При этом я люблю Театр, люблю зрителей. Испытываю к ним огромное чувство благодарности за доброе отношение к моему творчеству. Обожаю друзей, и вообще не бывает у меня никаких проблем при встрече с любыми людьми: будь то актёры, поэты, писатели или самые простые деревенские старушки. Как-то люблю рассматривать индивидуума, то есть Homo sapiens’a, отдельно от толпы.

Итак, «подавляющее большинство» считало, что я должна пойти и извиниться перед педагогом. В глубине души я, конечно, тоже так считала, но дать «толпе» подумать, что я пошла у них на поводу, не могла. Конечно, эти мерзкие отличницы и главные ябеды уже настучали на меня классной руководительнице, мало того, дело дошло до завуча. Во время урока русского языка в класс вошла завуч и попросила меня выйти. В коридоре она сказала мне:

— Вика, тебе надо пойти и извиниться перед Бэ. Гэ.

— Хорошо, — согласилась я, так как уже внутренне была к этому готова, и отправилась в кабинет физики.

Приоткрыв дверь, я увидела, что класс пуст, только в лабораторной горел свет. Я заглянула в маленькую комнату и увидела Бэ. Гэ., который делал что-то с приборами. Встав в дверях, я сказала тихим голосом:

— Простите меня, пожалуйста, это я лопнула пакет на уроке.

Бэ. Гэ. обернулся, лицо его просветлело. Он подошел ко мне очень близко и ласково сказал:

— Ну, что же ты? Я от тебя этого никак не ожидал, ты ведь знаешь, как я тебя люблю. — С этими словами он положил мне руку на грудь.

В глазах у меня потемнело. Я ударила его со всей силой по щеке и в ужасе выскочила из класса. Бэ. Гэ. умер для меня в эту минуту. Мне было 11 лет.

На другой год у нас появился новый, нудный педагог по физике, женщина. Но я возненавидела физику навсегда.

Когда мне было 14 лет, очевидно, переходный возраст, я как-то в классе потеряла сознание. Вызвали «скорую», делали какие-то уколы, потом решили отвезти меня домой. Носилок почему-то не было. Наш класс — на четвёртом этаже. Врач была молодая женщина. Это всё я узнала потом. Помню только, что, едва придя в себя, я почувствовала, что кто-то несёт меня на руках. Я приоткрыла глаза — это был Бэ. Гэ!

Я его простила.

Вспоминая себя в подростковом возрасте, я часто думаю, что была нимфеткой. Представьте себе, что в 13 лет я имела такой же рост и вес, как в 20 и как сейчас. Так что, наверное, глядя на меня, мужчины вокруг «забывали», сколько мне лет. Но при этом они могли помнить, что были друзьями моих родителей, они знали их многие годы, восхищались их талантом, и т. д. и т. п. Всё это вызывает у меня, мягко говоря, недоумение.

Вот один из них — «Сидор Матрасович». Он знает меня с детства. Мне, правда, уже 18, и я учусь в театральном вузе.

Однажды отец приходит домой весь сияющий:

— Слушай, Сидор Матрасович хочет поговорить с тобой! Он ждёт тебя завтра в театре в своём кабинете!

Вот это да! Разве могла я мечтать об этом! Бегу, лечу на крыльях, полная радостных предчувствий.

Вхожу в кабинет, дрожа от страха, никогда я ещё в таких кабинетах не была. Сидор Матрасович за письменным столом, я — напротив. Мне — 18, ему — 50 лет. Я знаю, этот дяденька — друг моего отца. Он и сам сразу говорит мне об этом. Эти слова на всю жизнь остались ключом к моему сердцу. Любой человек, произносящий имя моего отца, будто поворачивает маленький волшебный ключик, помните, как в сказке: «Сезам, откройся!» И двери моего сердца открываются. Вот сейчас, вспоминая все «исторические мужские хроники», я всё думаю, как это мужчины догадывались об этом? На каком уровне интуиции или ещё чего-то они решали применить этот приём?

Итак, сначала минут тридцать Сидор Матрасович рассказывает мне о том, как нежно и искренне он любит моего отца. Как актёра, как человека! Потом он задаёт мне вопрос, а не хочу ли я работать в его театре.

— Ну как же, — удивляюсь я, — ведь я ещё на третьем курсе!

— Это ничего, — успокаивает он меня.

