Хотя, ходить в этом закутке, в общем-то, было негде. Койка у стены, на которой боязливая горничная меняла-таки раз в неделю белье, морщась от винных и прочих пятен на простынях. В шаге, под окном - маленький стол и стул.
Выпивку он покупал в винной лавке, что была недалеко от усадьбы. По вторникам у Пса был выходной: Джоффри сидел дома, а сам он бродил по округе, закупался алкогольной заправкой и навещал всякие другие места. Вино было кислое, едкое, как уксус, — и отлично! — а самое главное, быстро, опустошало голову, унося в небытие дневные впечатления и разговоры.
У Пса была хорошо развита зрительная память, и вечерами она играла с ним злые шутки, подсовывая его усталому, воспаленному воздержанием и неумеренным никотином мозгу мерзкие картинки, вроде лица Джоффа на концерте, когда тот привычно кривит рот в ухмылке после песни.
Боги, что это были за песни! Хотелось запихать голову в ведро с водой. Седьмое пекло, хоть бы в песок с окурками, лишь бы не слышать это приторное мяуканье про любовь! Пес поймал себя на мысли, что странным образом Джофф говорит — или старается говорить — басом, а поет почти как девчонка. Впрочем, когда Джоффри злится, его ломающийся юношеский басок переходит на истерический фальцет. Это было смешно, в особенности в сочетании с красными пятнам, которыми мальчишка покрывался в гневе. Почти как его мать в коротких порывах страсти.
Хозяйка… Пес никогда не звал ее по имени. В их альковных встречах не звал вообще никак, а при людях обращался исключительно «хозяйка». Она, впрочем, звать ее по имени не просила, держала на строгом расстоянии, — и расстояние это увеличивалось до размеров бездны в их интимные встречи. Во время них Пес особенно отчетливо ощущал свое положение, — и отдавал себе отчет, что имеют-то как раз его. Но было ли резонно отказываться? Хозяйка — не проститутка с задворок местной дискотеки, что за копейки сделает минет, а за более приличную сумму даст себя отыметь у грязной стены — экспресс-служба по вторникам — нет, эта железная леди знает себе цену. И знает цену другим.
Оба они понимали, в какую игру играют, но Пес дошел до правильных выводов отнюдь не сразу. Какой-нибудь пластиковый заменитель-вибратор вышел бы для нее дешевле и безопаснее. Но не было бы запретного плода, не было бы интриги, и не было бы вечного торжества хозяина над слугой — тонких, изысканных радостей садо-мазо: отдаваясь — забираешь, унижаясь — владеешь. Поначалу Пес было подумал, что его приблизили, как бывало у других: официальным фаворитом, постоянным вариантом. Постоянным он, конечно, был, но совершенно не вариантом. Роберт был никчемным мужем, но имелось также несколько любовников в столице: все скрыты друг от друга, но не настолько, чтобы не догадываться, что попали в милость, которая отнюдь не эксклюзивна. А он во всей этой истории был лишь цепным псом, которого звали небрежным посвистом в минуты пустоты, и так же небрежно пинали ногой за ненадобностью, зная: никуда он не денется, ляжет в углу и будет ждать, подвывая на луну.
Луной была не хозяйка. Луной была та, другая. Даже еще не женщина. Чистая, грустная девочка с недетским взглядом прозрачных, как вода в осеннем пруду, глаз. Пес, как мог, гнал ее из своей головы.
Собственно, девочек вокруг было немало. Джоффри никогда не водил одних и тех же поклонниц к себе дважды. То ли забавы были слишком нетипичными, то ли Джоффри утомляло однообразие: этого никто не ведал. Девочки, тщательно отбираемые на концертах, или, на худой конец из тех, что почти всегда толпились до темноты возле наглухо запертой калитки в трехметровом заборе, приходили и уходили, некоторые даже уползали после веселых развлечений Джоффри и его золотых мальчиков. Иногда Пес вынужден был смотреть, наблюдать со стороны с плохо скрытым отвращением и недоумением на тему: что за мания влечет этих удачливых недорослей так неумно издеваться над красивыми, к тому же по уши влюбленными в своего кумира барышнями? Даже со своими пьяненькими проститутками Пес обращался куда менее жестоко. Он платил им — они принимали его. Жестокость была тут не при чем, — просто такая жизнь, плоская и банальная в своей обыденности. Если бы ему дали приказ, вероятно, он смог бы убить любую из них — без эмоций, не думая.
