~ ~ ~
В тот год мои младшие сеста и брат тоже пошли в школу и в конце августа папа с растерянно-сердитым лицом увёз бабу Марфу в Бологое – помочь с пересадкой на Рязань. На прощанье она расплакалась и Папа сказал в утешение: —«Опять? Опять начала!» Тогда она расцеловала нас, своих внуков, и покинула мою жизнь…
Напротив угловых зданий нашего квартала стоял через дорогу бакалейный магазин и теперь, с отъездом Бабы Марфы, Мама посылала меня туда за мелкими покупками – принести хлеб, соль, спички и растительное масло. Более важные продукты она покупала сама: мясо, картошку, сметану или шоколадное масло. На праздники крупную красную икру или мелкую чёрную, потому что Объект хорошо снабжался. Вот только мороженое привозили раза два в месяц и оно тут же раскупалось. А вкусного хлеба из кукурузной муки совсем не бывало.
Вправо от магазина, на повороте дороги в охват квартала, стена леса чуть раздвигалась просветом узкой поляны, где стояла эстакада из крепких брёвен для ремонта автомобилей. Ещё одно место сбора детей для игр.
– Бежим скорей! – крикнул знакомый мальчик на рысях в том направлении. – Там ёжика поймали!
До этого я видел ёжиков только на картинках, вот и поспешил смешаться с группой громко галдящих мальчиков возле эстакады. Палками в руках, они пресекли попытки животного убежать в лес, а когда ёж свернулся в оборонительный серо-коричневый шар из иголок, теми же палками закатили его в небольшой ручей. В воде ёж развернулся, выпростал из-под иголок свою мордочку с чёрной нашлёпкой носа и попытался убежать сквозь траву на своих коротких кривых ножках. Однако его свалили наземь и крепко придавили палкой поперёк живота, чтобы он снова не свернулся.
– Смотри! – закричал какой-то мальчик. – У него запор! Покáкать не может! – В подтверждение диагноза, потыкал твёрдым стеблем травы в тёмный бугорок между задних ног зверька. – Какашка слишком твёрдая. Надо помочь.
Я вспомнил как Баба Марфа спасла меня… У кого-то в компании нашлись плоскогубцы в кармане, пациента распяли на земле парой дополнительных палок и самозванный Доктор Айболит потянул инструментом какашку. Та, почему-то, не кончалась и была непонятного голубовато-белесого цвета.
– Дурак! Ты ему кишку выдрал! – закричал другой мальчик.
Ёжика отпустили и он опять прянул к лесу волоча за собой полметра вытащенной внутренности. Все пустились следом смотреть что будет.
Смотреть мне совсем не хотелось и, к счастью, моя сестра меня вызволила. Она прибежала бегом из квартала сказать, что Мама зовёт. Я тут же покинул компанию и поспешил за ней во Двор. Там я говорил с Мамой, здоровался с соседками и всё время, параллельно, думал одну и ту же мысль сформулированную на удивление чётко, не по-детски: «Как мне теперь дальше жить, после того, что я увидел? Как жить дальше?»
(…как ни странно, я выжил: благое свойство людской памяти, её способность забывать, отмеченная в словаре Владимира Даля, пришла на выручку.
Однако в серии зверств, свидетелем которых мне случилось стать—по большей части, когда человеческие с виду особи истязаниями обращали себе подобных в куски разлохмаченного мяса—самым первым идёт изувеченный ёжик, волоча по хрупкой траве влажно-серый кусок прямой кишки облипший твёрдыми комочками сухой земли.
И я дожил до понимания, что низменные твари нуждаются в высокопарных оправданиях своему изуверству: облегчение страданий… святая месть… очищение расы…
Но опять-таки, если уж совсем начистоту, есть ли гарантия, что сам я ни при каких обстоятельствах не совершу ничего подобного? Ну… как-то не знаю…)
Когда ты в детстве, у тебя нет времени оглядываться на все эти серии в своей памяти. Тебе нужно вперёд—мимо и – дальше! – к новым открытиям. Если кишка не тонка, держаться курса…
Однажды, чуть отклонясь от торного маршрута «школа—дом», я углубился в лиственную часть леса и там, на пологом взгорке, вышел к четырём Соснам выросшим за пару метров друг от друга по углам почти правильного квадрата. Гладкие широкие колонны их прямых стволов без веток уходили ввысь и, в шести-семи метрах от земли, смыкались помостом, куда вели перекладины из обрезков толстых сучьев прибитых к одной из Сосен, как вертикальная лестница… Кто и зачем устроил такое, я так и не узнал, узнал лишь, что не каждый трус отважится взобраться на помост в лесу, хоть даже сам его нашёл…
Куда легче шло исследование подвального мира, куда я спускался с Папой за дровами для Титана, котла нагрева воды перед купанием. В подвал, где не было ни единой лампочки, Папа приносил нажимной фонарь с упругим рычажком из его брюшка. Охватывая весь фонарик, сжимаешь его в ладони, рычажок пружинно противится, но втискивается внутрь, а при послаблении нажима он снова выдвигается наружу. Один-два жима и – внутри пластмассового тельца проснулась маленькая динамо-машина, жужжит, подаёт ток в его лампочку, чем быстрее упражняешься, тем ярче светит фонарик.
