Зная, что он должен быть сильным ради сестры, которая с криком оплакивала своих родителей, погибших в автокатастрофе, Генрих, сцепив крепко зубы, стоял возле закрытой двери её комнаты, чтобы хотя бы просто находиться поблизости с единственно-оставшимся родным человеком.
Он хотел успокоить сестру, хотел унять её боль. Но как? Как излечить человека, когда у тебя точно такая же рана, из которой так и хлещет боль утраты. Как убедить человека в том, во что ты сам не веришь?
Лишь ради неё он держался, не давая слезам выступить наружу, показывая свою горечь и отчаяние, но внутри его трясло просто с небывалой силой, которая была гораздо опаснее и сильнее тем, что могла уничтожить его изнутри.
Проскользив спиной по стене, Генрих сел на пол, укрытый красной дорожкой, символизирующей достаток и знатность семьи, и запустил пальцы себе в волосы, схватившись за самое их основание, словно желая выдрать их с корнем.
Не нужны богатства мира, не нужна власть, чтобы понять, что такое любовь ближних. Не нужно ничего, если это не способно вернуть тех, кто нам дорог.
– Сэр, – донёсся до парня аккуратный баритон мужчины, который совсем бесшумно подошёл к Шварцу.
Он больше ничего не говорил, лишь со смирением ожидал хоть какой-нибудь реакции парня, который сначала медленно и измученно открыл глаза, взгляд которых напоролся на всё тот же пол под согнутыми ногами, а потом последовал тяжёлый выдох и поворот головы.
Генрих понимал, что за томительным молчанием мужчины скрывается срочная потребность в разговоре с глазу на глаз, но сил, чтобы встать, да ещё и выслушать мужчину, у парня было катастрофически мало. Наверное, этим и обуславливается то, что он ещё пару минут сидел неподвижно, словно принимая тяжелое решение, и только после сжатия своей силы воли в кулак Шварц резко встал с пола, почувствовав то, как сдержанные внутри эмоции дали о себе знать, выражаясь в закружившейся голове.
Вальдемар даже дёрнулся вперёд, навстречу молодому господину, чтобы придержать его, но тот лишь поднял ладонь, как бы говоря, что он сам справится.
Да, последние три года после того, как Генрих узнал об отце и его тайной деятельности всю правду, отношения не только сына и отца подпортились, сведясь к минимуму, но и к Вольфу молодой парень стал относиться с опаской. Однако сейчас был совершенно иной случай...
Пройдя теперь уже в бывший кабинет отца, Шварц провёл холодной ладонью по лбу, закидывая назад волосы и впоследствии потерев затёкшую от напряжения шею, после присел на кромку письменного стола, скрестив ноги и руки.
– Как... – начал говорить парень, но его голос был таким хриплым, что ему пришлось остановить свою речь и откашляться, – как такое могло произойти? Мы ведь нанимали самых опытных водителей, – Генрих категорически не понимал, как машина, в которой ехали его родители, могла попасть в автокатастрофу.
– Простите, сэр, – опустив глаза, замялся Вальдемар, давая парню возможность усомниться в правдивости его рассказа, хотя мужчина и не пытался от него ничего утаивать, лишь выжидал нужного и более удобного момента для этой, ещё более ужасной новости. – Я просто не смог сказать этого при мисс Розе, но...
– Но, – грубым и сильным голосом не давал ему останавливаться Генрих, который прожигал мужчину требовательным взглядом и чувствовал, как его сердце забилось сильнее, словно птица в клетке.
– Это было убийство, – как на духу выложил всё Вольф, понимая, что Генрих имеет право знать правду, тем более что эта правда неминуемо вела к тому разговору, ради которого Вальдемар и пришёл к нему. Он, конечно, понимал, что сейчас, возможно, не время и не место, но дело не требовало отлагательств.
– Что значит «убийство»? – заметавшись по пространству рассеянным, немного напуганным и абсолютно не верящим взглядом, прошептал в бреду своих мыслей Генрих, который почувствовал, как его буквально всего сжало, до боли ломая душу.
– Машина взорвалась, как только она выехала на шоссе, я был в другой машине и видел всё собственными глазами, – разъяснил всю ситуацию Вольф, видя, как глаза парня не спускают оборотов ужаса.
