Закричав имя сестры так, что даже неумолкаемые визги людей и выстрелы оружия не смогут заглушить этот крик боли и разорванного в клочья сердца, Генрих перестал что-либо понимать и лишь на подсознательном уровне побежал вниз, чтобы спасти ту, которую уже нельзя было спасти.

Он не помнил ничего: ни того, как не просто сбежал, а слетел с лестницы, ни того, как очутился на коленях пред лежавшей на сцене сестрой, которую начало трясти от боли и уходящих из неё сил, но он крепко запомнил её последние слова.

– Роза... Роза, держись, – трясущимися руками впопыхах снял свой пиджак Генрих и стал прикладывать его к ране сестры, полагая, что это может помочь. Перед его взором девушка угасала, как свеча, сгоравшая дотла, а на глазах начали появляться слёзы бессилия, ведь в этот момент он не мог ничего сделать, ведь страх – это самое ужасное явление, которое может сковать не только тело, но и разум. – Кто-нибудь, чёрт возьми, помогите! – ощутив то, что сестра медленно теряет сознание на его руках, что есть мочи закричал парень, однако никого даже и не волновали его крики о помощи.

Людей можно понять, они в панике разбегались под хохоты развлекающихся бандитов, которые не ограничились ограблением директора театра. Они пытались спасти свои жизни, и это было естественно, однако были те, кому страх должен был быть неведом – тем, кто клялся Шварцу в том, что за него они отдадут жизнь.

Рыская бешенным от ужаса взглядом в поисках помощи, он увидел ещё одну подлость людей – ту, которая также рождается из страха. Все эти фальшивые поборники справедливости и представители закона, которые сейчас пятились от Шварца и трусливо смотрели на то, как людей убивают прямо на их глазах, при этом ничего не предпринимая для их защиты, лишь обменялись криками друг другу: «Бежим отсюда!», и первым из них убежал тот, кто лично заверил Генриха в том, что с его сестрой ничего не случится.

– Нет! Стойте! – кричал им Шварц, не веря в то, что это всё происходит именно с ним, однако назад в ужасную, просто доводящую до безумия реальность его вернул тонкий, практически уже беззвучный голос сестры.

– Генрих... – его полный боли взгляд опустился вниз девушке, которая была бледнее мела, истекая кровью и продержавшись гораздо дольше, чем это было вообще возможно при такой-то ране. – Я хочу... жить, – по её лицу потекли её последние слёзы, которые были самым заразным в мире вирусом, передавшимся и Шварцу, который крепко сцепил зубы и, наконец-то, смог перебороть своё оцепенение.

– Ты будешь жить, не волнуйся, – впопыхах приподнимая девушку, сказал парень, однако закатывающиеся глаза сестры заставили его остановиться и снова безрассудно закричать. – Роза! Роза! – но ни его крики, ни потрясывание её хрупкого, безжизненного тела не давали результатов.

Её нужно было срочно доставить в больницу, ведь Генрих верил в то, что его сестру ещё можно спасти, и сейчас никакие силы не заставят его отступиться перед своей целью. Однако...

Хорошо «повеселившись» своей бесперебойной и беспорядочной стрельбой, эта шайка бандитов всё же заметила то, чего просто было невозможно не заметить, а именно – лёгкой наживы в лице раздавленного горем богатенького, судя по виду, парня.

– О! Вон, ещё один! – донёсся до слуха Генриха противный голос мужчины в маске, который заставил всех своих «коллег» обратить на Шварца внимание.

Одарив жестоким, полным ярости и разрушения взглядом этих... (даже людьми их назвать трудно), Генрих яро вскочил на ноги и, схватив первое, что попалось ему под руку, а имено пюпитр, запустил его в бандитов. Он был безоружен, поэтому средствами обороны было всё, что только имело вес: скрипки, трубы, виолончели – все подъёмные инструменты. И, честно сказать, такого бандиты не ожидали, однако когда Генрих уже хотел голыми руками прорываться, один из них не растерялся и выстрелил наспех, попав парню прямо в левое предплечье.