Чётко очерченный круг света прыгает по стенам из грубых досок и по таким же дверям с висячими замками, и по бетонному полу подвального коридора налево – там, в самом конце, наша секция. Папа отпирает замок, щёлкает выключателем, из тьмы выпрыгивает квадратная комната залитая светом голой лампочки. Две стены из гладкого бетона, третья – грубодосочная перегородка от соседней секции. Поленница напиленных дров под стеной из бетона, на перегородке полки с хозяйственными принадлежностями, инструментами, и свободно висящая всячина: санки, лыжи… Когда пара широких поленьев расколоты на дрова, я собираю щепки для растопки Титана и пару дровин потоньше, а Папа ухватывает остальное в одну охапку.
Иногда он заодно и мастерил что-то в нашей секции и я, прискучив ожиданием, выходил в коридор с узкой зарешечённой канавкой вдоль середины цементного пола. Через открытую дверь, лампа бросала прямоугольник света на противоположную секцию, а дальний конец коридора, откуда мы пришли, терялся в темноте. Но мне не было страшно, потому что у меня за спиной работал Папа в старом морском бушлате с двумя рядами жёлто-медных пуговиц спереди и в каждой – храбрый выпуклый якорёк…
~ ~ ~
Дрова попадали в подвал в начале осени. Медленный самосвал осмотрительно заезжал во Двор и ссыпа́л груду поленьев грубого раскола рядом с обитой жестью крышкой бетонированного приямка – строго посередине торцевой стены любого здания Двора. Под крышкой приямок оказывался прямоугольной ямой глубиной метра в полтора, а чуть выше её дна квадратная дыра-лаз, 50 см х 50 см, горизонтально уходила сквозь фундамент в темень подвального коридора, где и кончалась на высоте полутора метров над уровнем пола. Поленья сбрасывались на дно приямка, а оттуда—через лаз—в подвал, для перетаскивания в секцию того, кому их, собственно, и привезли.
Раз я уже большой мальчик, Папа сказал мне сбрасывать поленья в яму, а он через дыру продёргивал их на себя, в подвал. Сверху видеть его я не мог, но слышал приглушённый голос, когда он кричал мне из подвала повременить, если куча сброшенных поленьев грозила затором лаза. И тогда я ждал, слушая утробный стук поленьев о бетон пола глубоко внизу.
Всё шло легко и гладко до тех пор, пока Наташа не сказала Сашке, что нам привезли дрова и я помогаю Папе спускать их в подвал. Саша прибежал к груде поленьев, ухватил дровину и потащил сбрасывать её в яму. На мои запальчивые декларации, что он нарушает возрастные ограничения для таких вот именно работ и что ещё одно сброшенное им полено наверняка устроит затор дыры, он отвечал молчаливым, но упрямым сопением и продолжал делать что и делал.
(…риторика не помогает с теми, у кого Упрямство-Матушка прежде него родилась, такому хоть кол на голове теши!.)
Однако я не только произносил пылкие речи, но тоже бросал дрова, чтобы потом, за обедом на кухне, Сашка даже молча не намекнул бы, что он работал больше моего. И вдруг он отшатнулся от приямка, забрызганные кровью пальцы схватились за лицо. Наташа бросилась домой сказать Маме. Та прибежала с мокрой тряпкой протирать запрокинутое лицо Сашки. Папа тоже бегом явился из подвала и никто не слушал даже мои оправдания, что всё нечаянно так получилось, не нарочно, когда брошенное мной полено ободрало нос Саши. Мама накричала на Папу, что он допустил такое. Папа тоже рассердился и велел всем уходить домой и работу доканчивал в одиночку.