А в развлечениях Джоффри не было ни жизни, ни логики. Казалось, красивое женское тело его не манило, как манило оно самого Пса. Или все же манило, но мальчишка уже был испорчен до такой степени, что и проявить-то свое вожделение толком не мог — все уходило в какую-то мелочную злобу и никуда не ведущую жестокость.
В глубине своей оборванной, опаленной души Пес жалел мальчишку: что могло из него получиться путного, при таких-то родителях? Отец по большей части не обращал на парня ровно никакого внимания, а если обращал — то чтобы дать ему оплеуху: словесную ли или материальную, что уже не имело значения. Отца Джоффри боялся чуть больше, чем матери, — как вожака стаи, от которого, в общем-то, зависит его благосостояние, до какой-то степени. В последнее время мальчишка стал задирать нос, краем уха прислушиваясь к разговорам матери с продюсерами, — даже будучи не бог весть какого ума, нетрудно было понять, что денег он, как удачное вложение, приносит немало. Но отца здесь не было — оттого-то Джоффри так и разбирало. В присутствии родителя он сдерживал все свои садистские наклонности: в меру возможностей, разумеется.
Пес почти жалел, что хозяина не было. Отчасти из-за Джоффри: тот был вне контроля матери, которая, как все матери, была слепа к любым огрехам сына и половину из того, что он, плохо скрывая и почти не таясь, творил у нее за спиной, просто не замечала. А на другую половину его делишек не реагировала.
Поступки Джоффри чем дальше, тем больше вызывали опасения, и Пес угрюмо размышлял, не поставит ли вскоре мальчишка его в такую ситуацию, когда придется выбирать между здравым смыслом и защитой самого Джоффри. Не мог же он защищать Джоффри от него же самого.
Поэтому Пес пил по вечерам и молил в душе, чтобы скорее уже кончалось это душное лето, и вся семейка убралась бы подальше от этого райского местечка без каких бы то ни было серьезных проблем. С кислым вином в стакане конец лета казался чуть ближе.
Второй — и наиболее нудно-саднящей — причиной была она. Пес не мог защищать ее от Джоффри. Если бы тут был хозяин, Джофф наверняка держался бы паинькой. Он умел притворяться и довольно искусно, когда хотел: годы выучки перед журналистами, на виду, на слуху у всех давали о себе знать. Свои мелкие пакости он творил исключительно в свойском кругу, подальше от основного места обитания и с минимумом свидетелей. И, чаще всего, — когда поблизости не было отца. Хозяин, вероятно, бы не позволил обижать девочку, дочь своего друга. Расклад был бы совершенно другим.
Но когда в доме правила бал хозяйка, акценты смещались. Вакантная мужская роль делилась на части: формальное бремя ложилось на хозяйкины красивые белые плечи, а защиту и надзор за Джоффри, в том числе улаживание и заглаживание его мелких пакостей, грязную работу, вроде выволакивания использованных не по назначению девочек после вечеринок и доставки их, если не домой, то уж хотя бы подальше от усадьбы, приходилось брать на себя Псу. Запугивать девочек, чтобы не болтали, приходилось тоже ему.
Это получалось, впрочем, вполне естественно, хоть и претило Псу до невозможности. Его страшная физиономия наводила на рыдающих барышень такой ужас — да и слухи, вероятно, в городке о нем ходили самые разнообразные — что девочки, даже раздраконенные Джоффри и его друзьями, предпочитали держать язык за зубами. Тем, которым досталось особенно жестоко, приходилось совать деньги. Был даже специальный ящик, где лежали финансы, отведенные на случай «срочной необходимости». Туда Пес и залезал, когда считал, что запугиванием дело не обойдется. Потом сухо упоминал об этом хозяйке. Та поднимала свою идеальной формы бровь, но вопросов предпочитала не задавать.
На этом забытом богами курорте хозяйка не успела озаботиться любовником: дел с Джоффри и его концертами хватало, поэтому времени на одиночные выходы в свет у нее не было. Спать с продюсерами и всякими импресарио ей претило: они, чего доброго, могли и проболтаться, кому не надо. Пес с тоской наблюдал привычные ужимки и игры, понимая, что роль жеребца в этом скверном спектакле тоже отведена ему. К счастью, времени на интим у хозяйки было мало, а часто и сил уже не оставалось. Пес же вечерами старался побыстрее слинять к себе и там побыстрее догнаться: авось и не позовет, а позовет — ей же хуже.