От сильной и резкой боли в глазах парня потемнело, от мощной отдачи тело само упало на гладкий пол сцены, а неминуемость конца уже задышала в затылок, говоря о том, что вот так и исчезнет с лица земли семейство Шварц.

Но у злодейки судьбы были абсолютно другие планы насчёт Генриха, ведь он ещё не сыграл в этой жизни и половины своей отведённой роли. Поэтому даже против его воли, а уж поверьте, он хотел умереть, судьба решила продлить мучения Шварца и оставить его в живых (хотя это был спорный вопрос).

Снова раздались выстрелы, однако парень не почувствовал похожей боли, которая теперь пульсировала у него в руке и отнимала силы. Теперь, уже из затягивающего его мира забвения, он слышал голоса и беспорядочную стрельбу, а также ярко знакомый голос мужчины:

– Унесите отсюда господина и...!

Но Шварц уже не мог слышать остатки речи мужчины, потому как снова раздалась перекрёстная стрельба, а через секунду он потерял сознание, окунаясь в забвение с одной короткой мыслью, а точнее именем, которое всё же успело пронестись у него в голове: «Вальдемар».

Два дня спустя.

Звон колоколов был слышен в радиусе нескольких близлежащих посёлков. Это означало только одно – католическая церковь, которая была открыта всего два дня назад, уже вовсю принимала у себя горожан этой веры. Однако сегодня день омрачился ужасной трагедией и окрасился в чёрные краски траура. В церкви шло отпевание молодой девушки, которую звали Роза Шварц, и которая стала жертвой жестокости людей и подлости этого мира.

Пока над гробом девушки, которая сейчас находилась в большом и высоком зале, украшенным иконами и пропитанным ладаном, совершался обряд подготовки, молодой парень с перевязанной левой рукой стоял около самого выхода, не в силах подойти ближе и взглянуть в последний раз на ту, которую он не смог уберечь. Он не хотел запоминать её такой – он хотел лишь, чтоб в его памяти сохранился образ той весёлой, жизнелюбивой и всегда доброй девушки, которую многие любили.

Да. Отдать дань уважения молодой, но преждевременно покинувшей этот мир графине – а именно так её называли люди – пришло очень много народа, которые не стеснялись плакать в голос, а также говорить то, чего парень предпочёл бы никогда не слышать.

Многие с сожалением то и дело говорили, что это злая шутка судьбы – молодой Шварц построил церковь, как будто зная, что это произойдёт, и она понадобится для последнего пристанища её сестры.

Не в силах больше выносить этой пытки молодой парень, который в этот день был настолько бледным и невзрачным, что его практически никто не замечал, в полумёртвом состоянии вышел из небольшой церкви, где на улице было около десятка людей, которые спасли ему жизнь два дня назад в театре.

– Сэр? – с некой заботой произнёс мужчина, который чувствовал и свою вину в том, что он не смог уберечь свою госпожу, однако на верного этой семье Вольфа Генрих даже и взгляда не поднял. И дело здесь было не в том, что он до сих пор не хотел с ним связываться, просто сейчас для Шварца никого не существовало, все его чувства буквально сократились до одной пустоты там, где раньше было сердце его души.

Он шёл медленно, не обращая ни на кого и внимания, и даже ни на какие преграды, которые сами расступались перед ним, а на его лице больше не было эмоций. И снова же дело здесь ни в том, что он должен был следовать первому принципу аристократа – сдерживать эмоции, а в том, что он находился сейчас в абстракции, где граничит жизнь и смерть.

– Вальдемар, – услышал обращение к себе Вольф, смотрящий вслед своему просто уничтоженному господину, – надо с ним поговорить насчёт ордена.

Услышав подобное, мужчина в чёрном длинном плаще разочарованно выдохнул и повесил голову, произнеся:

– Да есть ли у вас сострадание? – все «рыцари» ордена стыдливо замялись, услышав такой упрёк со стороны Вольфа, однако мысленно они все, как один, читали, что стоит ковать железо, пока горячо. – Оставим его пока в покое, хотя... – Вальдемар сам понял глупость сказанного, – покоя ему теперь не будет.