Ситуацию портила неизбежная надобность каждый вечер провожать девчонку Старк в гостиницу. После его возвращения хозяйка часто требовала от Пса отчет, все ли прошло гладко, — а там уже и не отвертишься. Псу уже порядком надоела эта сомнительная роль героя-любовника. Тем более, чем дальше, тем больше он ощущал смутную похожесть того, как он использовал дешевых дискотечных шлюшек с тем, как используют его самого. В шлюхи Пес пока не спешил записываться — были у него и другие умения, которые ценились выше и за которые его и рекомендовали на эту треклятую работу.
Со шлюхами, безусловно, было проще: ни намека на интим. И все же возникало между ними и клиентом какое-то человеческое понимание — вроде того, что возникает со случайным собутыльником, который, незнамо зачем, — из человеколюбия? — тащит тебя, не стоящего на ногах, на себе в горку до порога твоей берлоги. Странная взаимовыручка среди парий.
От хозяйки даже в самые сокровенные моменты веяло таким холодом, что Пес невольно содрогался и внутренне бил себя по затылку, продолжая исполнять то, что от него требовалось. Здоровый мужской организм брал свое — и Пес справлялся, но чем дальше, тем хуже. Он предпочёл бы горничную. Или даже сухую, как урюк, гувернантку, но не этот какой-то змеиный холод.
По ночам Пес порой просыпался в холодном поту и срывал с себя простыни, накрутившиеся до самого подбородка на шею. Ему снились гигантские гладкие змеи, обвивающие его, сжимающие до хруста костей — и глядящие ему в лицо бездонными зелеными, как изумруд, глазами. И в такие моменты Пес не знал, что хуже: змеи, что притаились за дверью, или всеобъемлющий пожирающий тебя изнутри огонь?
Тогда он начинал думать о пташке — и другие картины заполняли его паникующий разум. Пташка в гостиной, что тоскливо глядит вбок, в окно, на море. Пташкины золотые ресницы, что блестят на закатном солнце. Пташка впивается белыми ровными зубами в собственные ногти, и так изгрызенные до мяса, — и глаза ее почти белеют от напряжения мысли и страха: она готовится к удару, как животное, чувствуя опасность, исходящую от Джоффри или его матери.
Странным образом, именно благодаря Джоффри Пес и обратил внимание на Пташку. Пес едва заметил девчонку, дальнюю родственницу хозяйки, приехавшую чем-то вроде бедной родственницы погостить. И даже не погостить — а пообщаться. Хозяйка, ради разнообразия и своих каких-то одной ей известных целей пригласила девочку пожить в усадьбе, хотя обычно не жаловала лишних глаз. Пес подозревал, что дело совсем не в сестринской благотворительности. Даже напротив: это попахивало наследством девочки, объединением активов, и — седьмое пекло! — объединением семей. Оставалось только надеяться, что в качестве жениха хозяйка видела Томмена.
Девчушка же неожиданно для всех заартачилась и поселилась в гостинице неподалеку. Псу поставили в обязанность сопровождать ее каждый вечер до двери. Рыжая девочка боялась его до последней степени, ее страх был практически осязаем — такой густой, что его можно было резать ножом. Неожиданно Пес осознал, что отчего-то ему это донельзя обидно, — хотя этот самый страх, смешанный с отвращением, был привычной реакцией на его опаленную физиономию.
Но на этот раз Пса это задело: глядя, как ее приняли в усадьбе, он невольно ей посочувствовал — как сочувствовал любой девахе, что приволакивал Джоффри. Но эта так быстро не отделается, это он тоже понимал. Месяц в компании Джоффри — врагу не пожелаешь. Неизвестно, что останется от этой рыжей птахи к концу лета, особенно учитывая любимые развлечения его подопечного. Пес было понадеялся, что, будучи родственницей хозяйки, Пташка будет хотя бы большую часть времени в безопасности. Одно дело глумиться над местными девками, другое — влезать в неприятные истории с барышней из хорошей, близкой им семьи. Но Пес, как всегда, недооценил Джоффри: его глупости хватило, чтобы выбрать себе любимой жертвой именно Пташку. В присутствии матери парень ограничивал себя словесными издевками над фигурой девчонки.
