– Когда-нибудь и ты разочаруешься в этом прогнившем мире, Генрих, – словно цепляясь словами за сознание парня, который был достаточно взрослым, чтобы лично понять, что такое хорошо, а что такое плохо, из последних сил пытался убедить сына мужчина, который хорошо понимал его чувства, но не мог просто сложить всё к его неопытности и наивности.
– Скорее, наоборот, – обхватив рукой железную опору от перил и сжав её так, что железо впилось в ладони, сказал с тем же холодом юноша. – Я разочаруюсь не в мире, а в отце, – и снова опущенный взгляд мужчины взлетел с небывалой скоростью вверх, лицезря всё тот же затылок сына, – и сделаю это быстрее, чем ты думаешь.
Хлопок тяжёлой, литой двери означал только одно, момент разочарования в отце, про который говорил Генрих, настал именно сейчас, оставив позади лишь тяжёлый разговор, разрушивший всё доверие между, казалось бы, близкими и родными людьми.
Три года спустя.
Для кого-то снег – это символ холода и знак того, что лучше сидеть дома в тепле и уюте с кружкой горячего шоколада, но только не для таких интересных людей, как брат и сестра Шварцы.
Лихорадочно бегая во дворе своего особняка, молодая шестнадцатилетняя девушка, полностью одетая во всё белое, как и сам оледеневший осадок, явно наслаждалась хорошей погодой и снегом, который хорошо лепился и скатывался в снеговика. Она так быстро, увлечённо и с какой детской радостью, выражающейся в блестящих глазах, тормошилась, вырисовывая лицо снеговику, что казалось, она опаздывает на поезд. Но оказалось всё намного проще.
– Генрих! – с горящим румянцем на щеках, безграничным счастьем в глазах и весёлым смехом, как колокольчик, закричала своему брату Роза, желая поскорее поделиться с братом своей радостью.
Молодой восемнадцатилетний парень сидел в нескольких метрах от того места, где играла девушка. На нём было надето тёмно-серое драповое пальто, которое так идеально сидело на его подтянутой и в меру накаченной фигуре настоящего аристократа, а густой и тяжёлый воздух, который он выпустил изо рта, тут же замерзал на воздухе, приобретая становясь прозрачно-белым. В его руках был альбом с перелистнутой чистой страницей, а между пальцами вертелся тонкий карандаш.
Услышав голос сестры, предвещающий очередную глупость, молодой парень снова выдохнул, давая морозу сделать своё дело, после чего лениво повернул голову на девяносто градусов, увидев то, как девушка с распахнутыми руками презентовала ему своё творение.
– Ну и что это?! – немного повысил для громкости голос Генрих, но сохранил на лице наигранно-недовольный взгляд тем, что его потревожили.
– Ты! – воскликнула с явным наслаждением и ожиданием девушка, пустившаяся в безостановочный смех, смотря на то, как лицо её брата глупо вытянулось.
Нос – кривая морковка, один глаз и вовсе отвалился, делая какого-то одноглазого Джо, а сделанная из рябины улыбочка была выгнута уголками вниз. Ну, что сказать? Вылитый Генрих!
– Как смешно, – с сарказмом растянул парень, закатив глаза. – Ты когда-нибудь повзрослеешь? – но в ответ ему снова был слышен смех сестры, которая упала на покрывало снега и начала махать руками и ногами, вырисовывая бабочку.
Понимая то, что его сестра сейчас находится вне зоны вменяемости, Генрих махнул на неё рукой и вернулся к своему занятию. Сидя на лавочке, которая стояла около края обрыва, он смотрел на заледеневший океан и на то, как же красиво волны застыли у берега, так и не успев опуститься на землю.
Это была несравнимая картина вечера, когда лучи солнца буквально стелятся по льду, заставляя его блестеть в два раза сильнее, а посему парень, имеющий приличные навыки рисования, просто не мог не запечатлить эту картину.
Взявшись поудобнее за карандаш, парень начал аккуратно наносить первые штрихи, которые, как оказалось в следующий миг, стали последними. Прямо в ухо ему прилетел увесистый такой снежок, который мало того, что обжёг кожу своим холодом, так ещё и намочил бумагу, а звонкий смех девушки сразу же дал понять сложившему губы трубочкой Генриху, кто виновен в том, что он сейчас закопает сестру живьём.
