– Хорошо, но если захочешь поговорить, я с удовольствием выслушаю тебя в любое время дня и ночи.

Лицо девушки озарила неожиданная и едва заметная, но весьма нежная улыбка. Она вела себя сегодня не так, как обычно, и причиной тому были двое парней, играющих разные роли в её жизни. После поддерживающих и вызывающих доверие слов немца, Анна снова не смогла не отметить того печального факта, что в действительности она и Генрих находятся по разные стороны баррикад.

Правильно говорят: «Злодей – это не призвание, просто работа у них такая», и сейчас ощущая тепло от слепо верящего ей аристократа, медиум хоть и немного, но почувствовала прилив энергии, чтобы просто продолжать жизнь и бороться за свои убеждения.

– Спасибо, Генрих, – искренне поблагодарила и даже не услышала Анна голоса своей гордости, получив в ответ лишь смиренный и уважающий её чувства кивок. Да, японка явно была благодарна своему... врагу! Казалось, такого просто не может быть, однако сейчас девушка испытывала только позитивные чувства к парню, который ох как жаль, что пошёл по другой тропинке истины.

Однако не успело умиротворение и нежная благодарность раствориться между их возобновившейся тишиной, как вдруг красивый белокурый конь Анны начал в прямом смысле бунтовать против своей хозяйки. Он стал топтаться на месте, испытывая от чего-то явное недовольство, и пока двое наездников паниковали наверху, его взгляд был устремлён на маленького, но чёрного, как ночь, ужа.

Лошади вообще весьма пугливые животные, даже жужжание пчёл может привести их в состояние ужаса, однако в данной ситуации было непонятно, кто больше испугался: животное или японка, которая, как оказалось, была абсолютно не готова к такому повороту событий.

– Тихо-тихо-тихо! – схватившись за поводья обеспокоенного коня, попытался утихомирить Генрих то ли животное, то ли девушку, которая вторила его имя, но при этом крепко держалась руками за обезумевшего зверя. Однако по цепной реакции лошадь Шварца и сама стала истерить и вздыматься на дыбы, из-за чего парню пришлось отпустить поводья коня девушки и вцепиться в собственные.

– Генрих! – на самом деле просто не смогла Анна сдержать свой страх, когда животное вдруг резко рвануло вперёд, наверное, почувствовав свободу и то, что он сам может убежать от напугавшего его источника подальше.

– Чёрт, Анна, – не крича, потому что зная, что даже человеческий крик может испугать лошадь, выругался Генрих, дёрнув свои поводья, чтобы его верная спутница успокоилась и прекратила истерику, и, как только она пришла в себя, Шварц пустился вместе с ней в погоню за девушкой, которая никогда не испытывала такого страха.

Как бы странно это ни звучало, но Анна предпочла бы вновь сразиться с Хао, нежели бороться за свою жизнь, скача на этом обезумевшем коне. Она кричала этой, по её словам, глупой скотине слова «стой», «я приказываю» и даже «пожалуйста, остановись», однако конь, слыша её крики, уже порядочно перешедшие в истерику, сам боялся и думал, что чем быстрее он бежит, тем дальше от него этот громкий голос.

Странно, но даже в такой ситуации, когда надо лишь молиться о том, чтобы на их пути не было обрыва, Анна всё равно думала о Йо, а точнее о том, что он так и не узнает правду. Правду о том, что хоть она и бросила его, – предала и изменила с другим мужчиной – она это сделала из-за заботы и любви к нему. Как же сентиментально, но почему-то это было так.

С каждой новой и ничего не меняющей секундой, с каждой тонкой веточкой, бьющей по лицу так, что на щеке оставались длинные порезы, девушке казалось, что это конец, и коня просто невозможно остановить, а сама она сейчас умрёт от разрыва сердца. Однако вдруг рядом с ней появился уверенно державшийся в седле Генрих, который, едва догнав её, сразу же схватился за поводья и потянул их на себя, успокаивая животное и параллельно с этим девушку.