– Этого не может быть, – снова забормотал и замотал головой Генрих, томно прикрывая глаза и потирая левой рукой висок, по которому нещадно начали долбить потрясение и эмоции. – У нашей семьи не было врагов, мы... – после каждого слова издавая такие звуки, будто он испытывает жжение, Шварц резко застыл на половине предложения, а его глаза стали расширяться от очередного ужаса, когда он вдруг всё понял. – Это всё из-за вас, – сначала шёпотом, но с ужасно трясущимся от злости взглядом проговорил, будто заклинание, Генрих. – Это из-за вас и вашего глупого ордена! – повысил теперь до небывалой ранее громкости голос Генрих, который нисколько не уступал рыданиям девушки, слышным даже на первом этаже особняка.
– Сэр, успокойтесь, – достойно встречал Вальдемар взвинченное до предела состояние парня, который весь был на эмоциях и откинул все эти глупые принципы аристократа, заведённые в его семье. – Мы знаем, кто это сделал, и поверьте, мы отомстим за ваших родителей, – последние слова Вольф уже произносил с быстротой, чтобы успеть договорить прежде, чем несущийся на него парень схватит его за грудки.
Так и произошло. Шварц просто впечатал мужчину в дверь, около которой он стоял несмотря на то, что тот был гораздо сильнее, выше, да и старше. В его глазах было столько злости, ненависти и ярости, сколько бывает у разъярённых немецких овчарок, и он схватился за ворот пиджака мужчины крепкой хваткой так, что, казалось, сейчас разорвёт его на куски.
– Если бы не ваш глупый орден, моя бы мать не погибла! – казалось, что крик парня предназначался не Вальдемару, а погибшему отцу, который нажил себе врагов и утащил с собой в могилу ни в чём неповинную мать. – Я требую, чтобы ты и весь этот ваш чёртов орден немедленно убрались из моей жизни! – открыв дверь и буквально вытолкав мужчину из кабинета, не утихал Шварц, пугая проходящих мимо слуг.
– Сэр, послушайте меня, – чуть не упав, когда его вышвырнули из комнаты, после чего развернувшись и выставив руки вперёд, пытался Вольф зацепиться за последние прутики надежды. – Эти люди не успокоятся, пока не уничтожат Вас, – смотреть в такие взбешённые глаза было не просто страшно, но даже опасно для жизни, однако Вальдемар шёл напролом. – Возглавьте орден, мы все сможем восстановить справедливость, – он говорил с такой размеренностью, но мольбой, что казалось, сейчас упадёт в ноги и станет кланяться ему, как Богу. Но этот «Бог» был сильно разгневан и неумолим, а когда услышал его последнюю просьбу, так его глаза и вовсе заметали яростные молнии разрушения.
– Да пошли вы все к чёрту вместе со своим орденом! Убирайся, пока я тебя сам не уничтожил! – единственное, что видел Генрих в глазах мужчины, так это обречённость и отчаяние, но его не трогало это, потому что он даже не хотел больше слышать об ордене «Ordo ab chao», который лишил его матери и очерствил душу отца.
– Хоть Вы сейчас так и говорите, – произнёс с трудно давшимся смирением Вальдемар, снова потупив взгляд вниз, – знайте, орден присягнул на верность Вам и Вашему семейству, – он не мог обижаться за грубость со стороны Генриха, так как прекрасно понимал чувства Шварца, который не хотел видеть ничего вокруг, лишь обвиняя всех подряд, – и мы никогда не покинем Вас и будем за Вами присматривать.
Шварц уже сцепил крепко зубы, копя в себе силы для очередного выплеска ярости на мужчину и весь его орден, однако Вольф больше не стал испытывать терпение господина, зная, что ему нужно время, чтобы успокоиться, после чего мужчина быстро покинул особняк, в котором остались лишь боль, страдания и семейное горе.
Ещё два года спустя.
Время летит очень быстро, иногда вы и сами не замечаете того, как всё скоротечно. Даже чувства когда-нибудь могут закончиться, и лишь немногие могут сохранить и пронести свою любовь через всю жизнь. Но есть в этой жизни вещь, которая ни с течением времени, ни с изменением «погоды» в доме не сможет уйти, не оставив хотя бы о себе след. Это боль. Боль от утраты любимых. Разумеется, спустя какое-то время наступает момент смирения с тем, что больше ты не увидишь любимой и родной улыбки, но всё равно пропасть полностью она никогда не сможет.