– Вальдемар! – воскликнула радостно девушка, которая своим воскликом спасла себя от неминуемого гнева брата, который быстро переметнулся мыслями в другую сторону и развернулся на сто восемьдесят градусов, увидев двадцативосьмилетнего мужчину, вышедшего с заднего входа дома во двор. – Мама с отцом уже вернулись? – зная, что её родители должны были посетить театр, а после отправиться на званый ужин, немного удивлённо спросила Роза у мужчины, который всегда и везде сопровождал её отца.
Одетый в чёрный длинный плащ, по виду сделанный будто из клеёнки, настолько он был тонким, высокорослый мужчина всё также продолжал идти навстречу девушке и рядом стоящему парню, который заметил что-то странное в поведении Вольфа.
(Музыка: Soner Akalın|Muhteşem Yüzyıl. Volume Two – Mournful (Yaslı))
Его глаза были опущены, но всё равно можно было увидеть то, как его зрачки бегают из стороны в сторону, словно моля всевышних дать ему сил на то, чтобы что-то сказать своему молодому господину и его сестре.
Хоть Вальдемар всегда и был очень скрытным и молчаливым человеком, но сегодня, именно в этот момент, его аура заставляла сердце голубоглазого юноши забиться чаще, словно предчувствуя что-то очень и очень плохое – то, что ему не понравится.
– В чём дело? – немного склонив голову, чтобы посмотреть в глаза Вольфа, с настороженностью спросил Генрих, получив взамен всё то же гробовое молчание.
Теперь и молодая девушка, до сего момента находящаяся в приподнятом настроении, заметила некую странность в мужчине, который всегда был обходительным и вежливым с ней, и никогда не игнорировал её.
Почувствовав холод тревожного сердца, Роза немного приоткрыла рот, чтобы им глотнуть нужный ей глоток свежего воздуха, после чего она посмотрела на брата умоляющим взглядом, словно прося, чтобы он прекратил эту пытку, однако темноволосый мужчина и сам понимал, что пора бы ему заговорить.
Он медленно поднял взгляд на парня, потому что смотреть в добрые и нежные глаза девушки у него просто не было сил, после чего набрал в легкие морозящего кровь воздуха и подсевшим голосом сказал:
– Сэр... мне нужно вам кое-что сообщить.
Решительности в его глазах было столько, сколько снега бывает в июле, и создавалось такое впечатление, что он хочет бежать. Но даже без этого, почему-то, в тот момент, секунду, миг, молодой парень уже догадывался, что именно произошло.
– Ма-маааа!
Проклинающие всех крики девушки, которые доносились из её комнаты, просто разрезали воздух в каждой части особняка, не оставляя ни одного человека равнодушным. Она не просто плакала, она разрывала в клочья своё сердце и душу, на месте которых оставались лишь бездна боли и пучина страданий.
Каждый обитатель дома с сожалением опускал взгляд в пол, даже и не зная, как утешить молодую госпожу, ведь это было абсолютно невозможно. Никакие слова, никакие действия не смогут унять адских мук и боль от потери любимых. В этих ситуациях лучшее лекарство – это молчание и одиночество. Возможно, кто-то скажет, что это жестоко – бросать дорогих в момент утраты, однако поставьте себя на их место. Неужели вам захочется кого-нибудь видеть, слышать и ощущать в такой момент?
– Отеееец! – давясь воздухом в горле, который хотел покинуть лёгкие девушки, но не мог в силу её нескончаемого рыдания, и сжимая в руках одеяло кровати, на которую она упала, Роза не могла...
Она не могла многого: ни думать, ни верить, ни слышать. Была лишь ужасная, просто доводящая до безумия реальность, стучащая по вискам и заключавшаяся в том, что она больше никогда в жизни не увидит своих родителей. Не услышит звонкий смех матери, не ощутит тепло её рук. Она больше никогда не поспорит с отцом насчёт того, с кем ей встречаться и где. Больше ничего это не будет, как и любви, которую ей дарили родители.
Такое горе может довести до безумия или повергнуть в неимоверный шок такой силы, что ты будешь смотреть в одну точку мёртвым взглядом, сдерживаясь от слёз ради того, кому так же больно, как и тебе.