И начинает долго и подробно рассказывать, какие роли собирается мне дать. Я сижу, как во сне, не веря своему счастью. И вот во время этого чудесного сна взрослый дяденька, большой друг моего отца, вдруг вскакивает, хватает меня в объятия и начинает целовать прямо в губы, совсем не по-отечески, мерзко, гадко, и шепчет при этом:

— Только ты приходи ко мне!

Ударить его по лицу, как того, в детстве, я не рискнула.

«Господи, — думала я в ужасе, — он ведь папин друг!»

И, ошарашенная, опозоренная, выскочила из кабинета в уборную, где меня рвало от горя и обиды. Я плакала и полоскала рот под краном. Потом часа два ходила по улицам и думала, что скажу отцу. Врать я не умела и не любила, тем более отцу. Когда я наконец рискнула прийти домой, отец взволнованно кинулся ко мне:

— Где ты была? Почему так долго? — Он с тревогой вглядывался в моё лицо. Я улыбалась (ведь я хотела быть актрисой!).

— Всё хорошо, папуль. — И я рассказала ему всё, кроме финала этой истории.

Он был счастлив. И я была рада. Если бы я сказала, чем закончился наш разговор, отец убил бы Сидора Матрасовича. Это я знала твёрдо…

Я никогда не работала в том театре. Сидор Матрасович умер для меня. Но уверена, что эта история ускорила смерть моего отца.

Прошло тридцать лет. Я работала в театре, который сама организовала. У меня был блистательный партнёр, мы с ним играли Бергмана. Это был наш любимый спектакль, он шёл многие годы с неизменным успехом.

Однажды неожиданно на спектакль пришёл Сидор Матрасович. После спектакля мы, как всегда, шли к зрителям в фойе. Среди них был и Сидор Матрасович. Он отвёл меня в сторону.

— Прости меня! Ты — прекрасная актриса! — сказал он и заплакал.

Я простила его.

Вот тут, кстати, а может быть, и некстати, позволю себе ещё одно небольшое отступление.

Когда-то, очень давно, не помню от кого, я услышала такое выражение: «Месть горбуна». Сказано оно было в соответствии с ситуацией, схожей с моими историями. И так оно мне понравилось, что осталось на языке навсегда. Правда, очень точное определение?

Тут ни в коем случае не имеется в виду какой-то определённый физический недостаток. Нет! Наоборот — именно какой-то изъян в душе. Ведь человек, всерьёз мечтающий о мести и, тем более, её осуществляющий, не может считаться вполне здоровым. И потом, физические недостатки причиняют боль и страдания непосредственно и самому человеку и, конечно, его близким.

А моральный урод причиняет сознательно страдания другим.

Короче, все эти мои мужские «особи вульгарис», о которых идёт речь, потом, не получив желаемого, начинали свою «месть горбуна».

Нет, правда, очень точное определение! Бывало, какая-нибудь моя подружка или знакомая пожалуется на такую же или похожую ситуацию, а я ей:

— А, «месть горбуна», всё ясно! — И мы вместе грустно посмеёмся.

Так вот, пожалуй, только мой физик мне не мстил. А, наоборот, пытался получить моё прощение. Я и экзамен по физике на аттестат зрелости только благодаря ему сдала. Ведь после той истории, как я уже говорила, физику я невзлюбила, перестала понимать, а после вообще решила, что она мне никогда в жизни не пригодится, и махнула на всё рукой. Но наступил экзамен, и надо было не получить двойку! Я пыталась учить, дошла до 5-го билета и бросила! Не представляю сейчас, на что я тогда надеялась. Только на чудо. И оно появилось в образе Бэ. Гэ.

Я специально пошла сдавать во вторую смену, в надежде на то, что педагоги устанут и махнут на меня рукой. Они и вправду устали, и когда первые пять человек вытащили билеты и стали готовиться, вся кафедра пошла обедать, а Бэ. Гэ. остался один за нами наблюдать. Наверное, он по моему лицу понял, какой я «знаток физики».

Поэтому, повернувшись ко мне спиной, стал медленно прохаживаться от двери к доске, дав мне возможность быстро подойти к столу, повернуть билеты и посмотреть, какой номер где лежит. Когда я открыла первый попавшийся билет, и это оказался № 5, то чуть не подпрыгнула от счастья. Ведь именно его я знала отлично. Как сейчас помню первый вопрос: «Что такое коэффициент полезного действия?» (Вопрос помню, а ответ, увы, уже нет.)