– Тшшш... спокойно-спокойно, – тихонько повторял сдержанный, но всё равно напуганный этим происшествием Шварц. Ещё никогда его лошади так себя не вели, и по какой-то неизвестной и не подкреплённой фактами причине парень винил в этом себя. Он успокаивал лошадь, в то время когда едва живая от неописуемого ужаса девушка дрожала, как осиновый лист на ветру, но это не было выражением его хладнокровия и бессердечности – сейчас было важнее утихомирить животное, которое, наконец-то, полностью остановилось и было под контролем опытного немца.

Как только обе лошади остановились, Генрих, не теряя времени, слез со своей и, привязав её к первому же дереву, подбежал к Анне, которая сидела на коне с закрытыми и ни на секунду не открывающимися глазами, едва сдерживая накопившиеся за день слёзы.

– Анна, аккуратно, – помогая бедной и перепуганной до смерти девушке спуститься с коня на землю, сказал аристократ, ощущая то, как её тело трясётся, и эта дрожь даже и не думает утихать. – Ты в порядке? – спустив любимую (и в этом уже не было никаких сомнений) девушку на твёрдую почву, заботливо и обеспокоенно спросил Шварц, видя, как в ней перемешались все её личности: и железная леди, и простая хрупкая девушка.

Она ничего не могла ему ответить, лишь судорожно, но в то же время сдержанно глотая кислород, который проносился по трясущимся венам. Её взгляд был закрыт пеленой испуга, а губы стали ало-красными из-за постоянных укусов в попытке прекратить кричать.

Чувствуя, что конь Анны снова становится каким-то беспокойным, Генрих незамедлительно отошёл от нуждавшейся в его поддержке девушки и, не отпуская поводья, стал искать более подходящее дерево, чтобы привязать животное.

Едва услышав ржание коня, медиум и сама будто очнулась от шока и ужаса, испытываемого ей ещё несколько минут назад. Она резко обернулась и начала пятиться назад, смотря то на животное, то на Генриха, который был слишком занят, чтобы обращать внимание на её новый приступ страха, подкреплённый совершенно другими событиями.

Всё смешалось воедино: этот ужасный и болезненный звонок Асакуре, эта кошмарная и едва не погубившая её скачка, а также то, что Шварц мог увидеть её слабость. Анна наивно полагала, что понравилась аристократу только из-за своего необычного характера «железной» леди, но в итоге, именно сейчас, она могла показаться ему не такой уж и стойкой, из-за чего ноги девушки сами понесли её прочь от парня, который, как казалось японке, ещё не успел этого заметить.

Она бежала быстро, несмотря на то, что поджилки всё ещё дрожали, а кончики пальцев были холодными, как лёд. Сердце неумолимо кричало ей остановиться, потому что не могло выносить такого огромного количества адреналина и паники, однако разум кричал и подгонял её дальше. Итогом забега от неизвестно чего и кого стало то, что физическая сила девушки подвела её, и она не смогла бежать, претерпевая боль в боку, из-за чего просто остановилась на месте, прислонившись спиной к дереву, которое стало для неё опорой.

Даже мужчины плачут, и в нынешнее время это не считается чем-то позорным. Так почему она не может позволить себе хоть чуть-чуть эмоций, рвущихся наружу?

Обхватив себя руками, словно обновляя в памяти тёплые объятия любимого человека, она опустилась на землю, устелённую зелёной травой, и сама не заметила того момента, когда горячие слёзы сорвались и покатились по лицу, попадая в рану на щеке и вызывая жжение.

Несколько минут тишины и беззвучного срыва слёз показались Анне самыми долгими часами в её жизни. Она просто смотрела вперёд, иногда издавая шипения от неприятной боли на щеке, но всё равно не двигалась и даже не вытирала сырость с лица, постоянно пытаясь зацепиться за мысли, которых в её голове просто не было.

Только почувствовав прикосновение тёплых рук к своим ладоням и ощутив присутствие присевшего рядом человека, японка, наконец-то, смогла сдвинуть взгляд с мёртвой точки, чтобы понять, что происходит вокруг неё.

Она видела густой, но светлый в силу дня лес, чувствовала, как её руки периодично обволакивает тепло, а, взглянув ещё рассеянным, но уже более приземлённым взглядом чуть в сторону, она увидела, что Генрих пытается своим дыханием и массажными движениями согреть её заледеневшие от испытанного ужаса пальчики.