А та, чем больше слушала, тем больше убеждалась в его правоте — и стыдилась себя. Седьмое пекло, — стыдилась! Девчонка обещала стать красавицей — и не через пару лет, а через какие-нибудь полгода. Длинная, стройная, как тростинка, по-женски хрупкая в плечах — и вместе с тем округлая, там, где надо, с изящными руками и нежным овалом лица. От изгиба ее тонкой шеи и нежных кудряшек на затылке у Пса захватывало дух, пока он сидел за ужином возле своего подопечного и, от нечего делать — ужин в не лез в горло, особенно в столь приятной компании — буравил взглядом сидящих за столом.
Пташка, как обычно, пряталась в углу и вжималась в стул. Она то смотрела невидящим взглядом перед собой, то, завесившись редкими длинными прядями своих неровно, по-модному остриженных волос, исподлобья изучала людей, что были за столом. Лишь его она обходила взглядом, словно на пустое место таращилась, да и вообще словно избегала глядеть в тот угол. Пес привык и к этой реакции: людям, единожды увидевшим его обгоревшую половину лица, тут же становилось неловко — и они старались на него не смотреть. И смотрели все равно, исподтишка, снедаемые вечным любопытством по отношению к уродам. Пташка была деликатна, и после первого с Псом знакомства вообще делала вид, что его тут нет. К тому же, рядом обычно сидел Джоффри — а смотреть на него для пташки было все равно что самой напрашиваться на «комплименты».
Когда хозяйка куда-то удалялась, Джоффри начинал проявлять себя как обычно: мелким пакостником и садистом. Как-то эти двое — то было в самом начале, после приезда Пташки, и она ещё не знала, чего ждать от Джоффа и была, казалось, привлечена его приторной смазливостью и пухлыми, как у шлюхи, губами — уединились на террасе вдвоем, и Неведомый знает, зачем туда понесло девчонку и о чем там они говорили. Пес на всякий случай незаметно — что удавалось ему редко при его габаритах — пристроился у окна, выходящего на угол террасы, и ждал, когда Джофф себя проявит. Все произошло быстрее, чем Пес предполагал. Паршивец припрятал от своей очередной вечеринки заначку с травой — и, выкурив ее на террасе, решил притушить окурок прямо на плече троюродной сестры. Пес успел перехватить его руку (когда завоняло шмалью, времени размышлять особо не было и пришлось выбираться из дома через окно и торчать под террасой, как зверю перед броском). Окурок едва коснулся нежной, слегка тронутой загаром кожи предплечья, — и оставил легкий красный след, похожий на колечко от крышки фломастера, что маленькие дети шлепают себе на ладошки. Пташка обомлела и дрожала. Но еще больше она задрожала от того, что Пес задел ее грудь плечом, когда перехватывал кисть Джоффри. Лицо ее дернулось привычным страхом, — и в ее ясных глазах, похожих при этом свете на крыжовник с темной косточкой зрачка посередине, явственно читались брезгливость и отвращение. Пес молча забрал у Джоффри окурок и ушел к себе, заслышав голоса с большой веранды, куда направлялись хозяйка, провожая гостей.
В тот вечер Пес заперся раньше, чем обычно, — девчонку предложили подбросить до гостиницы два журналиста, что жили там же. Пес надрался в тот теплый вечер, как сволочь. Он выпил все, что было у него самого и далеко за полночь совершил вылазку в гостиную, где в хрустальной, отделанной красным деревом горке стояли пузатые бутылки со спиртным. Пес забрал оттуда пузырь отличного виски — и выпил и его, всухую, безо льда (на кухню ноги бы уже не дошли) лишь бы забыть эти расширившиеся от страха зрачки-косточки крыжовника и нервное содрогание от его прикосновения.
Пес успел почувствовать плечом теплый трепет наливающейся груди и острый девичий сосок под тонкой тканью майки, — его самого от этого прикосновении вскользь словно током ударило, даже голова на миг пошла кругом, как после полного стакана чего-нибудь крепкого, выпитого залпом. Пташка всегда носила такие легкие, тонкие майки с идиотскими картинками. И часто без лифчика — на радость и горе Пса.
«В пекло их обоих! — зло и тоскливо думал Пес, прикладываясь к бутылке. — В один бы мешок и в море, тут и все проблемы сразу бы решились сами собой. В пекло!»
