Но, разумеется, как всегда в театре, постепенно стал появляться второй состав исполнителей. Редкий случай, когда ввод нового артиста бывает равноценным первому составу. И вот роль Никиты стал, в очередь с Дорониным, играть В. И. Коршунов. Скажу честно, что сравнение было не в пользу Коршунова. Так вот, стоя в массовке на сцене, мы уже не сопереживали Никите. И я однажды, чтобы хоть изобразить что-нибудь новенькое, выйдя на сцену, решила, что буду играть девушку, которая плохо слышит. Я вынула одноухо из платка и, приложив к нему ладонь, как бы мучительно пыталась услышать, что говорит герой. Я делала всё очень серьёзно, как вдруг услышала за спиной сдавленный голос одной артистки: «Лепко, прекрати!» В недоумении я обернулась и увидела, что вся массовка качается, пытаясь сдержать смех, а у некоторых уже текут слёзы по щекам от хохота. Слава богу, что ни Коршунов, ни помощник режиссёра ничего не видели, иначе мне было бы несдобровать. Хотя я и подумать не могла, что это может показаться смешным. Но это было на сцене! А там любая глупость может рассмешить.

Другое дело школа. Что я там только не вытворяла вместе со своей закадычной подружкой Риткой! Мы с ней дружим с первого класса и до сих пор. Конечно, я её всегда любила и люблю за чувство юмора. Ну, сейчас мы, можно сказать, почти как родственники. В детстве это была очаровательная кудрявая девчонка с лукавым взглядом и ямочками на щеках. Мы могли хохотать и болтать с утра до вечера. Но учителя, естественно, этого терпеть не могли. Нас периодически выгоняли с урока, то её, то меня. Разумеется, мы стремились, чтобы нас выгоняли обеих. И мы радостно бежали к моему папе в театр. А Театр Сатиры тогда находился на Малой Бронной, то есть как раз напротив моей школы. С невинными лицами мы заявлялись к отцу на репетицию, и когда он с удивлением спрашивал нас: «Что случилось?» — не моргнув глазом, говорили: «А у нас сейчас свободный урок!» Доверчивый папа, который меня обожал, тут же вёл нас в буфет, кормил пирожными и ситро. Мы любили повторять этот трюк, а весь класс нам завидовал. В связи с этим не раз мой дневник был исписан вдоль и поперёк такими текстами: «Много смеялась на уроке алгебры», «Смех и разговоры на уроке русского языка», и т. д. и т. п. В конце концов мама, не выдержав моих безобразий, попросила отца построже со мной поговорить. Отец завёл меня в комнату, открыл дневник, лицо его выражало печаль на грани трагизма. Он строго смотрел на меня и вдруг, понизив голос, произнёс: «А правда, здорово посмеяться, когда нельзя? Я сам обожаю!» Мама возмущённо влетела в дверь, услышав наш дружный смех. Вот и всё воспитание.

Когда я уже училась в вузе и как-то рассказала отцу, что один из студентов оговорился на сцене, а потом стал пытаться объяснить свою оговорку, отец сказал: «Никогда не пытайся выкрутиться, если оговоришься, говори дальше текст как ни в чём не бывало. Тогда каждый в зале подумает, что он ослышался». И он был абсолютно прав, я много раз в этом убеждалась. Но чаще всего, как я уже говорила, сам артист даже не слышит, что он сказал. Сколько таких историй знал мой отец! А иногда он и сам в них попадал. Помню, в спектакле «Вас вызывает Таймыр» он однажды, постучав в дверь, на вопрос главного героя: «Кто там?» вместо того чтобы сказать: «Это я, дедушка Бабурин», ответил: «Это я, Лепко».

Но бывают истории трагикомические. В этом смысле о спектакле «Порт-Артур» в Малом театре ходили легенды. Расскажу две из них. Одна была просто пустяковая. Н. А. Аненков, который сыграл адмирала Макарова, стоя перед вытянувшимися в струнку матросами, произнёс: «Эскадра выходит в море 32 марта!» — и вдруг увидел, как весь строй развалился.

