давно я не смеялась по-настоящему. И как же это хорошо – смеяться.

Дорогая сестрица Гортензия!

Читая это, ты наверняка уже знаешь о моем внезапном отъезде из Чикаго. Единственное, о чем я сожалею – о том, что не присутствовала при моменте, когда семье сообщили обстоятельства моего «побега» из «тюрьмы», куда вы сговорились заточить меня. Мне в особенности хотелось взглянуть на то, как отец воспринял известие, что я скоро стану невестой – да-да, я выйду замуж и, сами понимаете, стану совокупляться с настоящим дикарем с Западных равнин, индейцем-шайенном! Ха-ха. К вопросу о «моральном извращении». Я так и слышу, как отец бушует: «Да она и вправду спятила!» Все бы отдала ради того, чтобы взглянуть, какое у него при этом будет лицо!