А однажды Н. В. Подгорный, игравший роль великого князя, заболел. И надо было срочно ввести другого артиста. Вторым составом был Н. Л. Афанасьев, очень красивый, интеллигентный артист, но обладавший слабым слухом. С утра в театре шли срочные репетиции. Афанасьев учил роль, она была не простая, а подсказывать ему текст суфлёр не мог, это было бесполезно. Ему советовали даже записать что-то на манжетах. Но он был профессионал и надеялся только на свою память. Репетиции прошли хорошо. Как рассказывала второй режиссёр спектакля М. Е. Турбина, она была уверена, что всё пройдёт благополучно. Вечером она пошла в зал, чтобы смотреть Н. Л. Афанасьева. Всё шло хорошо. И вот началась самая сложная сцена, где великий князь вступает в конфликт с адмиралом Макаровым. Во время кульминации великий князь вскрикивал: «Какое право вы имеете так со мной разговаривать? Я член императорской фамилии!» В этот момент Н. Л. Афанасьев вскричал: «Какое право вы имеете так со мной разговаривать? Я член (пауза)… Я императорский член (пауза)… фамилии!» Когда он закончил свою речь, на сцене никого не оказалось. «А я, — рассказывала М. Е. Турбина, — на четвереньках выползла из зала». Нетрудно догадаться, какое прозвище получил на всю жизнь бедный, ничего не понявший Н. Л. Афанасьев.

И всё-таки из всех историй Малого театра я обожаю одну. Она тоже дошла до меня как легенда. Но своей искренностью и детской непосредственностью покорила моё сердце.

Варвара Николаевна Рыжова, одна из великих старух Малого театра, была уже очень преклонных лет, но всё ещё играла в спектаклях. Конечно, руководство Малого театра не хотело расставаться с ней. Это была совершенно уникальная индивидуальность. Так вот, не помню в какой именно пьесе Н. А. Островского это случилось, но это и неважно. Сцена начиналась с того, что её вывозили в кресле на авансцену и она должна была говорить длинный монолог. Когда занавес открылся, Варвара Николаевна сидела в кресле. В зале все с благоговением смотрели на великую артистку. Она молчала. Пауза длилась довольно долго. Из-за кулис и от суфлёра стало раздаваться какое-то шипение. Зал замер. Внезапно Рыжова сконфуженно заморгала глазами и, улыбнувшись, сказала, обращаясь прямо к зрителям: «Душки мои! Всё забыла! — И, махнув за кулисы ручкой, добавила: — Всё сначала!» Зал просто взорвался овацией, когда снова открыли занавес и она начала свой монолог.

Вот ещё одна загадка человеческой души: это — сны!

Недавно мне опять приснилось, что я летаю. Боже, какой это был восторг! Главное, что всегда во сне я испытываю искреннее удивление от того, что, оказывается, летать очень просто. Но почему я забываю об этом и не пользуюсь своими руками, как крыльями? Что это, генетическая память, живущая в нас на протяжении многих веков, или предстоящий полёт Души? Где, в каком дальнем уголке подсознания хранится этот сон? Вопросы… вопросы… вопросы. И, может быть, когда-нибудь, отлетая, Душа узнает ответ. А пока…

И вот мы гадаем, пытаясь объяснить, что означают наши сны. Знаю только, что после полёта во сне я просыпаюсь в таком радостном волнении! Это ощущение счастья и свободы долго живёт в моей душе. А вообще, я свои сны сама разгадываю. Несколько раз в жизни я видела провидческие сны. Чаще всего они предсказывали несчастья. Поэтому я этих снов боюсь. Но ведь кто-то посылает мне эту информацию?! Ещё одна загадка Замысла Божьего.

Но для артиста, конечно, самыми страшными бывают так называемые актёрские сны. Думаю, что нет ни одного артиста, который хотя бы раз в жизни не видел такого сна.